Снег могла бы отряхнуть! Где же уважение к святыням! Но уже привык, что так и лезут, без конца молятся за своих детей. Ошибок наделают, не закаляют, а потом осложнения!
Когда она оказалась дома и услышала, как сумки со стуком брякнулись на пол, муж приканчивал тарелку густого горячего супа.
– Как рано темнеет: включи свет! Знаешь, я тут насчитал, – говорил он в промежутках между ложками, – что закодировалось уже восемнадцать знакомых.
– Нашему заразе тоже давно уже пора. Я даже молиться за него не могу, так, деревянно как-то перед иконами отчиталась. – Но перекосы каким-то образом испарялись с ее лица.
А муж свое:
– Недопекин закодировался, Юрий закодировался, Перепонченко тоже, когда руки в сугробе чуть не отморозил.
– А букинист? Кодировался, но запил.
– Это один, а восемнадцать уже навсегда не пьют!
Завязался спор: навсегда или не навсегда? В результате через полчаса:
а) селедка протекла на хлеб;
б) слиплись вареники с капустой;
в) муж долго и безуспешно гонялся по квартире за женой, которая убегала с криком «Пост! Пост!»;
г) робко посеялся росток надежды высшего качества, то есть совершенно беспочвенной, на то, что сын излечится от алкоголизма.
А в это время Лена и Михалыч вошли в спальню, начали раздеваться, погасили свет… А что же дальше? Опять та самая проклятая неизвестность!
Тут еще не хватает костюмов и носов для родителей троцкиста и алкоголика, но так за них болит все, что если будем лишние три дня их проявлять, то вообще занеможем. А кому это нужно?
Три продюсера на сюжет мертвеца
Вдруг увидел ее, и подбежал, и говорит:
– Я написал о вас сценарий. Вы и Модильяни!
– Кто вы такой?
– Владимир Крыль.
Тут она как размахнется, как даст ему по щеке!
– Анна Андреевна, за что?!
Склонился хирург:
– Просыпайтесь! Владимир Васильевич, просыпайтесь!
В груди кто-то проскакал по диагонали. Потом такой монтаж: коридор – палата – медсестра.
– Поблевушеньки – это нормально, – говорила она, убирая полотенцем что он нафонтанировал.
В ее глазах он явственно читал: «Все еще живой? Вот это да… Расскажу всем».
– Ничего не помню – даже день рождения Ахматовой!
Теперь взглянем на местность.
Больничная палата на двоих. Платная, но бачок в санузле неисправен и вплетает в разговор свое струение.
За окном прилив черемухи – безбрежным цветением хочет помочь.
На потолке театр солнца – играют, плещутся тени от листвы.
– Анализы не пришли. – Станислав Драгомирский зябко подвигался внутри парчового халата.
Вчера ему разрешили вставать. И он в коридоре столкнулся лицом к лицу с Владимиром Крылем – узнал его с трудом. Тот был так худ, словно автоотсосом отсосали.
Драгомирский предложил (практически распорядился) переехать в его палату. Смесь обаяния, воли, ума и денег делали «пана Станислава» нестерпимо харизматичным.
А сегодня на рассвете Крыль вдруг захрипел и потерял сознание. Прободение! Сразу был увезен в операционную.
И вот они снова вдвоем. Крыль говорит:
– Юноша, вам всего сорок лет! И сказано же: состояние стабильное.
– Полный стабилизец…
– А мне, увы, шестьдесят.
– И вы, Крыль, расправите свои крылья!
Еще Драгомирский называл его: Вольдемар.
Анализы не пришли. Пришли родители Станислава Драгомирского – лица у них были словно сплошь в ноздрях.
Крыль не знал, почему не бывает жена соседа по палате, он только слышал одну жалобу на родителей за то, что еще до свадьбы звали его Светлану – Темняна.
Вот они вплывают в палату с прямыми спинами, гордые, как подбитые крейсеры. Но производят впечатление пустых остовов. Кажется, вот-вот эти оболочки рухнут внутрь себя.
Сошлись еще в выпускном классе. Он – красавец поляк, до сих пор, когда говорит, красиво держит рукой свой подбородок… И тут отца взяли в кремлевскую роту, каменел у мавзолея. А когда вернулся – поженились и стали бурно спиваться. Из двухкомнатной перебрались в однокомнатную, а теперь уже год живут в коммуналке. Стас с племянником недавно побывал там – в восьмиметровой клетке с руинированным пейзажем. На мусорной вершине стола запомнился проросший зубчик чеснока.
Струя апельсиновые выхлопы жвачки, старшие Драгомирские начали подвывать:
– Ой, сынок, прочли мы в газете: ты в больнице. Горе-то какое. Плакали, плакали! – А сами сканируют палату: нет ли чего на предмет того.
– От Юдашкина-то пиджачишко твой…ой-ой! Как на вешалке на тебе будет! Отдай отцу.
Пойти по самому простому пути – дать несколько листиков денег? Но если не печенкой, то пупком и даже пяткой он чувствовал, что это неправильно – родичи могут склеить ласты раньше, чем он выпишется из больницы.
Сгреб им с тумбочки в разинутый пакет яблоки, бананы и кисть винограда. Сутулясь на манер «заброшены мы родимой кровиночкой», они удалились.
