— Знаю: мы друг другу не пара. Твой отец богатый, ты красивая, не то, что я.
— Не надо так говорить, — обеспокоенно сказала девушка.
В страшном возбуждении Хасан привстал с места. Не зная, куда девать руки, сунул их в карман, сжал в кулаки.
— Мне б только видеть тебя. Больше ничего не надо.
— Я… — Девушка остановилась на миг и, поборов смущение, продолжала: — Я поговорю с отцом.
— Не надо! — Хасан даже весь встрепенулся. — Не навлекай беды на наши головы!
И тут же устыдился своих слов: она подумает, что он за себя боится! Он взъерошил волосы, потер лоб.
— Он ведь запрет тебя.
— Пусть! Это не страшно.
Вот какая девушка! Другая бы на ее месте испугалась, а эта сама решила, да так просто, без ломанья, без притворства…
Хасан тихонько потянул ее за руку — к источнику подошли женщины. Повинуясь ему, Алие поднялась. Сделала несколько шагов, и толстый ствол туты заслонил их от всего мира. Хасан робко обнял девушку за плечи, зарылся лицом в ее густые волосы.
— Ты все знаешь… — прошептал он.
Несколько дней Алие не показывалась на улице. Хасан ни разу, даже мельком, не видел ее. Зато Мастан без конца попадался ему на глаза и смотрел на Хасана так, словно готов был сожрать его. Неужто Алие все-таки рассказала отцу? Надо побыстрее вернуть ему долг. Два дня назад Хасан все до последнего зернышка перевез с поля, рассыпал пшеницу на крыше соседнего заброшенного дома, солому сложил в амбаре. Прикинул: зерна получалось двадцать шесть мер. Четыреста — пятьсот лир можно выручить. Сто пятьдесят лир он отдаст Мастану, сто пятьдесят — товарищам. И самому немного останется.
Мастан смотрит на него волком. Верно, замышляет что-то. Но пшеница уже собрана. Что теперь Мастан может ему сделать? Он в любое время продаст свою пшеницу и выплатит долг.
Как-то под вечер сидели в кофейне. Пришел и Мастан. Давненько он тут не показывался. Пришел он с работником, но тот сразу убрался куда-то, потом вернулся, примерно через час, и сел с Мастаном играть в нарды.
Через десять минут дверь с грохотом отворилась, и в кофейню ввалился Дуран.
— Хасан! — он задохнулся. — Твой амбар горит!
Хасан вскочил, все вскочили, а Мастан даже головы не поднял.
Не разбирая дороги, бросился Хасан к амбару. Пламя полыхало вовсю. Прибежавшие раньше соседи до его прихода успели вытащить только один мешок пшеницы. Как выпущенная из лука стрела, Хасан ринулся в огонь. Кто-то загородил ему дорогу.
— С ума ты сошел! Пусть уж лучше пшеница сгорит.
Хасан вырывался, бился руками и ногами. Подоспел еще народ, схватили его за руки, держали крепко. В бессильном отчаянии смотрел он, как у него на глазах горит его добро. Сейчас затрещат балки, рухнет кровля. Это не амбар горел — горела его последняя надежда, самая последняя…
Неспроста так упорно сидел Мастан в кофейне у всех на виду. Это он все подстроил! Испугать Хасана хочет, выжить его из деревни. Вот, значит, в чем дело!.. Хасан усмехнулся. Этот лихоимец, богач, гроза всего Кесикбеля, боится его, бедняка с тридцатью дёнюмами земли! Хасан повернулся и зашагал прочь. На него смотрели с удивлением. Только что рвался в огонь, как безумный, а теперь — словно и не его амбар горит. Не обернулся даже тогда, когда с треском рухнули стропила.
Словно другой человек родился в нем — спокойный, решительный, бесстрашный. Мерным шагом вошел он в кофейню.
— Все, — сказал Мастану, — сгорел амбар. Теперь бери мое поле, руби мою голову.
— Что ты мелешь?
— Ты знаешь что. Амбар не джинны подожгли.
— Я при чем? Я здесь сидел. Все видели.
— Забирай поле, руби мою голову! А я знаю, что мне делать.
— Содеянное аллахом не сваливай на его раба. Не бери грех на душу.
Хасан вышел все тем же размеренным шагом.
Да, в этом году конфискаторы в первую очередь постучали в дверь Хасана. А тому хоть бы что! Куда девался парень, который трясся над своим клочком земли? Товарищи предлагали ему помощь, собирались идти просить за него — он ни на что не соглашался. Замкнулся в себе. Уйдет с утра в горы, бродит там до ночи, все думает о чем-то. Даже с Сердером Османом, Рыжим Османом и Сейдали перестал водить компанию. Изредка зайдет в кофейню, посидит там молча и уходит. Чаще всего его видели возле дома Мастана. Тот не гнал его. Похоже было, что побаивался. Один только раз подослал своего работника. Тот встал у Хасана на дороге.
— Чего тебе здесь надо? Ну!
Хасан молчал. Тот его за шиворот.
— А ну, проваливай, чтоб духу твоего здесь не было!
Хасан с силой стряхнул его руку. Тот в драку полез. Силен Мастанов батрак, да и Хасан ему не уступит, хоть от удара в лицо в глазах у него потемнело, из губы сочилась кровь. Он стер ее рукавом, да так и замер с поднятой рукой, не слушая, как хрипло бормочет его противник: «Поди прочь, говорю. Нечего тебе здесь делать». В окне стояла Алие. Позабыв обо всем, они молча глядели в глаза друг другу, как завороженные. За спиной девушки показался Мастан, оттащил ее в глубину комнаты, захлопнул окно.
