— Ты изменился.
Отец человека никак не мог избавиться от ощущения, что видит перед собой совершенно другого человека, что это не его сын. Нормально ли сказать про уже взрослого человека, что он, вернувшись из долгого путешествия, повзрослел? Отцу человека казалось, что нет.
Но тут нельзя было сказать иначе. Человек не просто казался иным, он выглядел иным. Хромота, мускулистое, мощное сложение, сильные руки со сбитыми костяшками. И, конечно же, глаза.
Отец человека посмотрел в глаза сыну и его чуть–чуть не затянуло.
— Ты чего? — а человек просто смотрел на отца, как смотрел всегда и на всех. — Эй?
Он сам не заметил, как сделал первый шаг к сыну, а после ещё один, и кинулся на него, чтобы обнять.
Человек не знал, что сказать. Он ожидал чего угодно, но не такого.
— Эй… ты… ты чего это… Да ладно, ты…
— Пойдём, — отец человека, резко, как и обнял, отпрянув, взял человека за руку и потащил в близлежащий дом. — Пойдём, пойдём скорее, сядем, я… — он мотнул головой, чтобы заглушить желание плакать. — Идём.
Человек молча похромал за отцом. Они оба не хотели смотреть на чёрное, приближающееся из–за горизонта.
Оно приближалось или нет? Приближалось.
Человека очень удивило, что отец ввёл его в чужой дом, но он не стал ничего говорить. Впервые за всю жизнь он видел отца в таком состоянии, и, самое главное, эти странные объятия…
— …поражают. Он никогда такого не делал, — прошептав это так, чтобы отец не услышал, человек снова умолк.
Отец уселся на кресло, указав рукою человеку на диван.
— Неудобные, — сказал человек. — Хуже, чем у нас.
— Я… я не хочу идти домой, — произнёс отец человека. — Мне кажется, я не дойду. Я…
Человек нервно поморщился. Потерянный взгляд отца блуждал туда и сюда по комнате, и это раздражало.
— Почему ты не бреешься?
— А что, нужно?
Человек покачал головой.
— Тебе не идёт.
— Не идёт…
Отец человека улыбнулся, тоже очень потерянно, словно в никуда.
— Тебя очень долго не было, — тихо сказал он. — Я скучал.
Секунд с двадцать подумав, человек ответил:
— Я тоже скучал, — фраза оставила на языке гадливое ощущение лжи, хотя ложью не была. — Столько всего произошло. Вот уж не знаю, как мне всё это тебе рассказать. Я нашёл друзей, много где побывал. Даже умер один раз, вроде бы.
— Умер?
Человек кивнул.
— А потом ожил. Как и ты, наверное. И у меня уже было это тело. Сейчас я к нему привык, но раньше, хах… — он криво улыбнулся и резко сменил тему. — Видел бы ты, во что превратился город!
— Во что же?
— Там… Знаешь, сначала он был очень необычным. Словно бы кусок старого мира остался, почему–то, словно над ним всё ещё не Луна светила, — человек указал пальцем в потолок. — А солнце. Но потом всё стало так, как и должно быть. Выбраться было трудно. Извини, я не принёс еды.
— Еды… — повторил отец, так же блуждая взглядом, как и пять минут назад, в начале разговора. — Да какая же тут еда… я же умер и ожил, зачем она мне?
— Раньше ты ел как не в себя.
— Раньше было раньше, — первый раз за всё время отец прямо посмотрел на сына и слабо улыбнулся в бороду. — Многое изменилось, не считаешь?
— Ой, блядь, да может хватит уже? — человек только через секунду после того, как выпалил это, понял, что он сказал это вслух.
— Что? — тихо произнёс отец
— Я говорю, — послушно сказал человек, — может быть ты перестанешь уже это всё? Борода эта, сидишь тут как престарелый дедушка! Ещё и обнял…
— Да я же…
Человек поднялся с дивана. Внутри у него всё бурлило, а костяшки зачесались в буквальном смысле.
И этот сидящий перед ним худой старик, похожий на бомжа, его отец?
— Ты… ты что, правда не понимаешь?! Что ты несёшь? После всего, что ты сделал, ты ведёшь себя… вот так?! — человек задыхался от того, что тараторил и никак не мог вытараторить главного, того, что его томило. — Да ты же… ты же — это не ты!
Отец улыбнулся:
— Я… — произнёс он, но замолк тут же, и человек не видел причин для этого. — Я… Я просто скучал по тебе, я много думал о тебе, о Кате…
— Заткнись!
Человек рванулся вперёд, но ногу дёрнуло болью и он остановился.
— Заткнись, говорю тебе! Я… тьфу!!
Сплюнув на пол, человек похромал из помещения наружу, вышел на улицу, и пошёл к дому.
Отец человека остался сидеть на полу в чужом доме.
— Я очень много думал обо всём. О тебе. О Кате. О себе тоже. Я… зачем же ты пришёл? — шептал он, глядя в пол. — Почему же ты ушёл? Лучше бы ты и не возвращался. Лучше бы я жил так, как жил, без тебя, забыл бы тебя, и просто помнил, что была когда–то у меня Катя, а у неё был я, и просто в один момент её не стало… Что её не стало не из–за тебя, не ты виноват, не ты, не ты, что не ты…
Отец человека шептал и шептал, глядя в пол, и может из–за того, что выходил у него своеобразный речитатив, а может просто слишком много было переживаний, он сначала просто закрыл глаза, потом сознание его стало туманиться, и, в конце концов, он уснул.