– Позорят польскую фамилию! – прошипел Драгомирский и перешел к национальным корням, которые пустил здесь ссыльный поляк-повстанец.
Эти разговоры ему шли: он сам состоял из крепких каких-то корней: жилы, мышцы, вены – все сплелось и наружу торчит на его шее и руках. Корни виднелись даже между кочками лица.
И тут, как воск, влилась в палату Милица с ее тонким лицом музыкального критика (на самом деле она учительница биологии).
– Володя, мне сейчас показали фильм! Золотой скальпель есть золотой скальпель – он свое дело знает. Прободение – как и предполагал он утром…
– И что там с главным героем фильма, с кишечником? – спросил Крыль, слабо обозначив дурашливое – по-пермски – выражение лица.
– Был серый, а стал розовым! Антиспаечный гель помог. И снова залили его.
– Правда?
Крыль смотрел, мерцая глазами, как в детстве, когда обещали купить ему велик. А сейчас должны купить отрезок жизни.
– Отдала последние пять тысяч. Но о деньгах не думай – буду весь отпуск работать в у Альбины, в саду…
Пять тысяч за антиспаечный гель – это цена за сколько будущих месяцев, лет? Да хоть за сколько! Спасибо! Купленная жизнь словно висела в воздухе, и в ней солнце одновременно всходило на востоке и заходило на западе, гуси летят клином, не мешая дельтапланеристам, шампиньоны реяли по всему воздуху, деловито рассаживаясь тут и там.
– Во время операции мне казалось, что на площади стоит мраморная чаша, в ней – мои кишки, опускается рука с неба и перемешивает их… Но что с памятью? Ничего не помню, даже дня рождения Ахматовой.
– Это пройдет. Наркоз есть наркоз.
Владимир вдруг замер и закрыл глаза. Милица потрогала его руку – теплый.
«Сейчас про перепелиные яйца будет», – подумал он.
– Альбина пьет перепелиные яйца. Перепелки у нее – бархатно-коричневые. Одна из них петушок, токует всю ночь: фить-пирють, тра-ра…
– И как там у них все?
– Одно яйцо натощак утром и запить теплой водой. Энергия жизни прибывает.
Куда ей еще энергию, Альбине? И так во время так называемой улыбки она обнажает совершенный аппарат для расчленения и стоя всегда покачивается, как змея перед укусом.
Он попросил жену принести ему «Третью охоту» Солоухина.
Драгомирский смотрел в окно. Посмотрел и Крыль. Отцветающая черемуха, как Бетховен, яростно вертела космами под напором ветра, говоря: переходим к следующим задачам.
– Хорошо черемуха устроилась: отцвела – ждет плоды. А у меня сын – от него Милице никакой поддержки. Инфантил, на лекции ходит с игрушечным автоматом за спиной. Все потому, что я поздно женился – долго пробивался в столице…
– Ничего не значит. Сейчас все носят какие-то фенечки и прибамбасы. Мой племянник вообще двух крокодильчиков на ремень прицепил, а просмотрел я его сайт, там все про поляков да как нас ссылали. Один наш прапрадед где-то на Урале первый книжный магазин открыл.
– Да, – вспомнил Крыль, – вы навещали Инночку в коридоре?
– Совсем плоха… сказала, что хочет под дождем постоять, по траве походить босиком.
– Ей двадцать?
– Да нет, говорят, двадцать пять.
Помолчали. Вдруг, не поворачиваясь от окна, Драгомирский спросил:
– Вам ангелы являлись перед операцией?
– И вам тоже?! – Помолчав с минуту, Крыль сказал черными губами: – А в творческом кружке я писал, что в родительскую субботу атомы, которыми дышали мои родители, прилетают! Атомы, а не ангелы.
– Это в каком вузе?
– В Пермском, я из поселка Чад. Прошлым летом съездил… как предчувствовал… И там каждый день к гастроному приходит директриса нашей школы – Вера Петровна. Все лицо ее сбежало куда-то в рот, а рот еще провалился внутрь головы – осталась узкая щель. Но дворянское нечто сохранилось! Не увяло в девяносто с лишним. И спина прямая.
– Полька? – спросил Драгомирский.
– Девичья фамилия ее – Бармина-Кочева. А другой фамилии нет – старая дева. Стоит Вера Петровна, стоит у гастронома, всех спрашивая: «Вы – мой ученик? Изучали мою биографию?
Здесь на странице сорок, внизу, – обо мне». И протягивает брошюру «Наши люди» – издала местная власть.
Драгомирский заметил, что на футболке, принесенной Крылю женой, сзади бельевая прищепка. Мелькнуло: можно поторговаться и взять сценарий подешевле.
– У правительства Москвы есть программа поддержки художественных телефильмов. А у вас есть сценарий про Ахматову и Модильяни. Хотите, чтоб играла Пивнева?
– Нет! У нее же лицо резиновое!
– Такое и нужно настоящей актрисе.
– Но у Ахматовой не резиновое лицо!
Через час Крыль продремался, и Драгомирский вернулся к торгу:
– Надсадова будет играть Анну Андреевну.
– Надсадова? Эта медведица, раскрашенная под петуха! Голос ее весь стерся об роли. А представляешь, какой у Ахматовой был голос? Космато-властный голос…
Драгомирский отчаянно заблестел гранями черепа: