Эти сказки, записанные непосредственно от народа-создателя, не подвергались вековой литературной обработке, как это было в индийских, персидских, арабских сказках, когда, собранные в так называемые «сказочные сборники», они неоднократно переписывались и обрабатывались, вбирая в себя все новые и новые религиозные, кастовые, классовые идеи той среды, где они бытовали.
Сказки, вошедшие в этот новый сборник, по преимуществу волшебные, бытовых сказок представлено мало. Однако такое разделение довольно условно. Как справедливо утверждает Н.К. Дмитриев в своей статье к сборнику 1939 года, «едва ли можно найти такую сказку, которая безоговорочно подходила бы или под рубрику волшебных, или под рубрику бытовых: речь может идти только об относительном преобладании того или иного элемента»[9], фантастического или реалистического, поскольку в сказке всегда тесно переплетаются фантастика вымысла и реальная действительность жизни.
В турецких волшебных сказках, в отличие от бытовых, социальные мотивы не получают яркого выражения. Волшебные, фантастические силы, придавая сказке особый колорит, порой заслоняют ее социальную справедливость, мечту о лучшей доле для бедняка. Счастливый конец всегда выражает гуманистический оптимизм народа.
Герой волшебной сказки — чаще всего обездоленный: крестьянский сын, бедняк, младший брат, сирота, пасынок. Иногда его изображают «дурачком», «плешивым», «безбородым». Его презирают за то, что он ленив, простоват, плохо одет. Однако он всегда совершает героические подвиги, получает поддержку волшебных сил и «достигает своих желаний».
В турецких народных сказках наряду с волшебными силами — дэвами-великанами, драконами, джиннами и пери, злыми и добрыми духами, со всеми их волшебными атрибутами — живет настоящий, реальный мир — мир средневековой Турции. И если волшебный мир удивительно похож на сказочный мир индийских, персидских и арабских сказок, то реальный — только турецкий и никакой другой. И правда, куда бы сказка ни переносила своего героя: в далекий Чин — Китай, в жаркую Индию, в пустынный Арабистан, на фантастическую гору Каф — все равно перед нами будут города и деревни Анатолии, горные пастбища — вечнозеленые яйла и анатолийские степи, снежные вершины Тавра и ущелья Понтийских гор, поросших лесом и кустарником, солнечные берега Черного, Мраморного и Средиземного морей.
Обитатели реального мира — падишахи и везиры, беи и эфенди, кади и имамы, купцы и ремесленники, врачи и знахари, пастухи и дровосеки, рыбаки и просто крестьяне — ведь это турецкий народ, все население старой султанской империи. В реальном мире сказки действуют люди разных социальных групп, от шаха и его везира до бездомного нищего.
Турецкая сказка скептически относится к правителям — падишахам, предоставляя им заниматься в основном семейными делами, заботиться о продолжении своего рода и наводить порядки во дворце. Сказка едко высмеивает многочисленных придворных тунеядцев — шахских прихлебателей, она безжалостно осуждает жадность богатых купцов, показное благочестие имамов, корыстолюбие судей — кади, невежество хекимов и звездочетов.
Проблема бедности и богатства всегда составляла основное содержание крестьянской сказки. Мы найдем ее и в «сказках старой бабушки». Интересно проследить, как в турецком фольклоре персонажи бытовой сказки, «плешивый» и «безбородый», вытесняют героев волшебной — царевичей-шахзаде и становятся любимыми героями турецкого народа.
В турецких народных сказках читатель найдет много сюжетов, знакомых ему не только по сказкам Востока, но и по нашим: русским, украинским, азербайджанским. Несмотря на такую близость, эти сказки не теряют своего национального своеобразия. В турецкой сказке, очень верно подметил Н.К. Дмитриев, на первом плане стоит, несомненно, сюжет, фабула, само сказочное действие, а не пестрые декорации к нему, рассчитанные на внешний эффект. Это и выделяет их среди сказок других народов Востока. И опять-таки в силу того, что турецкие народные сказки не подвергались длительной литературной обработке, они отличаются удивительной простотой и динамичностью действия, отсутствием цветистых и длинных описаний, выразительной краткостью сказочных событий. Постоянные замечания рассказчика: «Эс-пэс, не растягивай словес!», «Сказку нашу укоротим, а не то в беду влетим!» — все время подгоняют, торопят действие. Но вместе с тем турецкой сказке свойственны поэтические описания женской красоты, обязательная гипербола, порой очень примитивная и грубая, при изображении волшебных сил, меткие пословицы и поговорки.
Сказки настоящего сборника невелики по своему объему и очень просты по композиции. В турецких сказках редко можно встретить вставные эпизоды, как это имеет место в индийском и арабском фольклоре. Но в композиции турецкой сказки есть элементы, украшения, которые редко можно найти в сказках других народов, — это характерные шуточные тэкэрлемэ — присказки, часто не связанные с содержанием сказки. Такой присказкой начата эта статья, и ее можно закончить вот такой концовкой из сказки «Девушка и Мискембер»:
«С неба упало три яблока:
Одно — тому,
кто сказку сказывал,
Другое — тому,
кто сказку записал,
А третье — тому,
кто перевел».
