Среди медиков была одна девушка, звали ее Ольга Даваева. Азиатского вида, но с точеными чертами лица, прекрасными, черными как смоль волосами и необыкновенной фигурой. Увы, как говорит Александр Хулиович: «Хороша Маша, да не наша». У нее есть жених – офицер медицинской службы. И когда мой приятель Свен слишком пристально посмотрел на прекрасную азиатку, она его так отшила – любо-дорого было посмотреть.
Значит, пришли мы в эту Силиврию. Хорошо хоть, на западе находится заболоченная пойма какой-то реки с единственным мостом. На севере и на востоке – равнина с редкими холмами. С утра турки и появились и с запада, и с севера. Получилось то, что в шахматах – я немного играю в них – именуют патом – ни мы не могли ничего сделать им, ни они нам.
И тут эти сумасшедшие задунайцы решили поквитаться с турками – и подставились под их удар. Штабс-капитан Волынец пошел с нами, чтобы заткнуть дыру в обороне. Почти сразу мы потеряли пулемет. Нас спасли штуцеры, но надолго ли? Турок только на этом направлении было не менее полутысячи. Мне показалось, что еще немного – и они пойдут в решительную атаку. Да, заберем мы с собой на тот свет сотню-другую османов, но потом и нам придет конец.
Я помолился Господу, подумав, что зря мы не пошли вчера на молебен, который устроил этот русский поп. Как говорят у нас – перед смертью даже черт становится верующим… Впрочем, другая пословица гласит, что темнее всего перед рассветом. И действительно, когда я подумал, что уже всё и нам отсюда не выбраться живыми, произошло чудо.
Фигура в черном облачении со смешной шапочкой на голове, держа в руках большой деревянный крест, вышла из-за телег обоза и пошла навстречу туркам. К удивлению своему, я узнал отца Дамиана[79]. Он шел и громко и мелодично напевал, но что именно, я так тогда и не понял. Позже, по моей просьбе, мне записали слова этого гимна:
«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое; победы православным христианом на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство»[80].
Турки начали стрелять по одинокой фигуре, но священник шел дальше, и лишь шапочка его слетела с головы, обнажив седеющие волосы, развевавшиеся по ветру. И сначала казаки, а потом и мои братья – аландские шведы – тоже поднялись и побежали вперед, на ходу стреляя по туркам. А тут и пулемет вдруг ожил, и турки неожиданно для всех побежали – сначала те, кто был перед нами, а затем и те, кто стоял далее на востоке, и те, кто был за рекой…
Бежавший рядом со мной Свен вдруг упал, и краем глаза я заметил, что та самая неприступная девушка Ольга оказалась рядом с ним, перевязывая его рану. А потом она стала перевязывать другого, третьего. Я подстрелил несколько турок, оглянулся и увидел, что она тащит на себе казака раза в полтора выше ее и раза в два плотнее… Да, я не католик и не православный, у нас, лютеран, святую Марию не почитают, но мне показалось, что это сама Богоматерь превратилась в Ольгу и спасала свой народ.
Потом выяснилось, что подпоручик Черников, наш хирург, не выдержал и побежал к пулемету. Как он потом сказал, когда его ругал штабс-капитан Волынец: «Стреляю я плохо, но лучше так, чем вообще никак… Даже если мне пришлось нарушить приказ, за что я готов понести любое наказание». Второй номер, из наших охотников, был мертв, а первый, хоть и раненый, сумел поработать вторым.
После боя Черников оперировал, а Ольга ему ассистировала, другие двое медбратьев приносили ему раненых. Отец Дамиан ходил среди умирающих и отпускал им грехи, а тех, кого можно было спасти, приносил к хирургу. Лишь потом выяснилось, что и он был ранен – пуля, сбив его шапочку, оставила кровоточащий след на его голове, а другая ранила в руку, державшую крест. Но он каким-то образом все равно тащил на себе раненых. Мы думали, что все, руку ему придется отрезать, но подпоручик Черников ее сумел каким-то образом спасти. Впрочем, многие обязаны подпоручику жизнью, а другие – конечностями. Доктор он оказался отменный, и Свен потом сказал, что когда у него будут дети, то он назовет сына Юрием, а дочь Ольгой.
Впрочем, все это было уже потом, когда с севера подошли два наших батальона, завидев которые турки радостно побросали оружие. И я, поговорив со своими, пошел к отцу Дамиану. Тот сидел усталый и грустный на каком-то ящике. У него была перевязана голова, а левая рука замотана чем-то твердым и белым. В правой он держал свою смешную шапочку, которая, как оказалось, была искусно вышита бисером.
– Матушка ругать будет. Подарила мне скуфейку на день ангела, а я ее, видишь, сын мой, испортил.
– Святой отец, – улыбнулся я, – вы спасли всех нас, и мы вам новую купим, хоть из шелка, хоть из бархата… Только у меня к вам просьба.
– Слушаю тебя, сын мой.
– Мы бы хотели креститься – тридцать три человека.
– А кто вы по вероисповеданию?
