Конечно, никакой босановы не звучало, и был вокруг не парк и не открытый космос, а холл университета. Ответив на вопросы комиссии, Сергей уже шёл к выходу и тут–то увидел. Она была очень худа, на грани с анорексией почти, но всё–таки худа не настолько. Её лёгкое платье, белое, с чёрными и красными цветами, шло ей невероятно, а удачная форма волос подчёркивала точёность лица. Сергей сам не понял, как так вышло, что он остановился и смотрел на неё почти не отрываясь. Это было что–то ему ранее не знакомое.
Он не ощущал её жертвой.
Но и просто человеком он её тоже не ощущал.
Она прошла мимо, мазнув Сергея взглядом голубых глаз и улыбнувшись. От неё пахло густым запахом шампуня и каких–то духов, жилки на её шее были видны хорошо–хорошо, их пульсация вызывала желание то ли впиться в них, то ли погладить.
Сергей передумал уходить, сел на скамейку и стал ждать.
Она вышла через сорок минут и он снова на неё посмотрел, уставился. Она прошла было мимо, но остановившись, подошла к нему и сказала:
— Почему вы так на меня смотрите?
Это были очень безмятежные времена, и девушка улыбалась тоже безмятежно, не видя во внимании Сергея чего–то плохого.
Тот же немного опешил, но постарался взять себя в руки, хотя этот запах его дурманил.
— Вы очень милы. Извините, конечно, что я так прямо, но вы… правда, очень милая, как мне кажется.
— Правда? — она хихикнула. — А мне часто говорят, что я очень худая! Разве это мило?
Её тон, пропитанный доброжелательностью, успокаивал.
— А… А… Нет…
Впервые в своей жизни Сергей почувствовал, как от ушей к шее у него разливается горячее ощущение, словно кипяток пролили. Сердце у него застучало быстрее и сильнее, и, хотя в голове крутилось множество вариантов, он быстро ответил лишь:
— В смысле… не такое нет, вы милая очень. Нет, в том смысле, что вы не настолько худая. Кто это вообще такое говорит? Они ничего в женщинах не понимают.
— А вы, то есть, понимаете?
Она снова хихикнула и протянула ему ладонь.
— Екатерина. Катя. А вы?
Он пожал её.
— Сергей.
Он не знал, что из этого знакомства выйдет, но в тот день он проводил её до дома, через месяц они первый раз занялись сексом, на протяжении всего времени учёбы встречались, а сразу после окончания университета Катя стала его женой.
Сергей и сам не заметил, как оно вышло. Но в этом была своя логика. Единственная женщина, которую он не хотел убивать, а просто хотел, та самая, кто не вызывала в нём ненависти, осталась с ним. Сергей думал, что именно это и называется любовью: когда ты хочешь человека, когда он с тобой, он тебе близок. И когда ты, конечно, не хочешь его убить.
В доме запах стоял нехороший, потому что отец человека ленился убираться и вычищать за собой, а так как ходил он всюду в одном и том же, не снимая ботинок, то, конечно, внутри всё страшно изгадилось. Хотя была и другая причина, конечно.
Они с девочкой очень и далеко гуляли, очень часто отец человека приносил на подошвах ботинок грязь, гниль растений и людей, а порой и что похуже.
Каждый день он рассказывал девочке всё больше и больше о себе; его словно бы прорвало — всё то, что он, как считал, никогда не расскажет, он высказывал и высказывал.
Девочка слушала всё так же молчаливо, не реагируя.
В один из дней отец человека пошёл к железной дороге, всё так же с девочкой, конечно, он намотал поводок на руку, уже порядком от этого изменившуюся, и двинулся в путь.
— Никого в домах нет, видишь? Никого… а ведь в эти дома не зайти… по крайней мере пока. Помнят дома своих–то, не пускают.
Девочка молчала.
Отец человека вздохнул и почесал голову.
— Это очень уединённое местечко, этот посёлок. Это она захотела уехать. Она думала, что если мы уедем туда, где меньше людей, то всё будет гораздо легче и лучше, к тому же, примерно в то же время у нас с ней родился он…
Девочка молчала.
Отец человека тоже замолчал, потому что говорить ему расхотелось. Он шёл, вспоминая, как всё пришло к тому, к чему пришло.
— Я ведь раньше не понимал, что это такое, — сказал он, когда они уже подходили к станции. — Любовь — это не когда хочешь, как мне кажется, не когда человек тебе близок. Любовь — это вирус. Любовь — это рак. Лучше бы ни я её не любил, ни она меня. Было бы гораздо проще, ты так не считаешь?..
Он протопал по ступенькам, поднялся на бетонную платформу, подошёл к рельсам и сел, свесив ноги. Голову девочки он расположил у себя на коленях, поглаживая её.
— Она–она–она… она всё это хотела. Я уже говорил, да. Чтобы мы переехали сюда. Чтобы мы пытались быть нормальными. А потом… потом она… прямо как моя мать. Я есть. А её нет. И где она? Где она, я тебя спрашиваю?
Девочка молчала.
Отец тоже молчал, и лишь намолчавшись, добавил:
— Мне хочется так думать, но я ведь ошибаюсь, да? Любовь–любовь…
Екатерина всегда выглядела болезненно, иногда Сергей просто не мог понять, как она, такая хрупкая и нежная, может находиться на открытом воздухе просто так, не сметаемая ветром, не сжигаемая солнцем, не уничтожаемая чьими–то взглядами.
