Посмотрим, как болгары покажут себя в деле, думаю я, не все же им безоружным глотки резать. И тут вспоминаю: вроде снайперу нужно позицию менять, во всяком случае, так в инструкциях написано. Перекатываюсь из первого своего окопчика в сторону второго, уже почти докатился, и…
По ноге словно кто-то ударил палкой. Ныряю в окопчик, смотрю: нога в крови. Открываю аптечку, достаю жгут, перетягиваю ногу чуть выше раны, затем срезаю штанину. Похоже, что кость не задета… Ага, вот шприц – антишоковое… Мажу ранку какой-то гадостью из тюбика, перебинтовываю, глотаю таблетку, запиваю водой из фляги и опять приникаю к прицелу. Что-что, а стрелять я пока могу.
И тут происходит непоправимое. Греческие ополченцы несутся толпой на турок с саблями и пистолетами в руках. Турки их расстреливают: условия близки для них к полигонным, но что еще хуже, греки полностью перекрывают нам сектор обстрела. Вскоре от греков остаются рожки да ножки, а по моей рощице прямой наводкой бьет турецкое орудие. И это последнее, что я помню…
В коридоре послышались шаги; это не Мейбел, это явно мужчина, подумал я. И тут входит Николай Ильин, с рукой на перевязи, бодрый и довольный жизнью.
– Ник! Ну как ты?
– Нормально, Колян. А ты?
– Ничего страшного. Вот только кость задело. Больно, но я терплю. А у тебя, как я слышал, тоже все более или менее в ажуре. Пуля прошла сквозь мясо, а по голове тебе каким-то камнем ударило, когда снаряд взорвался на небольшом отдалении. Но черепушка у тебя оказалась на удивление крепкой. Невеста твоя рассказала мне… И откуда у женщин столько слез берется?
– А чем кончилось… это… в Алфатаре?
– Задавили бы нас турки. Греков практически всех поубивало, от болгар осталось десятка два – их донцы спасли. Они тоже потеряли где-то половину, к счастью, в основном ранеными… «Легионеры» сумели обойти турок – по мокрой пашне, представляешь! – и ударили им во фланг, потеряв где-то треть. Потери моей роты – тридцать три «двухсотых», из них семь «наших», остальные охотники. Практически все остальные ранены, хотя большинство легко.
А потом подошел драгунский полк, пара БМП и «тигры» – турки из Хаджиоглу сразу начали сдаваться, оказавшись в окружении, а турки из Гази сначала попытались отступить, но потом тоже побросали оружие. Захватили мы порядка семисот пленных. Может, и посопротивлялись бы они подольше, да только ты первым же выстрелом их командира завалил, Мехмеда Али-пашу, а вторым – его заместителя. А остальные так и не смогли наладить оборону.
– Второго я только ранил…
– Он все равно умер от потери крови, так что можешь сделать еще одну зарубку на прикладе. Сколько у тебя их получается за этот бой – пять? шесть?
– Если с этим, то семь.
– А какого хрена ты полез из одного окопа в другой?
– Позицию надо было менять. Так в инструкции написано.
– Позицию?.. Не заметил бы тебя никто, если б не это. Ну да ладно, отдыхай. Готовь дырочку на мундире для ордена.
– А когда меня выпишут?
– Боюсь, что на этой войне тебе пострелять уже не придется. Мне, впрочем, тоже. Займись пока статейками, у тебя они хорошо получаются. Однако стреляешь ты еще лучше, и, надеюсь, у тебя еще будет возможность этим заняться. Ну ладно, давай лечись дальше. Я Мейбел обещал с тобой беседовать не более пяти минут.
Тут в палату влетела моя ненаглядная, посмотрела на Колю взглядом Медузы Горгоны, от которого тот буквально растворился в воздухе. Мейбел бросилась ко мне, стала горячо целовать, а потом по-бабьи запричитала:
– Глупый… я больше всего боюсь тебя потерять… не обижайся на меня…
Я с трудом обнял ее одной рукой и подумал, что жизнь хороша и жить хорошо… Даже когда ты в больнице, башка ноет и нога болит…
20 (8) ноября 1854 года.
Ла-Манш у Булони-сюр-мер. Борт личной яхты императора «La Reine Hortense»[48].
Шарль-Луи Наполеон Бонапарт, свергнутый император Франции
Наполеон стоял у леера и неотрывно смотрел на французский берег: на меловые утесы, широкие песчаные пляжи, на здание казино, Булонскую колонну и недостроенную базилику, которая, как давно уже обещают, вознесется более чем на сотню метров… Утреннее солнце постепенно теряло оттенки красного, берег был все дальше, и бывший император вдруг понял, что, возможно, видит все это он в последний раз.
Да, подумал бывший император, повезло еще, что он вчера находился в своем Шато де Компьень, решив сделать себе небольшой подарок и отдохнуть от свалившихся на его голову неприятностей. В последнее время все шло наперекосяк. Его войска были разгромлены сначала на Балтике, потом в этом проклятом Крыму. Те же, кто успел высадиться в Евпатории, в большинстве своем там – остались и спасибо английским «друзьям» – и попали в плен, во главе с кузеном Наполеоном-Жозефом, успевшим, впрочем, отличиться в самом начале вторжения, в битве при какой-то там Альме.
