– Эх раз, еще раз! – пыталась перебить его Лена.
Но все-таки она поняла, что ей не втиснуться в душу Михалыча, и мстительно заявила:
– Вчера слышала по телевидению: от икоты поцелуй помогает!
Вдруг Михалыч икнул. А Лена почувствовала, что не хочет ему помогать. Одно дело – мужик в телевизоре, ему чем угодно хочется помочь, а другое – сидит по эту сторону экрана, подвыпил и мучается. А вдруг он это делает, чтобы…
Дальше все произошло мгновенно: звонок, сквозняк, и человек в коридоре с сумкой на плече: «Вам привет от доктора Бранда!» Потом вспомнились только ярко-красные губы и какая-то подземная бледность. Этот длинный человек заструился, приподнялся над полом, снова вскричал:
– Системный массажер! Лечит – ну все! В расцвете лет – проблемы вдруг, но тут как тут Академия наук…
– А дорого?
– Всего тысяча двести рублей. Вот смотрите: я вставляю батарейки, их ресурс – на весь курс. Теперь подставьте руку! – послал он властный пасс и волшебной клешней массажера прикоснулся сначала к женскому, а затем к мужскому запястью.
И чудо-клешня стала посылать щекочущую дрожь. Они захохотали враз от этой техногенной ворожбы – и муж, и жена. Очнулись только тогда, когда массажер не работал, а торговец окончательно развеялся, предварительно побряцав ему одному видимыми орденами – «За поучение лохов».
О, тысяча двести! На них сколько же можно было купить! И заусенцы по одной стороне клешни простодушно говорили, что прибор даже не китайский, а изготовлен в подвале соседнего дома.
– Он с сумкой? – спросила Лена, хватая пальто.
Михалыч выскочил вместе с ней. Разговоры – это вдох! А дальше нужен выдох – задвигаться, воспылать, полететь, восстановить справедливость!
Они помчались вниз по раздолбанной лестнице, которая пыталась образумить бегущих и старалась подвихнуть их лодыжки. Надписи проносились снизу вверх: «Петька – лох, объелся блох, подавился и подох».
– Выбегаем из подъезда: вы направо, я налево!
– Лена, одна вы с ним не справитесь!
Выскочив из подъезда, с его творческими миазмами, сразу увидели зыбкую фигуру в перспективе сходящихся домов. Молча, по-волчьи, они бросились вдогонку. А он, сделав вид, что это не он, быстро спросил: «Где здесь пятый подъезд?»
– Возле четвертого, – тяжело дыша, ответил Михалыч.
Молодой дистрибутор увидел, что этот мужик похож на мафиози средней руки, и никуда не побежал, а только заблеял: «У меня мама больна!»
– Но ты-то сам пока еще здоров, – со значением сказал ему Михалыч. – Давай деньги! А твой чудо-массажер мы тебе вернем.
Отдав деньги, офеня двадцать первого века пошел за Леной и Михалычем как на веревочке.
Дальше наступил торжественный момент, похожий на картину Веласкеса «Сдача Бреды»: Михалыч величественно вручил хозяевам тысячу двести, они по-королевски брезгливо возвратили флибустьеру уральских просторов безжизненную черную клешню.
Огрызки эстетического чувства подсказали «истребутеру», как завершить ситуацию. Неизвестно откуда налившись силою, он промолвил сочными губами с видом богатого, щедрого родственника:
– Я к вам еще зайду. Попозже. – И исчез в теле Руси.
А Лена! Она стояла перед всеми, благоухая своими усилиями, и реки волос – что с ними сталось! Словно они пережили поворот рек.
После этого, само собой, выпили-крякнули.
– Есаул, саблю! – Михалыч боднул воздух лысой гофрированной головой.
Лена посмотрела на него с напряжением.
– Мы не алкоголики, хоть и выпиваем, – объяснил ей Михалыч.
– И не троцкисты, хоть и за справедливость, – подхватили хозяева.
Гоша, тогда еще не троцкист, защищал диплом о нашем всем. И сказал вместо «Александр Сергеевич Пушкин» – «Александр Петрович». Все! Оппонент кулем брякнулся на стол в судорогах смеха. Зал ученых людей начинал смеяться каждый раз, когда звучало «Александр»…
После этого Гоша твердо решил: он не будет Епиходовым, за счет которого все чувствуют себя полноценными.
Он почти незаметно отчалил от литературоведения: поступил в аспирантуру по педагогике, съездил в Бостонский университет по обмену, написал повесть об этом и опубликовал ее в журнале «Парма». Никто не отреагировал.
Тогда Гоша организовал свое издательство, и даже в мэрии кое-кто с заведомым теплом отнесся к новой фирме. Но надо было пару раз ритуально ударить челом то ли в направлении Госимущества, то ли… В общем, издательства у него уже нет, а есть работа в типографии, и платят неплохо.
И чего Гоше не хватает?
А Троцкому чего не хватало? Отец его был одним из немногих еврейских помещиков, детство Левы прошло в роскоши.
– Гоше не хватило терпения, – вещал отец алкоголика. – Уже все знают, что революционерам не хватало этой драгоценности – терпения.
– Слишком медленное развитие – тоже плохо, активным людям некуда сбрасывать свою силу. Царизм ну очень медленно эволюционировал… вот и получилась революция.
– Ну почему же история никого не учит?
– Учит, но только тех, кто хочет учиться.
