Перед этим он категорически отказался надеть оранжевый спасательный жилет, невесело пошутив, что тот, кому суждено быть повешенным, не утонет. Его охраняло отделение морпехов. Вот все расселись на банках катера, заработал мотор…
Все произошло так быстро, что никто не успел даже глазом моргнуть. Когда наш и французский катера причалили друг к другу, Луи-Наполеон встал и, придерживаемый под локотки морпехами, обреченно шагнул на борт французского баркаса. Наши ребята, посчитав, что на сем их миссия выполнена, отшвартовались от французов и, сделав несколько гребков веслами, стали заводить мотор. В этот самый момент Луи-Наполеон решительно оттолкнул офицера, который что-то ему втолковывал, и бросился за борт. Вряд ли он собирался таким способом бежать – похоже, что этот неуемный авантюрист понял, что остаток жизни он в лучшем случае проведет в темнице, и решил свести счеты с жизнью…
Наши и французские моряки долго обшаривали то место, где ушел под воду бывший император Франции, но тела его так и не нашли. Через час стало понятно, что Луи-Наполеона уже нет в живых, ведь даже если бы он не утонул, то наверняка бы умер от переохлаждения. Французы и наши морпехи откозыряли друг другу, и катера вернулись каждый на свой корабль.
Вот так закончил свою земную жизнь император Франции Наполеон III, не доживший до позора Седана и Меца.
29 (17) ноября 1854 года.
Залив Золотой рог и рейд у Константинополя.
Адмирал Флота Ее Величества Джеймс Уитли Динс Дандас
«Открыть огонь!» – скомандовал я.
Носовая пушка выстрелила, подав сигнал к началу атаки, после чего бортовой залп двух десятков британских кораблей обрушился на Константинополь. Корабли, отработав машинами, развернулись другим бортом – прогремел еще один залп. В Лялели, Султанахмете, Капыкасыме, Эминёню вспыхнули пожары. Еще один залп – и минарет Айя-Софии переломился пополам и обрушился на крышу мечети, когда-то бывшей главным христианским собором Восточной Римской империи. Главный купол находящейся от него через дорогу великолепной Голубой мечети, бессмертного творения великого архитектора Синана, охватило пламя. Жалко, конечно, но османы сами во всем виноваты, – я смотрю на пожар, который усиливался с каждой минутой, с чувством глубокого удовлетворения.
Единственная часть Старого города, которую мы еще не обстреливали, – дворец Топкапы, в котором находится не только их султанишка – его-то совсем не жалко, – а еще и наш посол, которого эти инфернальные османы держат взаперти и грозят ему смертью.
Другие корабли тем временем превращают в груду развалин турецкий Генеральный штаб и прилегающие к нему здания в Таксиме, к северу от Золотого Рога. Вся оборона города управляется именно оттуда, хотя у турок и было запланировано эвакуировать штаб в казармы в Скутари. Не судьба, милые мои османы: вели бы вы себя хорошо, ничего бы этого не случилось…
Когда ко мне позавчера прибыл наш офицер связи и сообщил, что британского посла арестовали по ложному обвинению, я немедленно послал к султану своего заместителя, адмирала Эдмунда Лайонса, с требованием немедленно освободить виконта Стрэтфорда де Редклиффа, принести извинения ему и Британии и выплатить компенсацию за противоправные действия.
Но султан даже не принял барона Лайонса. С ним переговорил их великий визирь, некто Эмине-паша, который издевательским тоном сообщил, что человека, организовавшего покушение на посланника султана, по всем турецким законам следует посадить на кол, кем бы он ни был.
Но, из уважения к чувствам союзников, ему всего-навсего отрубят голову. На слова адмирала, что все это клевета, либо информация о вине нашего посла получена под пытками, «недопустимыми в цивилизованном обществе», Эмине-паша выдал ему сокращенный перевод протокола допроса как самого сэра Каннинга, так и какого-то поляка Замойского, а также прочих сомнительных личностей. А насчет пыток, адмиралу было предложено посетить арестованного, чтобы удостовериться в его полной телесной неприкосновенности. И действительно, как рассказал мне Лайонс, виконт выглядел целым и невредимым, хотя и изрядно напуганным.
Тем не менее адмирал по моему приказу предъявил визирю ультиматум, на что Эмине-паша, пообещав передать его султану, приказал адмиралу покинуть дворец. Двадцать четыре часа минули вчера в восемь часов вечера. А вот сейчас, когда склянки пробили половину седьмого утра, когда только-только начало светать, на спящий город обрушились сотни бомб и ядер.
Одновременно корабли второго отряда, подойдя вчера поздно вечером к французскому флоту, точнее, к тому, что от него осталось после Севастополя и Варны, расстреляли в упор корабли под трехцветным флагом. Французы даже не поняли, что произошло. Затем подверглись обстрелу и турецкие корабли, кучно стоявшие на якоре чуть поодаль. Шансов на спасение у них тоже не было. Вот загорелся один, потом второй, третий, четвертый… Некоторые пытались сбежать, но мы не оставили им никаких шансов – наши ядра топили их один за другим. С их стороны прозвучало всего несколько пушечных выстрелов: но ни один из кораблей моей эскадры не получил видимых повреждений.
