Еще чуть более года назад мы с мамой обитали в небольшом домике в Ричмонде, под Лондоном. С тех пор, как погиб папа, его полк выплачивал ей небольшую пожизненную пенсию – до тех пор, пока она снова не выйдет замуж. Ну а мне полагались одиннадцать шиллингов в неделю до моего восемнадцатилетия, которые я без остатка отдавала маме. Жили мы небогато, но счастливо.
А в марте прошлого года мама поехала к подруге в Манчестер на два дня. У поезда взорвался котел, и шесть человек погибли. Мама оказалась в их числе. Узнала я об этом от представителя компании, занимавшейся выплатами нашей пенсии. Тот поспешил выразить соболезнования и заодно сообщил мне, что с того самого дня мне полагалась лишь собственная пенсия, которой не хватало даже для аренды нашего с мамой домика.
На похоронах ко мне подошла двоюродная мамина сестра, Клэр Джеффрис, урожденная Фэллон, и пригласила меня поселиться у нее – с условием, что я буду отдавать ей весь свой доход, а еще преподавать ее дочерям французский и танцы, а также этикет («видишь ли, милочка, они в школе плохо учатся»). А про мои деньги она сказала: «Не такая ты мне и близкая родня, и одиннадцать шиллингов вряд ли покроют расходы на твое содержание».
Год назад мне исполнилось восемнадцать лет, и пенсию выплачивать прекратили. Тогда тетя открытым текстом дала мне понять, чтобы я поскорее искала себе место компаньонки: «О замужестве и не мечтай, кому нужна глупая дура без приданого, да еще и тощая, как лещ?»
К моему счастью (как мне тогда показалось), два дня спустя ко мне приехала крестная – некогда принцесса Александрина Виктория, а теперь ее величество королева Виктория, и привезла подарок – десять фунтов стерлингов. Но, присмотревшись ко мне, она вдруг строго взглянула на тетю, потом опять на меня, и безапелляционным тоном отчеканила:
– Детка, что-то ты исхудала. Я тебя заберу к себе. Леди Клэр, вы, я надеюсь, не возражаете?
Леди Клэр, конечно, не возражала, а пока я паковала немногие свои вещи в мамин старый чемоданчик, намекнула, что потратила на меня намного больше, чем моя жалкая пенсия. Каким образом, она не пояснила – все эти месяцы я была практически прислугой, кормили меня вместе со слугами, одежду и обувь донашивала ту, в которой приехала, но она потребовала у меня три фунта из подарка ее величества. Я решила, что не буду с ней ругаться, и безропотно достала три фунтовые банкноты. Получив искомое, тетя присовокупила:
– Вот теперь все честно.
После недели в Букингемском дворце крестная поселила меня в Голландском доме, сказав мне, что поищет для меня место компаньонки у кого-нибудь из своих камеристок. Там я и встретила сэра Теодора, после чего жизнь моя стала раем – до того самого момента, когда его вдруг схватили и куда-то потащили, а меня та страшная женщина отвела в мои временные апартаменты, где поджидала еще одна, похожая на первую как сестра-близняшка. Они приказали мне раздеться «внизу»; я отказалась, тогда одна меня схватила стальными руками, а другая сорвала с меня юбку и блумеры[60] и раздвинула мои ноги, после чего крикнула:
– Доктор, войдите!
Я сгорала со стыда – как любая уважающая себя женщина, я знала, что ни при каких обстоятельствах нельзя показывать себя «там» посторонним мужчинам. Многие – например, моя тетя – говорили, что это касается даже мужа и что доктора никогда не видят «того, чего необходимо стыдиться»[61], а лишь ощупывают эти органы под простынею. Но мерзкий старикашка с немецким акцентом раздвинул мое самое сокровенное место и, осмотрев и пощупав, сказал:
– Миссис Шарп, она девственница.
– Вы уверены, доктор Старнберг?
– Я видел такое количество работниц борделей, знаете ли… Бандерши часто покупают девственниц и предлагают их лучшим клиентам за хорошую плату, и мне много раз доводилось проводить освидетельствование.
– Спасибо, доктор, – сказала жуткая миссис Шарп и, отпустив мои ноги (которые я сразу же сдвинула), достала банкноту и протянула доктору. Тот чуть поклонился, бросил еще один взгляд на меня и вышел из комнаты.
– Одевайся! – приказала мне мегера. – И, когда оденешься, уходи. Ее величество больше не желает тебя видеть – ни здесь, ни где-либо еще. Могу тебе сказать лишь одно: благодари Бога, что ты сохранила невинность, в противном случае у меня были относительно тебя и другие инструкции.
Пока я натягивала на себя панталоны, меня поразила страшная догадка: не иначе как крестная приревновала меня к сэру Теодору. Но это значит, что… Я рыдала, пока застегивала юбку, бросала свои немногочисленные пожитки в мамин чемодан и под конвоем двух злющих уродок покидала Голландский дом навсегда. Зарядил мелкий холодный дождь, и, пока я наконец-то дошла до дома тети Клэр, промокла насквозь.
Тетя, увидев меня, стребовала еще один фунт (у меня их оставалось шесть и немного мелочи) и милостиво дозволила мне «на пару дней» поселиться все в той же каморке и вновь превратиться в служанку. Я с опозданием подумала, что дешевая гостиница стоила бы по шесть пенсов в сутки, и на этот фунт я смогла бы прожить больше месяца, даже с питанием.