Но вдруг все склубились в одно веселое тело. А-а-дин са-алдат на свете жил: красивый и а-атваж-ный…
Однако уже через пять минут мать алкоголика тихим голосом вдруг начала: куда что девается-то! Сын в детстве такой был… видел, что в слове «война» есть «вой», а какие вопросы задавал: «Почему жареное вкуснее вареного?» А теперь на его лице один-единственный вопрос: «Чего бы еще выпить?»
– Он прошел трудный путь от начальника партии до лаборанта. – Это было начало речи, так и не законченной его отцом.
– Видела в бухгалтерии цветок: внутрь себя цветет! Надо же, среди растений есть тоже… а когда отцветет, коробочка открывается, и семена высыпаются наружу все-таки.
– Так у нашего тоже семена наружу! Внука-то он нам родил. Ты видела, как чеснок пророс у нас в холодильнике – при пяти градусах! И не просто пророс, а заветвился обильно! Тогда обещала мне пример брать с чеснока – учиться стойкости, а сама…
Вдруг все бросились рассказывать друг другу о чудесах. Даже окно разинуло рот-форточку, впустив ворох веселого снега.
Хромовы поведали историю о ведре снега.
– Только что слышали на остановке. Одна женщина – другой, про брата. Брат ее алкоголик, приносит домой ведро снега, садится, берет ложку и начинает есть. Она в ужасе вызывает псих-бригаду. Не едут, говорят, не агрессивный. – Неожиданно Инна резко перешла на точку зрения женщины с остановки (тут не точка зрения, целая площадка!). – И хорошо, что психбригада не приехала! Доедает братик ведро снега и бросает пить. На работу устроился…
– Женщины вокруг зашевелились! – подсказал Михалыч.
– Не исключено.
– Ведро снега съел! – вскрикнула мать алкоголика. – Обет дал или что?
– Никто на остановке так этого и не понял.
Наступила очередь матери алкоголика.
– А у нас на работе вообще вот какая история. К одному солдату в Чечне приехала мать. И попросила командира отпустить ее с сыном погулять вокруг части. Тот почему-то согласился. Походили, поговорили. Вдруг услышали разрывы. «Мама, это минометы по нам работают, я должен бежать». Прибежал, а из части никого в живых не осталось. Пишет он матери: «Мама, меня спас твой приезд. Спасибо тебе за это». Она ему отвечает: «Сынок, я никуда не ездила, мне некогда, я весь отпуск на огороде и молюсь Богородице о тебе…»
– И все, что ли? – спросил отец троцкиста (он с женой ждал, когда же будет чудесное исцеление от троцкизма).
Это был День конституции, и конституция ждала, когда же о ней заговорят. Потом она дождалась: Михалыч вспомнил предлог, из-за которого состоялся весь их сбор:
– Выпьем, наконец, за конституцию! Она у нас, кстати, хорошая.
– Плохих конституций не бывает, – заметил отец алкоголика.
В ответ отец троцкиста плотоядно улыбнулся, как бы говоря: эх, будь у этой конституции широкие бедра да грудь, я бы знал, что с ней делать! После этого он напел:
– Ай-яй, троцкизм в глазах. – И вдруг жадно стал доедать салат из морской капусты, принесенный Леной.
– Игорь, хватит жрать, – сурово останавливала его жена.
Но он не успокоился, пока все не съел, сгоряча заодно прикончив кальмаров, тоже Леной приготовленных. Чем бы еще победить троцкизм, думал он, оглядывая стол.
Утром хозяева, то есть родители алкоголика, говорили, наводя порядок:
– Если бы нам сказали: «Выбирайте! Ваш сын будет троцкистом или пьяницей?»
– Так мы бы ответили: пусть лучше пьет.
– Да, алкоголик лучше троцкиста.
Тут сразу же позвонила невестка. И она еще говорила: «Здравствуйте, это Галя», а у них уже тревожная сигнализация включилась: задергались мышцы, запрыгали веки. И не зря: через уши – двери мозга – вломились грабители. Хотя с виду это были тихие слова Гали:
– Я хочу с вами посоветоваться. Что делать? Он вчера опять напился, пришел в четыре часа утра с шабашки, не помнит, где потерял дрель за шестнадцать тысяч…
– За шестнадцать тысяч… – вторили родители.
– Приходили, взяли расписку, что вернет в течение месяца…
– В течение месяца… Галя, вот что, слушай: мы все обсудим, потом тебе позвоним.
Взяв таким образом передышку, мать алкоголика схватила сумки и побежала на рынок. Муж встрепенулся и стал размышлять, как ослабить давление жизни. То ли поправиться рюмкой, то ли супчиком горячим.
Жена в это время брела, отплевывалась от метели и бормотала:
– Алкоголик не лучше троцкиста! Оба хуже! Вместе записались в интернационал зла. – Она взмахивала двумя сумками, как курица крыльями. – У одного гордыня через алкоголизм выходит, а у другого – через троцкизм. Ах, вы меня не признали, так я вам всем покажу…
Не помня, как наполнились сумки, вся в поту, в снегу, с перекошенным от ледяного ветра лицом, она ввалилась в детскую поликлинику, с мерзлым грохотом пробежала в холл, за шторку.
Дело в том, что за несколько лет до этого жена главного врача опасно заболела и дала обет открыть часовню, если выздоровеет. Вот и открыла.
Напротив часовни дверь была распахнута – там дежурил врач неотложки. Он посмотрел на эту разваленную на полкоридора женщину, которая с набитыми сумками сразу лезет к иконам.