Единственно, кого нам стоило бы всерьез опасаться, были проклятые русские. Для того, чтобы парировать эту угрозу, мы установили батареи в двух точках пролива Босфор, там, где его ширина составляла всего три кабельтовых в одном месте и четыре в другом. Единственный путь, по которому русские корабли могли дойти до Константинополя, был надежно перекрыт.
Конечно, турки могли бы попробовать атаковать наши батареи с суши, но для этого им надо будет сначала прийти в себя, подвести войска, а это, если учесть, что их штаб был уничтожен в первую очередь, произошло бы не скоро. Так что пока можно не спеша заняться городом.
Следующим актом устрашения должна стать высадка десанта прямо на причал у Топкапы – после разрушения стены дворца артиллерийским огнем. Отряд, до того обстреливавший Таксим, переключился на приморскую стену султанского дворца, и корабли с десантом одновременно начали движение по направлению к причалу… Еще немного, подумал я, и дворец будет в наших руках.
Тут я услышал странное гудение в воздухе, – над нами появилось нечто, напоминающее помесь гигантской стрекозы и головастика. Три дня назад мы ее увидели впервые: тогда некоторые из наших людей, прослышав про разгром французского флота в Севастополе, где они наблюдали подобное «насекомое», ударились в панику. Но «стрекоза» мирно облетела стоянку нашего флота, а затем удалилась на север, вдоль Босфора. Вчера же она летала на юг, к Дарданеллам, но тоже никаких враждебных действий не предпринимала.
Так что никто ее больше не боялся. Но вдруг у нее под брюхом появился дымный шлейф, затем еще один, и еще… Наши корабли начали гореть. Первым взлетел на воздух «Боскауэн», за ним – еще два корабля.
Я громко скомандовал:
– Шлюпку мне! Быстро!
Но я опоздал: пока ее спускали на воду, огненная стрела ударила в борт «Британии». Языки пламени, вырвавшиеся из световых люков и орудийных портов, страшный взрыв – и я уже лечу по небу, словно клочок бумаги. Потом я увидел морские волны, быстро приближавшиеся ко мне. Удар о воду оказался весьма болезненным. Пучина сомкнулась надо мной, но я все же сумел вынырнуть на поверхность и ухватиться за кусок реи.
Меня должны были спасти – ну не может быть так, чтобы никто не бросился спасать адмирала ее величества. Уцелевшие корабли на всех парах удирали подальше от этого страшного места, а дымные шлейфы тянулись от страшной стрекозы то к одному, то к другому кораблю моей эскадры.
Скоро русская (а чья же еще?) стрекоза ушла на запад, но остатки нашего флота продолжили паническое бегство. Возвращаться и спасать меня они явно не собирались…
…Вода была холодной, тело мое била крупная дрожь. Неожиданно я увидел большую шлюпку с высоко задранным носом, которая двигалась со стороны горящего города.
Я заорал что было мочи:
– Эй! На лодке! Спасите!
Несколько гребков, и шлюпка оказалась совсем рядом со мной. Меня зацепили багром и подтащили к судну. Довольно грубо два звероподобных турка схватили меня за мундир и перевалили через борт, словно мешок с мокрым бельем. Они обшарили мои карманы, забрали кошелек, часы, сорвали с пальцев перстни. Потом турки, переговариваясь друг с другом на своем тарабарском наречии, связали мне руки и ноги.
Возмущенный до глубины души, я заорал:
– Немедленно развяжите меня, дайте сухую одежду и доставьте к вашему султану! Я адмирал британского флота Дандас!
Услышав мое имя, турки, до этого брезгливо рассматривавшие меня, громко загалдели. Один из них треснул меня по голове веслом (азиаты – они и есть азиаты! Бить беззащитного человека по голове – это так нецивилизованно!). Последовал еще один удар, и я потерял сознание…
30 (18) ноября 1854 года.
Голландия. Гаага.
Сэр Чарльз Каттлей, специальный посланник ее величества
Сразу после аудиенции у королевы я заскочил к себе, взял свой саквояж, заранее подготовленный моим камердинером Джоном как раз для таких случаев, в потайной карман плаща сунул документы, подтверждающие мои полномочия, а остальные бумаги, вместе с деньгами, распределил между другими карманами. Джон отвез меня на вокзал Лондон-Бридж, откуда я уехал первым же поездом в Дувр. Ехал я вторым классом, чтобы не привлекать внимания, но пассажиров было мало и почти все вышли в Кентербери. Я тоже вышел: в Дувре сейчас делать было практически нечего. Далее я добрался до Рамсгейта, где зашел в паб недалеко от порта. Номера на втором этаже были пусты, и я снял один из них за смешные деньги. Оставив в нем свой чемодан, я попросил слугу заказать мне отдельный кабинет. Когда ко мне подошел бармен, я поинтересовался, не видал ли он Огастаса Туаймана.
– Могу послать за ним боя. Только как вас представить?
– Скажите, что есть дело.
Через пятнадцать минут ко мне подошел старый моряк, весьма смахивающий на пирата из приключенческих книжек. Это было недалеко от действительности: корабли он не грабил, а вот контрабандой очень даже промышлял.