Пришлось набирать и обучать новые части, с тем чтобы можно было наконец наказать эту сволочь Николая, посмевшего унизить его, Наполеона, в поздравительной телеграмме по случаю его коронации. Но и те полки, которые сейчас находятся в Османской империи, частью попали в плен, а частью позорно бегут, поджав хвост. Разве что в крепостях на Дунае – в Силистрии и в Рущуке – все вроде еще хорошо.
И тут этот предатель, даром что двоюродный брат, нежданно объявился в Лотарингии и провозгласил себя новым императором. Отменил призыв, дал свободу Эльзасу и Лотарингии, пообещал автономию бретонцам и корсиканцам… А самое главное – гарантировал, что война с русскими прекратится незамедлительно. Не так уж и много – но его продвижение к Парижу напоминает триумфальное шествие. Один за другим города открывают ворота и присягают ему. Из Вердена в Реймс он отправился даже не верхом, а на поезде – после того, как делегация из столицы Шампани прибыла к нему и присягнула на верность.
Именно поэтому, оставив Париж на попечение министров, Луи-Наполеон направился позавчера в свой замок в Компьене. Городок сей находился на железной дороге из Парижа в Булонь, где Наполеона на всякий случай ожидала императорская яхта «Королева Гортензия». Между дворцом Тюильри в Париже и Компьенским замком имелась телеграфная связь. В Компьене его ждала Гортензия Дюварри, дочка местного лесника, с которой он познакомился совсем недавно. А еще там Луи-Наполеон собирался совместить приятное с полезным: в час дня к нему должен был прибыть Майер де Ротшильд для обсуждения еще одного льготного кредита. Ведь, как сказал в свое время Джан Джакомо Тривульцио Людовику XII, для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. И они будут.
Вечер начался с великолепного обеда при свечах, а потом действо плавно переместилось в одну из спален – Наполеон не очень любил предаваться утехам в главной опочивальне замка, где все было обставлено его супругой, при мысли о которой его в последнее время попросту тошнило. Именно поэтому, когда в замок пришла первая паническая телеграмма, его долго не могли найти. А когда его местонахождение наконец удалось установить, Луи-Наполеон как раз в очередной раз находился на юной деве, так что депешу, посланную около девяти часов утра, он прочитал лишь в половине двенадцатого.
И была она от его министра внутренних дел Адольфа Бийо. Тот оповещал, что в городе начался мятеж черни, требовавшей отречения Наполеона III и воцарения самозванца Шарля-Наполеона. Это было настолько серьезно, что пришлось отказаться от совместного завтрака с пухленькой красоткой, а вместо этого поскорее услать ее домой, снабдив парочкой подарков, и начать сборы: император считал себя непревзойденным оратором и не сомневался, что сможет переубедить мятежников своей пламенной речью.
А вскоре ему принесли вторую телеграмму, на этот раз от военного министра маршала Вальяна. Маршал писал: «Мой император. Ваши доблестные войска смогли восстановить порядок в большей части города. Сотни мятежников убиты и ранены. Ведутся бои на последних баррикадах. Но в Париж лучше пока не возвращаться».
Только Луи-Наполеон успел пожалеть, что отпустил милашку Гортензию, как пришла третья депеша. На этот раз она была от этой свиньи, Якоба Майера де Ротшильда. Он сожалел, что визит его сына Майера Альфонса в Компьень состояться не сможет.
И сразу за ней – еще одна, от Пьера Жюля Бароша, министра-президента Государственного Совета:
«Порядок восстановить не удалось. Большая часть армии и полиции на стороне восставших. Те, кто сохранил верность Вам, мой император, ведут бои у дворца Тюильри, но силы слишком неравны».
То, что было потом, иначе как паническим бегством не назовешь. До вокзала было всего-то каких-нибудь шестьсот с небольшим метров по прямой. Но он находился на другом берегу Уазы, ближайший мост располагался в двухстах метрах ниже по реке, но все равно дорога занимала минут пять-шесть неспешным аллюром. И на мосту уже стояла толпа и чего-то орала. Когда кортеж императора решил с ходу по нему проехать, дурно пахнущие личности попытались остановить его, и лишь несколько выстрелов сопровождающих императора гвардейцев заставили смутьянов на минуту разбежаться. Две первых кареты – с охраной и с императором – сумели выбраться на ту сторону реки и помчались к вокзалу. А три других – в одной из них находилась винная коллекция Луи-Наполеона – были остановлены и разграблены мятежниками.
К счастью, небольшой вокзал был оцеплен гвардейцами, а поезд ждал его у перрона уже под парами. От локомотива отцепили все вагоны, кроме одного. И поезд ушел, пока гвардейцы, которые в него не влезли, продолжали сражение с толпой, причем в момент передышки кому-то из мятежников пришла в голову гениальная идея: разобрать часть рельс, а также срубить несколько деревьев и затащить их на пути.
Именно поэтому состав из Парижа, в котором ехали те, кто должен был арестовать Луи-Наполеона, отстал от поезда императора. Развилка на Булонь-сюр-мер находилась уже за городом, и стрелки перевели сначала туда, а потом обратно на главный путь оперативно, еще до подхода мятежников. Поезд с преследователями отправился по главной железной дороге на Сен-Кантен и далее на Кале, потеряв след беглецов.