Дня через три Муханов сказал так: «У человека есть выбор, отчего ему надорваться», – и у Нюси завяли самые крупные розы, а может, они завяли часом ранее, просто она заметила сейчас. Хозяин (его звали Наби) задешево брал все цветы и почти не огорчался, когда попадалась партия, почти тут же жухнущая, а Нюся почему-то расстраивалась.
Еще Нюся чуть не поссорилась с Валентиной, торговавшей духами у Муханова. Эта Валентина окончила филфак и говорила: «Я, право, не знаю, может, вы купите эти?» Про Артема она выражалась пренебрежительно:
– Мой брат тоже из Чечни пришел, но ни он сам, ни его товарищи, там воевавшие, ни-ког-да не говорят про бои! Все они молчат. И все раненные тоже! Один даже часть печени потерял… Это очень тяжелое ранение!
Нюся защищала своего мильтона: люди ведь разные, одним легче молчать и забыть, Артему легче выговориться. Он не может в себе консервировать эту бойню.
И Валентина тут же уткнулась в кроссворд, а вскоре спросила:
– Славянский самурай из пяти букв?
– Казак? – предположила Нюся.
– Точно! Второе «а».
И так через день Валентина критиковала Артема – не мог он коньяк из Грозного привезти (они его выпили еще там, коньяк, через месяц после того, как разбомбили завод коньячный). Нюся тут же объявляла Валентине войну: окружала, разбивала и с победой возвращалась за свой прилавок. Коньяк Артем привез, потому что спрятал в одном подвале канистру! Ну, возражала Валентина, его с ранением отправили в Москву, если не врет, как же он мог захватить эту канистру-то? А очень просто: на другой день друг Артема, знающий про подвал, захватил…
В общем, в ноябре Нюся сказала родителям, что вскоре приведет Артема и надо перед сим покрасить заново дверь в кухню.
– Надо Ленина убрать из туалета, – сказал отец.
Огромный Ленин висел там с весны, чтоб холст разгладился (Нюся собиралась на нем писать – поверх, но не поступила). Отец Нюси уверял, что со временем это будет антиквариат, чуть ли не в цене Рафаэля, внукам наследство. Нюся хорошо понимала юмор: «Ты считаешь, надо убрать Ленина, чтобы Артем не женился на мне по расчету?»
Вокруг ЦУМа летал смоговый дракон, но любовь была как фильтр, она прокачивала все, поэтому для Нюси и Артема деревья казались зелеными, как будто только что они вернулись из леса, где гостили у своих родственников, и облака были белыми, чтобы их, влюбленных, не огорчать. На самом же деле в этих облаках были примеси соляной и серной кислот.
– Мы купим этот ЦУМ. – Артем сделал обнимающий жест к витрине, вдаль, – или это был загребающий жест?
– Как купим? – Нюся вздрогнула, и витрину начало затягивать чем-то таким, словно она опустила веки (на самом деле солнце выбежало к окнам и слепо отразилось в стеклах).
– Ну, летом следующего года я поступлю в Высшую школу милиции и через десять лет буду главой МВД области! Генералом.
– Да, мой генерал?
Даже без увлечения, твердо, ясным обеспеченным голосом Артем продолжил:
– Этот пятиэтажный дом мы купим тоже, в нем будем жить. А этот, соседний, купим для детей. И их гувернеров…
«Тяжело», – подумала Нюся.
– А скоро повезу тебя на рыбалку. Место такое знаю, – Артем чувствовал, что почему-то ЦУМ не прошел, – там рыба до того нетерпеливая! Подойдешь с крючком в руках, а она высигивает аж – хочет насадиться! В лодке плывешь, только от берега отчалил – тебя по щуке с каждой стороны конвоируют, высматривают, нет ли крючка, чтоб насадиться…
Нюся покрылась невидимым миру цементом. Он все понял. Значит, рыбы тоже не прошли. Щуки на него грустно посмотрели: «Извини, не удалось тебе помочь» – и уплыли вдаль по Советской улице, пожимая плавниками.
Процесс создания миров завораживал Артема: факты и сведения в виде бревен в голове лежат, грудой, а так – в процессе выдумывания – бревна восстают и складываются в дома, в каждом кто-то живет, и жизнь этого кого-то начинает зависеть от тебя, от того, что ты выдумаешь…
– Боже мой, Нюся, да о какой рыбалке я говорю?! Думаешь, для чего я все это несу? Да чтобы забыть… У меня же все руки в крови! По локоть в крови, да. После Чечни.
– Ты же выполнял приказ…
– Да, конечно, я выполнял приказ. Но почему я не успокаиваюсь?
Тут бы ему замолчать, однако, как у всякого творческого человека, у Артема не было чувства меры. И он сказал блаженно мягким ртом:
– Уеду в Югославию. Там всем по дому дают, кто за них повоевал! А ты меня будешь ждать?
Тут Нюся повернулась и пошла, пытаясь что-то думать, но в голове после слов Артема не осталось ни одного думающего уголка. Такое свойство имеют речи фантазеров: они гипнотизируют слегка. Отец Нюси говорил, что под воздействием ТВ фантазеров больше стало.