К этому моменту человек уже доковылял до дома.
Ноги у него болели нещадно.
— Странно… — он опёрся на забор, перед тем, как войти в свой двор. — Пока шёл — не болели, а сейчас начали.
Особенно ныла та часть, куда человека ударил Турбо Райдер. Человек уже начал немного жалеть о том, что не захотел доехать сюда на машине, но, конечно, это сожаление не было настоящим.
Дом. Вот он, дом. Осталось лишь войти.
И человек, обернувшись, чтобы посмотреть, — далеко ли? — на ползущий чёрный силуэт, вошёл.
Едва ступив во двор, он сразу ощутил, как ему легче дышится, спокойнее чувствуется. Переживания об отце…
— …из–за него.
О том, что это чёрное нечто преследует..
— …не хочу.
Все они отложились на задний план сами собой, перестали казаться серьёзными и утомлять. Проблемы — так и пусть подождут.
Человек медленно шёл по двору, касаясь руками то стены дома, то деревянного заборчика, то старого, высохшего куста, а порой садясь на корточки, чтобы щипнуть с земли немного земли, растереть, подкинуть в воздух и смотреть, как она оседает. Пусть серая и гнилая, но невесомая, воздушная, медленно падает, танцуя хлопьями–хлопышками в воздухе, как могло бы танцевать птичье перо.
Смотря на падающие крупинки, человек поймал себя на мысли, что ему неловко перед отцом. Образ отца возник у него в памяти. Не тот, который был раньше — сильного, уверенного, жестокого, а того, который появился перед ним сейчас — бородатого, всего в своих мыслях, сломленного? Или не сломленного, а сожалеющего?
Человек никак не мог понять. Ему стало не то, что неловко, а даже немного неприятно. Но он откинул эти чувства. Хоть и с трудом.
Отдых. Ему отдыхалось. Он не хотел это прерывать.
Так, идя по двору, останавливаясь, размышляя, человек дошёл, наконец, до дома и вошёл внутрь.
И всё лишь усилилось.
Нахлынуло не о плохом, а только лишь о хорошем.
Человек вошёл лишь на веранду, но уже сразу вспомнил то, как бегал по ней ребёнком, как гонялась за ним мать и взмахивала, будто бабочка крыльями, полами халата, а отец смеялся.
Как после, школьником, он ходил в школу, а мать встречала его после, у ворот, и провожала в дом.
— Ведь было же всё это, было? Правда же? Почему я не помнил этого раньше…
Человек всем телом ощутил, как дом сжимается вокруг него, но сжимается по–доброму, как будто пытаясь обнять. Он повёл плечами. Конечно же, ничего вокруг него не сжималось, но эти ощущения были настолько реальны.
Проходя мимо зеркала, человек посмотрел в него на себя.
Рост такой же, какой и был.
Нет живота, нет ни капли лишнего жира, всё то, что должно быть.
Руки очень сильные, костяшки очень набитые.
Прежними остались лишь глаза.
Человек прикоснулся к своему лицо в зеркале, поверхность была холодной. Затем уже к коже лица. Холод быстро исчез. Тепло. Кожа оказалась тёплая.
— Это я? Это правда я?
В настоящем зеркале все изменения казались такими реальными и свежими, словно произошли вчера.
С трудом, с огромным, человек заставил себя оторваться от зеркала. Он шёл по дому, обходя комнаты, и, вот уж странность, он не чувствовал, что вообще уходил отсюда. Человек даже не задумался о том, что отец ничего не переставил в доме, восприняв всё как должное.
Последней комнатой, в которую зашёл человек, была спальня.
Бывшая комната родителей. В ней тоже всё стояло на своих местах, и, проходя мимо фотографий отца и матери, человек по привычке стёр с них пыль, с отцовской и с матери. Мать на ней была похожа на Веронику Лейк (вы же видели «Оружие для найма»?), только брюнетка.
Открыв старый шкаф, человек увидел, что в нём всё точно так же, лишь только некоторые из вещей отца пропали со своих мест. Оно и понятно. А в остальном — всё тот же запах, всё тот же покой. Человек закрыл глаза и глубоко вдохнул. Стиральный порошок, средство от моли, немного пыли, тепло, уют, покой, ласка, прикосновение её рук к голове, «иди сюда, маленький мой». Человек открыл глаза. Сердце его защемило от того, сколь всё вокруг него было своё, родное. Вещи, конечно, но вещи, которые помнили времена, когда всё в этом доме были хорошо.
И человек буквально чувствовал, как эманирует это накопленное когда–то «хорошо», как оно распыляется и заполняет всё–всё–всё вокруг него, и даже его самого заполняет, просачиваясь внутрь через кожу.
Дом.
— Мой дом — моя крепость.
Человек подошёл к окну, сдвинул занавеску и посмотрел на чёрный силуэт в небе.
Ещё далеко. Ещё нормально.
От окна человек подошёл к кровати и лёг, не раздеваясь. Ему не очень хотелось спать, но теплота и уют места убаюкивали, и он сам не заметил, как уснул. Уснув же, уже бессознательно, со спины он перевернулся на бок, свернулся в комок, и сунул ноготь большого пальца правой руки в рот. Так он и спал, держа его во рту, как младенец соску.
Так они и спали, убаюканные, человек — покоем дома, а его отец — слишком тяготными размышлениями и необходимостью выбирать