– Аландские шведы. Лютеране, как и все у нас.
– Ну, если лютеране, то вам незачем совершать полный обряд, ведь вы же уже крещены. Достаточно лишь исповедовать вас, помазать лоб святым миром, и после причастия вы станете православными. Только сначала я расскажу вам, каково это – быть православным христианином. Приходите сегодня вечером. А кто не передумает – тех после беседы и исповедую, а завтра совершу обряд миропомазания и причащу на литургии…
– Не передумаем, – улыбнулся я, – сегодня мы видели чудо, и не одно.
– Неисповедимы пути Господни, – склонил голову отец Дамиан.
24 (12) ноября 1854 года.
Константинополь.
Чарльз Стрэтфорд Каннинг, 1-й виконт Стрэтфорд де Рэдклифф, посол Соединенного Королевства в Османской империи
– Так ты говоришь, что султан пригласил Мустафу Решид-пашу и Мехмеда Эмине-пашу?
– Именно так, эфендим, именно так.
– И о чем у них шла речь?
– Я слышал не так уж и много, эфендим, но из того, что мне удалось услышать, могу сказать лишь одно – они обсуждали, как остановить эту войну…
Мало кто замечает слугу, который приносит кофе, лимонад и сладости. Для султана и его сановников он – всего лишь двуногий предмет мебели. Тем более что он живет во дворце, и живет неплохо, а когда состарится, то двор султана будет и дальше о нем заботиться. Поэтому никто не ожидает от них измены.
Никто, кроме меня. Я давно уже окучивал старого Ахмета, и не так давно он согласился делиться со мною информацией. А насчет денег… Была у старого сирийца одна давняя мечта – уехать домой, туда, где родился его отец, между горами, поросшими огромными кедрами, и теплым синим морем, и построить там дом у самого берега. Он, конечно, успел за долгую жизнь скопить немалые деньги, но их, как известно, никогда много не бывает. На довольствии у меня он уже три года, и должен сказать, что это капиталовложение окупилось многократно. А так как у меня тоже есть свой кабинет во дворце Топкапы, то никто не удивляется, когда он приносит мне туда чай и шербет.
Его помощь мне впервые по-настоящему понадобилась именно сейчас. До самого последнего времени все вопросы, связанные с отношениями с Россией и особенно с Восточной войной, Абдул-Меджид обсуждал в первую очередь со мной. Если бы не я, кто знает, может, войны вообще могло бы не быть, и потому я считаю, что мне есть чем гордиться. Еще бы, именно Россия отказалась в свое время принять меня в качестве посла – так что они пожинают то, что тогда посеяли.
А теперь этот жирный боров – то есть султан – не только решил униженно просить русских о перемирии, но даже не поставил меня об этом в известность. И мне сие весьма не нравится.
– Ахмет-ага, – произнес я с улыбкой, – скажи мне, а ты не услышал, что они в конце концов решили?
– Как же не услышал, эфендим, – улыбнулся старик и сделал характерный жест рукой. Увы, Ахмет оценивал свою информацию очень и очень дорого – если любому другому слуге и одной лиры было бы достаточно, тут мне пришлось доставать из кошелька золотую монетку в пять лир – примерно четыре фунта стерлингов – хотя все мое естество протестовало против этого, ведь предки мои, ирландские протестанты, были знамениты своей бережливостью, переходящей порой в скупость.
Монетка исчезла, словно ее и не было всего секунду назад, а старикан с улыбкой продолжил:
– Султан султанов в своей неизбывной мудрости решил отправить Мустафу Решида-пашу с посланием для русского командующего. Решид-паша в сопровождении небольшой свиты выедет завтра на рассвете через «Алтын Капы»[81] и отправится в Айястефанос[82].
– Благодарю тебя, Ахмет. А ты не знаешь, какие именно предложения повезет Решид-паша?
– Нет, эфендим. Увы, я не присутствовал при их обсуждении.
Даже если я не узнал, что именно они готовы предложить русским, то если к ним отправится человек такого ранга, как Решид-паша, это весьма и весьма опасно. В лучшем случае русским достанется все западное побережье Черного моря. В худшем – вся европейская часть Турции, кроме, наверное, района Константинополя – его Турция, скорее всего, оставит себе…
После этого Англия и Франция окажутся один на один с русским медведем. Причем до меня дошли слухи о том, что во Франции зреет недовольство их опереточным императором в связи с этой войной. И вполне вероятно, что он в ближайшее время тоже предложит мир северным варварам. Да и в морях вокруг Англии ныне рыскают русские пираты – но то ли еще будет, если Турция выйдет из войны…
На улице меня ждали конь и четверо верховых, в последнее время всегда сопровождавших меня по городу – в Константинополе стало весьма небезопасно на улицах. Выехав из ворот дворца и проехав между Айя-Софией и Голубой мечетью, мы углубились в лабиринт улочек Лялели и вскоре подъехали к неприметному дому. Я спешился и постучал в железную дверь. Через минуту открылось зарешеченное окошечко, и на меня уставилась плутоватая рожа с выбритой головой и длинными висячими усами.