То, что мне сделали Голдстин и Джонсон, иначе как чудом назвать было нельзя: и сидело все на мне как влитое, от кепки до ботинок. Я хотел им сунуть часть полученных мною денег, но они отказались, мол, все уже оплачено, а Джонсон присовокупил, что «мы с Мозесом (так, очевидно, звали Голдстина) выпили вчера на пару ваш хок и весьма вам за него благодарны».
Я пообещал им и далее делиться подаренным мне алкоголем, после чего мы расстались до следующего раза, который должен был наступить «послезавтра с утра».
Да, подумал я, жизнь-то налаживается… Но сообщить нашим надо. А потом будь что будет. Только вряд ли это получится сегодня, впрочем, провести рекогносцировку все же не помешает.
В дверь постучали. У входа в мое скромное обиталище стояли двое незнакомых мне мясистых йоменов с красными лицами – живая иллюстрация того, что такое количество говядины и ежедневные литры эля до добра не доведут…
Первый представился:
– Здравствуйте, сэр Теодор, меня зовут сержант Холмс.
– Хау ду ю ду, – сказал я, подумав про себя, что фамилия второго, вероятно, Ватсон.
– А это капрал Диринг. Мы будем вашими спутниками на прогулке. Одевайтесь, мы вас подождем внизу, у выхода.
Я надел свитер из шотландской шерсти, недавно подаренный мне Викулей, а сверху – мой новый честерфилд и кепку. Вообще-то этот поход в парк должен был быть ознакомительным, но, чуть поразмыслив, я сунул в один из внутренних карманов чековую книжку и конверт с ассигнациями и, подумав, добавил туда же бумагу, даровавшую мне титул баронета.
В другой карман я засунул аптечку, а в третий (всего их было четыре!) – все прибамбасы для Лизиного телефона, включая, естественно, и сам телефон. Потом, подумав, сунул в последний внутренний карман штук двадцать «изделий номер два», а в наружный на пуговицах – кошелек с мелочью, после чего вышел к своим новым спутникам.
Открылись ворота Тауэра, мы перешли через дорогу и вошли в парк. Он оказался крохотным, где-то, наверное, сто на сто метров. Ближе к середине и чуть слева до сих пор находилось место, где, как мне со смехом сообщил Холмс, «раньше рубили головы, а может, и опять когда-нибудь будут рубить». Вряд ли это было сказано в мой адрес, но прозвучало несколько зловеще.
Парк был окружен кованой оградой, выходов было три – к Тауэру, налево – в Сити, и открытая калитка прямо по ходу. Вокруг парка шла овальная дорожка, а рядом с тем местом, где находился потемневший от времени эшафот, была еще одна – в форме подковы.
По парку неспешно прогуливались джентльмены и леди в изысканных нарядах. Впрочем, многие из этих «ледей» по сравнению с моей Катрионой более напоминали ухоженных свинок, а другие – заморенных лошадей.
Мы уже успели осмотреть эшафот – Диринг с ухмылкой показал мне едва заметные пятна крови Саймона Фрейзера, лорда Ловата, последнего преступника, казненного на этом месте более ста лет назад (его приговорили к смерти за участие в якобинском мятеже), и мы отправились дальше по овалу дорожки парка. У противоположного от Тауэра выхода вдруг послышался оглушительный визг. Одна из почтенных матрон, выдавая на-гора неизвестно сколько децибел, показывала рукой в сторону открытой калитки, к которой сломя голову мчалась какая-то подозрительная личность.
– Мой ридикюль! Мой ридикюль! – орала она. Я инстинктивно побежал в ту же сторону. Чуть замешкавшись, йомены бросились за мной. Но, похоже, галлоны выпитого эля и огромное количество съеденной говядины сделали свое дело: бежали они не так уж и быстро, тяжело при этом пыхтя.
Человек, вырвавший у дамы сумку, побежал направо, но я успел заметить, как он перекинул ее поджидавшему у выхода сообщнику, а тот, чуть отбежав налево, отдал пас еще одному. Я побежал за этим третьим, который практически сразу же рванул направо, затем еще раз налево, опять направо…
И он, и я бежали практически бесшумно, в отличие от моих бифитеров, чьи шаги, напоминающие слонопотамьи, отчетливо слышались совсем в другой стороне – у меня сложилось впечатление, что они гнались за вторым мазуриком.
Когда я уже почти нагнал вора, тот швырнул ридикюль прямо в меня и помчался дальше. Я без труда его поймал (ведь столько лет играл в баскетбол) и с видом победителя «походкой пеликана» отправился обратно в парк.
Дама, увидев меня, запричитала:
– Спасибо вам, сэр!
Я с полупоклоном протянул ей ее имущество и спросил:
– А мои спутники не возвращались?
– В красной форме? Нет, я больше их не видела.
Я поцеловал ей ручку и не спеша пошел все к тому же выходу. Но не успел выйти, как меня кто-то ударил под дых, затем зарядил кулаком в лицо, а потом, заломив мне руки за спину, потащил в какой-то переулок, бормоча о том, что «не стоит вмешиваться в чужие дела, мистер». Не глядя я ударил пяткой куда-то назад и вверх, целя в фаберже супостата, и по тому, что меня сразу со стоном отпустили, понял, что попал именно туда, куда целился.
