– Дрожать перестал, – сказала Таисия. – Где «Молитвослов», я хочу почитать над ним… и блох повыбирать.
– Кулик заснул, так ты пол хоть подзатри, – сказала мама.
Таисия моет пол, и у нее тряпка – это ледник, а ледник двигается, заполняя все щели, морозит все. Таисия выжала тряпку, начала затирать – весна наступает, потепление, всеобщее притом, весело стало в мире, ледник отступает с позором. Был север, теперь юг. Леднику пришел каюк. Тряпка только что несла заморозки, оцепенение, сейчас принесла жизнь, жаркий, сухой воздух. А Таисия словно из космоса смотрит на всю картину климата – незримый инопланетянин.
– Медленно моешь, – решила простимулировать ее мама. – Обед готов. Сейчас начнем.
Как это медленно? А ледник и не может, как мотоцикл, носиться. Или как ракета. Вдоль кромки тающего ледника шла кипучая жизнь. Она вовсю разворачивалась. У носорогов и мамонтов шерсть блестела, как вымытая шампунем. Кстати, Кулика надо потом вымыть шампунем «Дружок», от блох… Про кромку ледника Таисии рассказал папа, он вычитал из журнала, а в журнал написал журналист, который вычитал у ученого, а тот, в свою очередь, узнал от настоящего ученого. А откуда все узнал настоящий ученый – неужели из самой жизни мира?!
Таисия представила себе настоящего ученого, который роется в земле, находит всякие кости, тряпки, тарелки разбитые, когда-то расписанные неизвестной девочкой, измученной перед этим мытьем пещеры. И вдруг Таисия представила, что девочка не расписала каменную тарелку, ее выгнали из племени, она медленно шла-шла, и ее съел пещерный лев.
– Ты чего слезы льешь? – заглянула ниоткуда мама. – Пол-то домывай!
А Кулик в это время снова завыл.
– Впереди ночь, – сказал папа.
Таисия впервые его почувствовала, как прохожего, хорошего, но прохожего, доброго, но все-таки проходящего мимо.
– Надо же, песик без сознания, а как мочиться, так встает с подстилки и отходит в сторону, – удивилась мама, чтобы успокоить дочь: вид у Кулика был неживой.
Мама взяла тарелку, посмотрела на нее и отложила. Когда вой Кулика пульсировал в квартире, можно было только дышать, больше ничего. Мама включила телевизор, но от этого стало еще хуже, потому что собачий вой как бы становился частью любой передачи. Маша Распутина плясала, и пляска принимала обреченный характер, в Чечне взрывали, и бородатые командиры советовались, как достичь успеха, а вой Кулика делал эту войну еще безвыходнее…
Александра ушла к подружке ночевать. Папа не мог читать, потому что из каждой буквы торчал волосок воя. Если его в цвете выразить, этот волосок, то он покажется фиолетового оттенка – кожи удавленника.
Папа твердил про себя как мантру: Таисия мала, она не понимает, что он должен готовиться к занятиям, новые способы для новых русских выдумывать! Тексты самому сочинить, свежую голову где-то взять завтра. И он твердил это про себя, каждый раз повышая тон мыслей.
Снизу торжественно пришли соседи, как делегация ближайшего нейтрального государства:
– На кухне у нас такой резонанс – все слышно!
– Взяли больного щеночка, – объяснила Таисия. – Мы его обязательно вылечим, он не будет кричать.
– Ну, ладно, ночью мы на кухне не бываем, а завтра ему уже, наверное, будет легче, – сказали они, а несказанное у них в глазах означало: если не будет легче, то как-нибудь нужно этого кабысдоха устранить.
– Мама, постелите мне на полу в кухне, – попросила Таисия. – Когда он вместе со мной, ему легче, и он не будет кричать.
Кулик в это время встал с подстилки, кругами побродил по кухне, помочился в углу. Потом острое чувство выживания помогло ему найти холодную батарею: в нее он уткнулся распухшей от побоев головой и от холодного чугуна с облегчением затих.
Мама Таисии сказала: холод псу нужен, он к батарее вон головой прижался, а ты будешь его греть, усилится воспаление…
Всю ночь Таисия вставала с большой точностью – почти через час. Она давала Кулику лекарства, но уже ничто не помогало, он выл практически без перерыва, а утром зашелся так, что мама первым делом схватила сигарету, чего никогда не делала с утра, а папа лежал смирно, не двигаясь, отчаянно твердя какие-то успокаивающие мысли.
Таисия принесла «Молитвослов» и начала вслух молиться за выздоровление раба Божьего Кулика. Ей было жаль родителей, но щенка во много раз больше.
– Пойду к Люде, у нее дочка в реанимации, – сказала мама Таисии, чтобы ее успокоить. – Что-нибудь да посоветуют хорошее.
– Я могу тут же совет дать. Зачем бегать по городу? – сказал папа. – К ветеринару нужно, а лечить животных нынче дороже, чем людей. Если мне в начале июня заплатят, так это самое раннее. Новые русские, они вовремя деньги выкладывают, но раньше-то где взять… Их же история о бедной собачке не очень тронет.