Чего только не болтали в деревне, а в толк не могли взять, что означают эти безмолвные прогулки Хасана и почему Мастан зубами скрежещет, едва услышит его имя. Одно ясно было всем: где-то схлестнулись между собой их дороги.
О Хасане говорили много. Кто его героем считал, кто сумасшедшим. Изменился человек. Прежнего Хасана уже не стало.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В Йеменской пустыне камыш качается…
Что было — ушло, не возвращается.
Кроме поля Хасана, Мастан в этот год прибрал к рукам еще три, да заодно и виноградник Мехмеда-кузнеца. Виноградник-то, правду сказать, бросовый. Мехмед никогда им всерьез не занимался. Раньше его кузница кормила, подковы ковал такие, что со всей округи к нему съезжались (но об этом в деревне помнят только старики), а когда бросил кузнечное дело — искра выжгла один глаз — стал выращивать фасоль на берегу реки. Потом расчистил заброшенный минеральный источник и надумал возить в город целебную воду. Привезет бутыли четыре, разольет по маленьким бутылочкам и продает.
Что ни неделя — лир восемь — десять выручает. Да только они ему к рукам не прилипают — идет прямиком в кабачок и наливается вином, как бочка. Если бы не эта его проклятая страсть, мог бы жить припеваючи. Сорок лир в месяц — в деревне это не шутка!
Мастану он должен был четыреста лир. Когда тот предложил уступить ему в счет долга виноградник, Мехмед и глазом не моргнул.
— Кому нужен попугай в мечети!
А участок вместе с источником стоил все три-четыре тысячи. Таких денег в Кесикбеле никто и в глаза не видывал. Приехали из города чиновники и оформили сделку.
Ловко все удавалось Мастану!
У Ибрагима Салиха, Хаджи Слепого и Будуклу тоже уплыли поля в этом году. Все трое не успели спасти урожай от дождевых потоков. Мастан, как гиена, терпеливо выжидал и хватал свой кусок, когда приходило его время.
Теперь вся долина Дюзкесик, в которой было дёнюмов триста самой лучшей в Кесикбеле земли, оказалась в его руках. Оставалось только повернуть в нее речку Канаре. Это была не речка, а грязный сточный ручей, текущий из касабы, но для жаждущих полей и такая вода была бальзамом.
Мастан принялся за дело решительно. Выписал из касабы подрядчика. Подсчитали — затея получалась дорогая. Но Мастан никогда не отступал от того, что заберет себе в голову. Батракам его было не справиться — еще работников поднанял. Караахметлийцы с тревожным недоумением обсуждали всю эту затею, но работать к Мастану никто не шел.
Людей набрали в Узерлике, в Харымлы, в Гюллю. Работа закипела. За восемь-десять дней навезли кучу цемента, прорыли к полям глубокий арык, перегородили старое русло бетонной стенкой. Вода устремилась на поля Дюзкесика.
Довольный и благодушный, Мастан разглагольствовал в кофейне:
— Слава аллаху, еще одна забота с плеч долой! Теперь увидите, что это за земля. Правду говорят: ухаживаешь за ней — будет сад, не ухаживаешь — будет камень.
— Верно, хозяин, — лебезил Муса. — Умный ты человек, ничего не скажешь.
Мастан слушал с довольным видом. Сам себя он хвалил редко, но лесть очень любил.
Крестьяне только и говорили, что о новом канале, искали скрытого подвоха — Мастан просто так ничего не делает. Всем известно: стоит ему только пальцем шевельнуть, как на людей обрушивается новая беда. Не станет он браться за дело, от которого не будет им пакости. Какая же новая напасть таится за этой стеной?
— Что бы все это значило? — разводил руками Сердер Осман. — Ума не приложу!
— Плетет паук для нас новую паутину, — отвечал Сейдали.
— Это как же?
— Как — не знаю. А только не станет он деньги зря тратить. У него каждый куруш на счету, а тут вон какую стену возвел!
— Это верно, новый капкан готовит.
— Что же делать? Может, стену проломить?
— А если и впрямь проломить?
— Узнают…
— Пусть узнают. Ну и что?
— Что нам сделает твой Мастан? Долг мы выплатили. Теперь бояться нечего.
Сейдали ударил кепкой оземь.
— Эх, была не была!..
Так и порешили: проломить стену. Оставалось обсудить, как и что делать, чтобы не попасться никому на глаза.
— Ночью надо туда идти, — сказал Рыжий Осман.
Сейдали отряхивал о колено поднятую с земли кепку.
— Ясное дело, ночью. Не днем же у всех на виду: приходи медведь, рви меня!
— Выйдем ночью, возьмем с собой мотыги, — продолжал Рыжий Осман, — и за дело. Мы его проучим!..
— А если нас кто увидит?
— Кому там быть среди ночи? Ведь это поле — не гулянье, не ярмарка.
— Мастан хитер. Уже, наверно, и сторожа поставил.
— Вот упрямый верблюд! Да что это — военный объект, чтобы его охранять?
— Кто его знает! Мастан такая ехидна.
— Ладно, там видно будет.
— Да чего там! Навалимся все сразу и до утра гору своротим, не то что эту стену!