А вчера утром послышался стук в дверь. Тетя отправила меня посмотреть, кто пришел.
На пороге стоял неприметный человечек.
– Мисс Мак-Грегор?
– Да, к вашим услугам.
– Я к вам по делу, – сказал он, не представившись. – Ее величество желает, чтобы вы срочно покинули Англию.
– Как это? – спросила я, удивленная таким неожиданным требованием королевы.
– Вот так. Получите двадцать фунтов, – он сначала дал мне на подпись расписку, в которой эта сумма почему-то была указана лишь цифрами, а не прописью, а потом отсчитал четыре бумажки по пять фунтов. – Не позднее завтрашнего вечера. Могу порекомендовать «Кларендон», он уходит в Гавр от Вест-Индского дока завтра в час дня, за одну гинею во втором классе, а оттуда вы сможете добраться до Североамериканских Соединенных Штатов. Билет второго класса из Гавра в Нью-Йорк стоит около двухсот пятидесяти франков, это десять фунтов. – И, приподняв котелок, странный визитер был таков.
Узнав об этом, тетя сказала мне:
– И правильно. Как сказал американец Бенджамин Франклин, рыба и гости начинают смердеть на третий день. Деньги у тебя есть, до доков как-нибудь доберешься.
Хорошо, подумала я, прибуду я в Нью-Йорк с четырнадцатью фунтами. Год или два сумею прожить, но попробую поскорее найти себе место. Говорят, там ценятся англичанки-гувернантки. Вот только жаль, что больше не увижу сэра Теодора… Будь он трижды фаворит моей крестной, но я все равно его люблю.
До дока я добралась на городском омнибусе – все дешевле, чем на кэбе, а скорость примерно та же, ведь и там, и там пассажиров везут лошади. И только собравшись встать в очередь за билетами на «Кларендон», заметила, что у меня в руке лишь ремешок от ридикюля: саму сумочку аккуратно срезали, то ли в самом омнибусе, то ли в толпе, в которой я оказалась после того, как сошла с него. Денег у меня теперь не было вовсе, разве что серебряная монетка в один шиллинг со следами моих молочных зубов, зашитая в мой корсет, – ее я хранила как реликвию… Не осталось и каких-либо бумаг, удостоверяющих мою личность.
Я пошла куда глаза глядят. Потихоньку толпы стали редеть; все еще сновали какие-то странные люди, но ко мне они никакого интереса не проявляли: идет куда-то небогатая барышня и пусть себе идет… Вскоре я увидела горбатый мостик над каналом. Я перешла через него и оказалась в районе, больше всего напоминавшем какой-нибудь Гринвич: маленькие домики, аккуратные мостовые, газовые фонари… Надо было поразмыслить, что делать дальше.
Прислонившись плечом к покосившемуся столбу, я начала мучительно размышлять. Ничего на ум не приходило – у меня не было ни денег, ни крыши над головой, ни друзей в этом городе, ни даже еды… Единственное, что приходило в голову, – попытаться продать что-нибудь какому-нибудь старьевщику и купить на эти деньги билет третьего класса до Эдинбурга, где у меня был троюродный дядя. Мне он не обрадуется, но на пару дней приютит.
И вдруг я услышала знакомый голос, заставивший меня вздрогнуть от счастья:
– Катриона? Это вы?
И еще через несколько секунд мою руку поцеловал тот самый сэр Теодор, которого, как я свыклась с мыслью, мне не суждено было больше увидеть. И то, как засияли при моем виде его глаза, стоило всего, что со мной произошло за последние три дня.
22 (10) ноября 1854 года.
Лондон.
Сэр Теодор Фэллон, превратившийся снова в Федора Филонова
Первым делом я помог Катрионе сбросить промокшее насквозь пальто и надел на нее свой честерфильд, после чего приобнял ее за плечи – она испуганно дернулась, видимо, подобные действия здесь считаются не совсем приличными, но потом вдруг обмякла и прижалась ко мне. Я улыбнулся ей и сказал:
– Мисс Мак-Грегор, нам лучше не стоять на одном месте. Позвольте ваш чемоданчик. Вот так. И пойдемте потихоньку, чтобы внимание не привлекать.
– Сэр Теодор, а что со мной будет? И с вами?
– С нами? – я подчеркнул последнее слово. – За нами сейчас придут. Кто, точно не могу сказать, но за то, что они нас узнают, ручаюсь головой.
И мы не спеша пошли по той же улице, а затем свернули налево в первый же переулок. Он был поуже, но застроен такими же аккуратными домиками, а сама улица вымощена хорошо подогнанной брусчаткой. Единственный, кого мы увидели, был какой-то старичок, подрезавший розы в крохотном садике. На нас он посмотрел с неким подозрением, но, увидев, что мы не обращаем на него никакого внимания, опять наклонился к своим кустам.
Минуты через три навстречу нам продефилировал рыжий человек средних лет, почему-то показавшийся мне матросом. Увидев нас, он остановился, затем пошел дальше, потом вдруг развернулся и нагнал меня и Катриону.
– Сэр, – сказал он с акцентом типичного кокни[62]