М. МАЛЫШЕВ
Волшебные сказки
Эстек-пестек, верблюду кестек. Кто слушает, тот мне ага[10], кто не слушает — ослиная нога! Рассказам дается имя, кто слушает, тот доволен ими. Послушаем-ка эту Гюль-ханыму: ну-ка, что она скажет?
Было — не было, а когда-то жил один падишах[11], и у него было три сына.
А в саду у падишаха росла яблоня. Эта яблоня приносила каждый год три яблока, но ни одного не удалось падишаху попробовать.
И вот однажды он говорит своим сыновьям:
— Мои дорогие, никак не могу я отведать этих яблок. Вы стали уже дюжими молодцами, а до сих пор не узнали, кто их срывает.
— Батюшка шах! Пойду-ка я нынче ночью, постерегу яблоню и уж как бы там ни было, а сорву и принесу яблоки, — говорит старший сын падишаха.
— Очень хорошо, — отвечает шах и дает ему на это разрешение.
Шахзаде[12] берет стрелы и лук, направляется в сад и там прячется в сторонке. И вот, едва наступает полночь, как сразу налетает ветер — ураган такой, что свету не видно! Молодец, как только это увидел, подбирает свои туфли, прибегает к отцу и рассказывает, что приключилось.
Все это слышит средний сын; на другой день он тоже просит отпустить его, тоже берет лук и стрелы, идет в сад и весь день там караулит. С наступлением ночи снова налетает ветер — прямо буря. Молодец убегает и возвращается к отцу.
На следующий день уходит в сад сторожить младший сын. В полночь налетает ветер — ураган сильнее прежнего. Хотя молодцу и страшно, он остается в саду.
Вдруг появляется двуглавый дракон. Он хочет сорвать яблоко, но шахзаде выпускает стрелу и поражает одну голову дракона. Дракон сейчас же поворачивает назад.
Тогда молодец срывает яблоко, приносит своему отцу и рассказывает все, что случилось, а старшим братьям предлагает:
— Пойдемте по следам дракона, отрубим ему и другую голову!
Все трое тотчас снимаются с места и идут вслед за драконом.
Идут они, идут, подходят к колодцу. Старший брат говорит:
— Обвяжите меня, я спущусь в колодец.
Братья делают из кушаков веревку, обвязывают старшего брата вокруг пояса и начинают спускать. Не успел он опуститься до половины колодца, как принялся кричать: «Ой-ой, горю!» — и братья вытаскивают его обратно.
Затем спускают среднего брата. Тот тоже с половины пути начинает вопить: «Ой-ой, горю!» — и его тоже поднимают наверх.
Приходит черед младшего брата.
— Теперь вы обвяжите меня, но только, когда я буду кричать: «Горю!» — вы не обращайте на это внимания.
Братья начинают спускать его вниз. Хоть он и кричит: «Горю!» — они его не слушают. И вот шахзаде достигает дна колодца, отвязывает веревку, смотрит: перед ним дверь. Он открывает ее, видит: лежит дракон. Молодец тотчас же вынимает меч и одним ударом отсекает дракону вторую голову.
Лишь только дракон издох, молодец стал обходить все кругом. Тут он замечает еще одну дверь, открывает ее, глядь! — сидят три девицы, одна другой краше.
Как увидали девушки шахзаде, закричали:
— Помилуй, молодец, как ты сюда попал? Ведь здесь дракон; если он тебя увидит, сразу проглотит, как один кусок!
А молодец им в ответ:
— Вы меня пугаете драконом, а я-то с ним уже расправился.
Когда он это сказал, девушек охватила большая радость.
Молодец смотрит на них и видит: перед одной девушкой золотая прялка, сама собой прядет; у другой — золотые пяльцы, сами собой вышивают; у третьей — золотая наседка с золотыми цыплятами, они клюют жемчуг на золотом подносе.
— Девушки, не хотите ли вы, чтобы я вас поднял на лицо земли? — спрашивает он.
— Ах, конечно, конечно! — восклицают они.
Тогда сын падишаха берет прялку, пяльцы, наседку с цыплятами, кладет все в сумку, а девушек подводит к колодцу. Он обвязывает старшую девушку веревкой и кричит:
— Старший брат, тяни: это твоя доля!
Потом обвязывает среднюю и кричит второму брату:
— А это — тебе!
Когда пришла очередь младшей, девушка советует ему:
— Шахзаде, сперва выходи ты; если я поднимусь раньше, братья тебе позавидуют и оставят в колодце. А мне тебя жаль.
— Нет, выходи раньше ты, — отказывается молодец.
— Хорошо, — соглашается она, — но только знай, что для тебя наступают тяжелые времена. Братья не поднимут тебя наверх: они перережут веревку, и ты упадешь вниз. А внизу два барана: один белый, другой черный. Если ты упадешь на белого, то, может быть, сумеешь выбраться на лицо земли, если же на черного, то погрузишься с ним в глубину земли на семь слоев. Вот возьми три волоска с моей головы, они тебе пригодятся.