— Аллах тебя наградит, командир!
Сунул я желтый конверт с бумагой к себе за пазуху, поцеловал еще раз начальнику руку, в обратный путь пустился.
По дороге соображаю: негоже на радостях домой с пустыми руками возвращаться. Пойти на базар, для Джемо платок расписной присмотреть, каленого гороху в сахаре купить, для Джано — рахат-лукума!
Прохожу мимо конторы абуката, он наружу выскочил, мне вслед кричит:
— Мемо-ага!
— Что прикажешь?
Подхожу к нему — он со мной за руку поздоровался, про здоровье справился.
— Заходи, — говорит, — чайку попьем.
— Благодарствуй, бек, — отвечаю. — У меня дорога дальняя. Прохлаждаться некогда. Вот только на базар зайду — и айда!
— Да ты послушай, что скажу: от вашего хозяина письмо пришло. Неужто тебе не интересно?
Так и затащил к себе.
— Какой нам толк в том письме? — говорю. — Я у губернатора узнавал: продал он всю деревню Сорику-оглу. Чего еще от него ждать?
— Он всем в деревне привет передает, велит слушаться Сорика-оглу. Тот ему клятву дал, что старое забыто, он крестьян, как детей родных, будет опекать.
— Воля его, и земля его. Кому захотел — тому и продал. Против купчей не пойдешь.
— Я и сам на днях с Сориком-оглу познакомился. Очень приятный человек.
Чего мне с абукатом спор затевать!
— Приятный, — говорю.
— Однако я слышал, что некоторые собираются из деревни уехать.
Вот шакал! И откуда только вынюхал!
— Знать, не доверяют Сорику-оглу.
— Как же так? Сам хозяин доверяет, а они не доверяют! Он ведь клятву дал!
— Я почем знаю? Это их дело.
Уставился он на меня, словно глазами пробуравить хочет.
— Кому лучше знать: шейху или крестьянам? Дело рабов — своему аге подчиняться, его приказы выполнять, обычаи чтить. А это что за выродки такие! Все им нипочем!
Смотрит — молчу я, — положил руку мне на плечо.
— Ты военную службу прошел. Тебя там учили, что значит повиноваться. Ты знаешь, как непокорных наказывают. Объясни ты им: подниматься против своего аги — все равно что против властей голову поднимать.
Вон как! Он с Сориком-оглу в прямом сговоре, а нам и невдомек!
— Кто я такой, — говорю, — чтоб аксакалов уму-разуму учить! Им обычаи лучше знать.
— Ты обученье прошел, они к тебе прислушаются. Вот и вразуми их, пока не стали на кривую дорожку. Ты Сорика-оглу уважишь — он тебя уважит.
— Какой из меня наставник! Я в одних колокольчиках толк знаю: как отлить, как сбыть. Где уж мне в чужие дела встревать?
Абукат на спинку кресла откинулся.
— Что ж, дело твое! Сам себе шишку набил — не плачь! Но мой совет: лучше вам от своего аги не отбиваться. А то как бы плакать не пришлось.
На обратном пути заглянул я в Чакалгедии. Не терпелось мне своими глазами на деревню поглядеть. Смотрю на землянки, наполовину в гору врытые. Крыши местами провалились, двери, оконные глазки выбиты. Одни стены целехоньки, плетнями укреплены. На берегу озера какие-то пастухи овец пасут. Вода с краю мутная, дно копытами истоптано. Кругом куда ни кинь взор — трава по колено. Распахать такую землю — добрый урожай получится.
— Чей скот пасете? — спрашиваю у чабанов.
Назвал какое-то имя. Его ага, говорит, эту землю под пастбища арендует.
Не стал я попусту время терять, повернул домой. Дорога не гладкая, к вечеру только до Карга Дюзю добрался.
Джано и Джемо уж меня ждут не дождутся. Когда родного человека долго нет, чего в голову не придет! Однако, друг друга жалея, рта не раскрыли, слова не проронили, пока я не ввалился.
— Ну, Джано, — говорю, — дело улажено. Государство-бабо дает нам приют.
— Неужто вправду?
— Клянусь! Землю нам дают, да еще у озера. На лугах там трава по колено. Воды в озере на все поля хватит. Знаешь деревню Чакалгедии?
— Знаю, как не знать. Народ оттуда выселили. Они на стороне шейхов-беков дрались.
— Вот она самая. Нынче эта земля государственная, а государство нам ее отдает вместе с землянками.
Раскрыл Джано рот, огоньки в глазах засверкали.
— Что ты говоришь, курбан! Не шутишь?
— Какие шутки! Сам начальник отдела сказал, его слово верное. И бумагу прислал, отпечатки пальцев поставить велел. Это вроде расписки. Командир ему приказал, он все и сладил.
— Что же, выходит, и земля наша, и землянки наши, и озеро?
— Так оно и выходит, Джано. Каждый сам себе ага, и в разбой пускаться не надобно. И скот, и семена, и земля — все наше.
Прижал Джано меня к своей груди.
— Кто же от такого отворотится? Тут и в звере душа проснется, и овца львом станет. За свое добро любому злыдню шею своротишь. Да на своей земле-то и труд в радость, и усталость нипочем!
— Джано, — говорю, — давай не мешкая братьев твоих соберем, все им выложим.
— И то дело! Чего до утра тянуть!
Кликнул он Джемо.
— Поди приведи на мельницу старосту, Рустема, Джафера, Хайдара, дядю Вело, Хюсо, Джемшидо и Алмыша. Скажи: совет держать надобно! Пусть по одному идут, чтоб шуму не было.