Посмотрев, я увидел, что здоровенный мужик корчился на земле, ухватившись руками за пах. Пнув его «в разлуку» в голову, я не стал задерживаться и побежал дальше: мне только не хватало встретиться с его сообщниками. Район был весьма грустным – судя по карте, это и был тот самый East End, в котором тридцать четыре года спустя будет орудовать Джек Потрошитель.
Впрочем, и сейчас личности, гуляющие по улице, не вызывали особого желания попросить их о помощи. Я еще раз повернул за угол, потом еще, и вдруг увидел кэбмена, ожидавшего седока.
Ну что ж, вот и славно, я обошелся и без подземных ходов, и без ящика под каретой… Не зря я взял с собой столько всего. Только оно мне сейчас надо? Подумав, я решил: надо донести информацию до наших. А там видно будет.
Явка, на которую я мог прийти в экстренных случаях, находилась на острове Собак. Но вдруг кэбби меня запомнит? И я сказал ему:
– Давай к Канарской верфи.
– А где это? – спросил с удивлением «водитель кобылы». Блин, наверное, ее еще не построили. А что насчет…
– Вест-Индский док, – сказал я.
– Так бы и сказали, сэр.
Мы более получаса ехали по унылым ландшафтам восточного Лондона. Постепенно места становились все более оживленными, и, наконец, мы прибыли к многочисленным пирсам, у одного из которых толпились хорошо одетые люди, а у других слонялись странные личности явно криминальной внешности. Посередине всего этого находилась стоянка, забитая кэбами вроде моего. Я попытался вспомнить здешние тарифы на «такси», но кэбмен меня опередил:
– С вас четыре шиллинга, сэр.
Первая же монета, которую я достал из кошелька, оказалась кроной. Я не помнил, сколько она стоила[58], но извозчик принял ее как должное и почтительно произнес:
– Благодарю вас, сэр, вы очень щедры. Вас подождать? Всего два пенса за каждые четверть часа.
– Да нет, спасибо. Меня встретят, – улыбнулся я.
– Тогда всего хорошего! – И он встал в длинную очередь «бомбил» на стоянке.
А я пошел вдоль реки на юг. Меня постоянно хватали за рукав то вульгарно размалеванные женщины средних лет, то какие-то хмыри, предлагавшие показать мне «лучший паб в Лондоне, вон на той улице». Один раз какой-то шибздик попытался залезть ко мне в карман, но я успел схватить его за руку, тот вырвался и побежал. Желания гнаться за ним у меня не было, тем более именно этот карман был изначально пуст.
Минут через пятнадцать район доков наконец кончился горбатым мостиком, ведущим через небольшой канал. Перейдя через него, я понял, что нахожусь на острове Собак. Дома тут были небольшими и весьма опрятными, народу было мало, и я, подумав, вместо того чтобы начать поиски нужной мне Стебондейл-стрит, достал свой крестик и нажал на небольшой выступ. Теперь меня должны будут найти…
Чего здесь, конечно, не было, так это скамеек – все-таки это был не парк, а жилой район. Булыжная мостовая, тротуары по обеим сторонам дороги (пока мы ехали, дороги были без тротуаров), газовые лампы… Я начал прогуливаться, подумав, что если я остановлюсь где-нибудь, то привлеку к себе внимание.
Вот как та дама, опирающаяся на столб. Ее фигура выглядела на удивление знакомо… Я подошел к ней, и сердце вдруг забилось в груди – я не поверил своему счастью: передо мной, с небольшим чемоданчиком, мокрая и несчастная, стояла девушка моей мечты – Катриона Мак-Грегор.
22 (10) ноября 1854 года.
Соединенное королевство. Лондон.
Катриона Александрина Мак-Грегор, бездомная и нищая
Я в последний раз взглянула на дом двоюродной тети, вздохнула, подхватила чемоданчик и пошла по дороге. В кошельке, лежавшем в ридикюле, принадлежавшем еще моей маме, чуть более двадцати пяти фунтов стерлингов – год или два прожить можно, конечно, но что потом?
Причем сначала надо было покинуть Англию. Конечно, можно было бы попытаться добраться до Ирландии, но корабли туда, как мне рассказала тетя Клэр, более не ходили. Да и неизвестно, как тамошние родственники посмотрят на кузину без денег, без каких-либо перспектив и к тому же попавшую в опалу, пусть безвинно… Ведь мою покойную бабушку там многие недолюбливают – русская, видите ли…
Придется, наверное, уезжать в Шотландию; есть у меня там родня среди горцев – и Мак-Грегоры, и Фрейзеры – они меня обязательно приютят, все-таки для них кровь – не вода. Но садиться им на шею… И у тех, и у других отобрали после Каллодена все, что только можно было отобрать. Кому-то потом все, или многое, вернули, но не моим родственникам; отец не от хорошей жизни покинул Каледонию[59].
А главной причиной того, почему я не хочу уезжать из Лондона, является надежда, что мне все-таки удастся еще раз увидеть сэра Теодора. Я его полюбила с первого взгляда, и минуты, проведенные с ним – вполне целомудренно, могу вас заверить, – принадлежали к самым драгоценным моментам моей жизни. А насчет целомудрия… Что бы ни говорила тетя Клэр, а также бесчисленные другие дамы ее возраста, о том, что супружеские отношения для женщины – сущий ад и что их приходится терпеть ради мужа, но я была бы готова хоть сейчас принести свою невинность на алтарь любви к сэру Теодору. Вот только вряд ли у него появится возможность оценить мое жертвоприношение…