Дни их начинались спокойно и размеренно. Он рано встал и уходил на работу, проводя дни в скучном и полубессмысленном перекладывании бумажек с места на место, а она подолгу сидела дома, доучиваясь в университете, потому что закончили они его не одновременно: она уходила в академический отпуск.
Жизнь простого человека оказалась спокойной и привлекательной. Сергей понял, что вот так и может пройти его жизнь, день за днём: работа — дом, работа — дом, и мысли эти его даже и не пугали. Любимая жена готовила вкусную еду, соседи были добры и благожелательны, а страна вокруг них даже и не думала срываться в кризисы.
В один из дней Сергей пришёл домой и увидел, что Катя рисует.
Он вошёл в её комнату, пахнущий сигаретным дымом, и увидел, как она сидит на стуле и водит кистью по холсту.
Она обернулась с лёгкой растерянной улыбкой.
— Ты представь, мама нашла, это мой старый.
— Не знал, что ты рисуешь, — Сергей подошёл к жене и поцеловал её, скользнув рукой по её шее и груди. — Почему ты никогда об этом не говорила?
— Да как–то… я не рисовала давно, с детства. У меня руки дрожат.
Катя снова улыбнулась, так же легко, растерянно, и подняла кисти рук в воздух. Они немного тряслись, не очень сильно, почти незаметно, но, очевидно, слишком сильно для неё.
— Так зачем же тебе этот холст?
Она, всё ещё сидящая на стуле, повернулась лицом к нему, стоящему сзади, и уткнулась лицом в его твёрдый живот.
— Одиноко без тебя, правда.
Сергей прижал её к себе, больше из чувств долга и похоти, чем из любви. Огладив кончиками пальцев её подбородок, подняв её лицо, он снова поцеловал её. Катя поднялась, отвечая на поцелуй, Сергей крепко обнял её, скользнул руками под лёгкое платье, крепко сжал её ягодицы.
— Чш… тише… — зашептала она, прервав поцелуй. — Больно… аккуратнее…
Сергей взял её на руки и повлёк к постели.
Всё это было приятно. Запах чистых простыней, стерильный, крахмальный; запах жены — мягкий, шампуневый, запах её одежды, её пот, почти без запаха… Она — хрупкая, почти хрустальная из–за бледности и худобы, вздрагивала, хватала его за руки, направляя, указывая, где ласкать и как.
— Сильнее…
Значит, надо было сильнее.
— Слабее…
Значит, слабее.
Та часть Сергея, которая всегда была холодна и настороженна, удивлялась этому каждый раз. Хрупкая и маленькая, она так животно всем этим наслаждалась, как не мог наслаждаться он. Секс без боли и насилия почти не доставлял ему удовольствия. Очень чётко Сергей чувствовал жену, и его это заводило, но ровно настолько, чтобы сохранялась эрекция. Сергей никак не понимал, что это вообще такое ощущает его жена во время таких моментов?
Но по большей части ему нравилось. То, как тихо она стонет и вскрикивает. Как тянет к нему руки…
Это любовь? Это она? Если да, то почему бы и нет.
…то, как подрагивает её маленькая грудь от сильных толчков, как она закрывает глаза от удовольствия, как, в конце концов, её ноги выгибаются, почти отталкивая его в сторону, и она сама, немного испуганно, с выражением неловкости на лице, садится на постели, её тело блестит потом, а твёрдые соски стоят, заставляя её упругую грудь выглядеть ещё более упруго.
Она сказала громче, чем говорила обычно:
— Я… я всё… я… дай мне передохнуть. Ты…
— Нет ещё. Всё в порядке. Иди сюда.
Сергей скользнул выше и обнял Катю, случайно ткнувшись твёрдым членом ей в бедра. Она пропустила его между ними и прижалась к нему ещё сильнее.
— Всё точно в порядке? Ты почти ни разу…
— Всё великолепно.
А потом был ужин и просмотр вечерних телепрограмм.
Потому что Сергею всегда казалось, что так и должно быть, ведь его приёмные отец и мать поступали именно так. Хотя отец больше читал, конечно.
Вытянув ноги под столом, Сергей прищурившись смотрел в экран телевизора и внезапно сказал:
— Отец всё–таки смог пробить. Сегодня прямо на работу позвонил. Сказал завтра подойти к нему и забрать.
— Я всё никак не пойму зачем тебе машина…
— А почему нет? Ездить куда–то, ещё что–то. К тому же — это же «Волга»!
Катя, убиравшая тарелки со стола, улыбнулась:
— Что, чёрная, да?
— Да, с надписью «Хлеб».
Супруги почти синхронно хихикнули, никто не заметил бы, что Сергей просто копирует хихиканье жены.
— Нет, конечно. Он сказал, светлый цвет.
Он и сам не знал почему хочет машину, но, сдав на права, он понял, что водить ему нравится, хотя учиться водить его чуть ли ни силком отправил приёмный отец. Сам–то он водить умел, и лелеял надежды, что Сергей, когда станет крупной шишкой, тоже будет, как и он, работать по заграницам. Умение водить там всегда пригодится.
— Сдашь на права — волгу номенклатурную подарю! — говорил приёмный отец, пока Сергей учил ПДД.
И ведь подарил же.