Собрались люди. Я им все как есть объяснил: дают нам деревню Чакалгедии, поля там поливные, пастбища богатые.
— Знаем мы Чакалгедии, добрая там земля, — говорит староста, — да приютиться негде.
— И приютиться есть где, — говорю. — Стены землянок целехоньки, сам видел. Крыши и залатать можно, а какие и заново перекрыть. Оконные глазки, двери вставить — жилье — лучше не надо!
Дядя Вело бороду погладил, спрашивает:
— А кто там ага?
— Нет там никакого аги. Начальник говорит: сами своим добром распоряжаться будете. Все ваше: и поле, и пастбище, и землянки.
Тишина наступила. Потом дядя Вело опять заговорил:
— Как же без хозяина будем пробавляться? И землянки чинить надобно, и семена дай сюда, и муку, и солому, и мулов… Зима на носу, а в амбарах у нас хоть шаром покати. Без подмоги передохнем все с голодухи!
Джано слово взял.
— Кто сказал: передохнем? Что, мы не люди, а стадо ослов безмозглых? Ты глянь на нас, что за джигиты, один к одному. Да коли мы все гуртом навалимся, гору своротим. До зимы еще сколько воды утечет! И скотину запасем, и семян.
Староста молчит, ус кусает, а дядя Вело не унимается.
— Верное твое слово, джигиты мы крепкие, да карманы у нас дырявые. А тут — двери купи, балки купи, то купи, се купи. Задарма ничего не дают, серебро выкладывай. И выходит, чтоб в кармане звенело, один путь: «мартин» через плечо и всем скопом — в горы за скорой наживой.
Развел Джано руками.
— Что ты мелешь, курбан? Какие горы! Нам сама власть из своей казны денежки отсыплет. — Хлопнул меня по плечу. — Верно я говорю?
— Верно говоришь. Сам начальник обещал. Его слово — закон.
Дядя Вело поежился.
— Впервой слышу. Где это видано, чтоб власти рабам деньги отваливали! У нас исстари повелось: власти с тебя тянут, ага с тебя тянет, а ты знай потроши карманы. Но чтоб власти — тебе, такого отродясь не бывало.
Джемшидо слова спросил:
— А мне сказывали, кто тех денег из казны возьмет, добром не кончит. Беду они приносят. В какой юрте заведутся — там очаг гаснет, семья нищает. Уж не знаю, правда это или враки.
Насупился Джано.
— Откуда ты вытащил эти старые бредни? Да если бы деньги несчастье приносили, давно бы рухнули все палаты да дворцы, нажитые разбоем да неправедным путем. А они вон красуются!
— Я и толкую вам: доподлинно не знаю, от людей слыхал. Что ты глотку дерешь попусту?
— Да не на тебя я злюсь, на тех, кто эти байки распускает. Вот получим из казны кучу денег, тогда поглядим, что они приносят: долю иль недолю. Сперва землянки поправим, каждой семье жилье сладим. На работу всем скопом навалимся — у нас в руках все гореть будет. Балки таскать, землю копать да крыши засыпать — все вместе. Покончим с землянками — купим пару волов и железный плуг, зеленым цветом крашенный. Одного мало будет — другой. Сообща-то оно и не накладно выйдет.
Смотрю — Джано в самое яблочко попал: глаза у людей загорелись, щеки раскраснелись. Хюсо кричит:
— Сообща пахать и одного плуга за глаза хватит!
— Хватит! — отвечает староста. — Нас всего-то десять юрт снимается. Тут и одного плуга много. В Карга Дюзю вся оба́ двумя плугами обходилась.
Джаферо свое слово вставил:
— А как без аги землю делить станем? У земли свой секрет: где уродит, а где и нет. Известное дело, всяк норовит себе ухватить кусок послаще. Кто наш спор рассудит?
Дал он толчок мозгам. Призадумались все. И впрямь, поди раздели землю поровну! По числу семей делить — многодетные семьи будут внакладе. По числу душ разделить — опять вой подымется: одним, мол, хороший надел отрезали, другим плохой. Что тут будешь делать? Гляжу — у Джано лоб разгладился, глаза залучились.
— А какого дьявола нам ее делить? Плуг у нас один на всех, и земля пусть будет одна на всех!
Староста насторожился.
— Что-то не разберу я. Растолкуй нам путем.
— Вот представьте, будто земля хозяйская, а мы на хозяина спину гнем. Вместе пашем, сеем, косим, молотим.
— Ну и что?
— А то выходит, что, как соберем траву, ячмень да пшеницу, хозяйский пай продадим, что останется — меж собой честно поделим. Вот и заведутся у нас кругленькие. И налоги уплатим, и казне долги вернем, и себе останется.
Подобрел народ, лица засветились. И дядя Вело головой закивал.
— Складно сказал, Джано, только не все у нас на работу охочие: один споро дела ворочает, другой не торопится. Как им за труды воздашь? Один на другого зло затаит — тут и до беды рукой подать.
У Джано глаза — что твои фонари!
— Не такое уж оно хитрое, это дело! — говорит. — Разделим всю землю на равные куски. Сколько юрт, столько кусков. Каждая семья на своей делянке копается, никто не в обиде. А урожай поровну поделим. Те, кому плохая земля досталась, тоже не в убытке останутся.
Дядя Вело свое гнет:
— На словах оно все гладко выходит. А я вот чего боюсь шибко: не передрались бы наши люди без аги-то. Кто их разнимет, кто рассудит!