Ну что такое, думал Артем, почему они все меня так не любят? Ведь я же лишь одну из ста мечт рассказываю, а то бы вообще меня в милицию не взяли… Эх, перейти бы в частную охрану! Но там памперсы надо на свои деньги покупать, в туалет не отлучишься. И все время нужно тренироваться, Нюся тогда другому достанется, а без нее я не могу жить. Проплыли строки из пособия: «Если по вам открыли стрельбу из автоматического оружия, то не думайте, что вы обречены. Реактивные силы, возникающие в дуле, отклоняют автомат вверх и вправо, значит, вы должны начать кувырок влево и вниз…»
Нюся перешла на Центральный рынок и не вспоминала об Артеме до той минуты, пока снова не увидела его. Это был уже не любящий взгляд, а лишь физический, она его разглядывала, как предмет. Артем пытался сказать ей то и се, но видел, что все бесполезно, она от него отчаливает. Ненадежный причал. А хотел казаться надежным причалом, а может, где-то даже и портом.
После Нюся встретила Валентину, ну, которая говорила: «Я, право, не знаю», и она с усмешкой передавала: мол, Артем говорит, что Нюська, наверное, пожалела о нем, ведь его родичи фирму открыли, ему за руководство охраной платят по три тыщи баксов. Но Нюся поступила в то лето в институт, и случайно имя Артема всплыло в ее жизни лишь через три года, когда она праздновала Новый год в одной компании, где было несколько милиционеров.
Нюся сразу начала прикидывать, делить на неравные части, отсеивать, в конце остался скромный отряд из трех человек. Тут она спохватилась: она же три дня назад вышла замуж! И пора уже отвыкать от постоянного перебора кандидатур, от этой трудной исследовательской работы. Уже ведь не нужно… Тем более что муж – следователь.
И тут вдруг муж посмотрел на нее профессионально, как будто послал ей повестку взглядом:
мол, дорогая жена, завтра утром в девять ноль-ноль приглашаю на беседу в кухню (подпись, печать). Но Нюся тут же так помяла его локоть: я только с тобой, одним тобой, ты мой единственный Эркюль Пуаро! Ну он тогда это… повестку отозвал.
– Артем сказал, что у его невесты платье будет за четыре тысячи баксов, ну и весь ЦУМ высыпал посмотреть, но никакого платья вообще не было – так, костюм из голубой шерсти, что ли… А еще он обещал нам ящик водки из «Перм-алко», неделю напоминали, расщедрился – купил в ларьке одну бутылку на всех. Бодяжки.
Все смеялись. Нюся решила справедливости ради заступиться за Артема:
– Слушайте, все-таки он ранен в Чечне, можно понять!
– В какой Чечне? Он со мной в Бершети служил, тут, близко…
– А шрам откуда? – Нюся растерянно замерла.
– Шрам? С детства у него этот шрам, Чечня тут ни при чем. Я же в параллельном классе учился с Артемом.
Через неделю Нюся стояла на остановке и ждала троллейбус. Мимо прошел Артем с беременной женой, которая еще долго оглядывалась на Нюсю. В ее широко открытых глазах ужас был смешан с любопытством. Что же Артем сказал ей такое замечательное про нее, Нюсю? Скорее всего, история вот такая: я обещала выйти за него замуж, если он даст десять тысяч баксов на открытие своего дела. А потом… и замуж не вышла, и деньги тютю. Не вернула баксы! Да мало этого – еще хотела крышу свою на Артема натравить, но не на того напала!
Нюся увидела облако с человеческим лицом: медленно открылся рот, глаз поплыл на затылок, а клочки седины с головы стали течь в сторону Камы.
Иван, ты не прав!
Стало быть, все посмотрели за окно. Там, на железном карнизе, слегка подрабатывая крыльями, чтоб не упасть, стоял странный голубь. Огромный, и при каждом шевелении по нему вжикали радужные молнии.
– Таких голубей не бывает – белый в яблоках!
– Нина, ты еще не поняла? Это душа Милоша, – затрепетал Оскар Муллаев. – Сегодня ведь сороковой день…
– Да бросьте! Птица – потомок динозавра.
– Букур, ты опять все опошлил!
А Вихорков вообще словно забыл, что мы собрались ради Милоша:
– Слава, вы живете в центре – к вам прилетает голубь, мы живем за Камой – к нам прилетает мухоловка. А наш Мяузер любит на нее охотиться, на мухоловку, у нее гнездо на лоджии. Ну, конечно, за стеклом, снаружи. Она хлопочет, приносит стрекозу величиной почти с самого птенца, а тот разевает рот, который становится больше его! И мать начинает заталкивать стрекозиное тело птенцу в глотку – только крылья отлетают, блестя, как слезы. А кот прыгает – раз, другой, разбивает рыжую морду о стекло, падает, трясет башкой величиной с горшок. Снова мощно прыгает. Остается в изнеможении, но взгляд довольный, как у культуриста, вернувшегося с тренировки. А потом как навернет пол-упаковки «Китикета». Мы с Руфиной любуемся: какой бы орден ему повесить на грудь.
– Слушайте, пора помянуть любимого поэта! – И Оскар вручил штопор самому молодому из нас, Даниилу Цою. – Бог так любил Милоша, что дал дожить до осыпания коммунизма в Польше.
– А в России сейчас свобода испаряется.
– Нина, так я об этом же говорю. – Вихорков нервно двинул локтем и рассыпал листы, лежащие на прозрачной папке Даниила Цоя. – У меня сын и невестка уехали в Израиль, а неугомонный Кремль – сами видите – куда повернул. Боюсь, что Интернет перекроют.
– Ну а в конце-то концов, мы же знаем, чем все закончится. Перед Страшным судом люди откажутся от свободы и поклонятся антихристу.