Мама не дослушала мужа и сорвалась бежать. Вскоре она пришла с какой-то молодой широкоплечей девушкой, которая своими длинными пальцами – каждый из них словно имел свой разум и волю – пробежала по грязному туловищу щенка, подцепила живот и попыталась поставить Кулика на ноги, но его лапы разъезжались в разные стороны.
– Наверно, сегодня он умрет, а если нет, то не надо мучить. К вечеру увезите его на укол.
Таисия сразу поняла, какой укол та подразумевала.
– Тарелочку выбирайте, – противным голосом сказала гостье мама Таисии. – За беспокойство.
Вкус у врача был отличный: она сразу увидела самую лучшую тарелку. Ее похвалили и одобрили все на семейном худсовете, а этого почти никогда не бывало. Месяц там просачивается сквозь листья березы, которые словно перебирают пальцами, играя музыку ветра.
Таисия подумала: наверно, все будет хорошо! Тарелка – это большая жертва, мама ее три дня рисовала! Не может быть, чтоб впустую все это…
К вечеру Кулик замолчал. Мама Таисии сказала: умирает.
– Значит, не нужно везти его на укол, – сказала Таисия.
– Но соседи не вынесут… Если снова завоет…
– Мама, ты же видишь, что он больше не завоет. Успокоился…
Но ночью Кулик, набравшись каких-то крошек сил, стал жаловаться на свои боли менее громко, но более внятно. Пронзительно. Соседи, конечно, не слышали этого, но в квартире Таисии стало понятно, что щенок подводит черту под прошедшей жизнью.
Таисия не знала, что кулик – это название болотной птички, свободно порхающей во все стороны, а то бы не назвала щенка так, и счастье бы не улетело от нее.
Утром следующего дня мама наглоталась всяких таблеток и ничего не соображала, а папа ушел на работу, от последних денег отделив Таисии плату за последний укол Кулику.
…Врач сказал, что за неделю-две капельницами можно пса поставить на ноги и это стоит не больше миллиона. Таисия знала, что на миллион мама сможет прокормить семью два месяца. Но нигде нет миллиона для Кулика!.. И с отсутствующим сердцем Таисия сказала:
– Ставьте укол! – И добавила: – Как мама велела…
Когда Таисия с телом щенка вернулась домой, то сердце уже вернулось на место и жгло еще сильнее, но ей хотелось, чтобы жгло не у нее одной.
– Больше всего меня удивило, что врач тарелку взяла и сказала: Кулик умрет. А тот, который укол ставил, сказал, что вылечить можно…
Когда мама забегала и закурила, Таисии стало легче, и она стала заворачивать Кулика в тряпку, чтобы схоронить.
Вот уже вечер, и Кулик мертвый на руках… Теплотрасса за домом начала сиять в темноте своей дюралевой теплозащитной оболочкой. Земля была еще рыхлая, Таисия палкой ударяла, а доской убирала в сторону почву. Видимо, это длилось долго, потому что мама в открытую форточку кричала: «Таисия, ужинать, Таисия!» Она молчала, потому что знала: мама ее видит. А зачем говорить, что тут скажешь?
Когда она подняла глаза от могильного холмика, то увидела между домами еще одно сияющее вздутие холма, будто видение. И без всякого предупреждения горе ее сменилось восторгом. Сначала Таисия думала, что это будет купол нового храма, потом вдруг подумалось: это же инопланетный аппарат из звонкого металла. Захотелось побежать к нему и потопать по нему ногами, чтобы слышно было, как звенит. Но пока она на него смотрела, он раздувался все больше и больше. Теплотрасса заблестела сонным блеском. И вдруг все сразу усохло. Дома вокруг ужались, пригнулись и стали маленькими. А пузырь раскаленный прыгнул в беспамятную даль и не разочаровал Таисию, что он всего лишь луна!
«20 мая 1996.
Вчера луна родилась из середины пейзажа. Я пришла домой и расписала тарелку с луной. Ее поместила в середину, а все домики – по краю.
Мама сказала: „Юто новый стиль, дымчато-лунно-жемчужный с намеками на черты лица, мудрого“. Мама много знает слов, но здесь их не хватает. И ей приходится все слова, какие она знает, грудами сгребать и покрывать ими место новых знаний!!! Вообще-то этому стилю миллион лет».
Таисия ни в дневнике не писала о Кулике, ни Алеше Загроженко о нем не говорила, потому что у Алеши сестра вскрикивает, а то и воет от своих многочисленных болезней по ночам… Теперь, когда Таисия почувствовала, каково Алеше от мучений Лизки, она взяла ручку и зачеркнула три знака восклицания (после слова «знаний»).
– Где у нас Библия? – спросила она у родителей.
– Завтра найдем, спи давай! – Мама все еще не могла снять головную боль и горстями глотала таблетки.
– Маша, может, ты знаешь, где у нас Библия? – не отставала Таисия.
– Сказали: завтра! – закричал папа. – Тебе говорят, а ты как не слышишь…
Конечно, не слышит, думала мама: изнутри своей пустыни он кричит в ее пустыню – не доходит… Или от таблеток в голове такие просторы?
Мама хотела расписать тарелку и забыть Кулика, она взяла портрет Набокова, но угловатые концы портрета не помещались в голове, и она не знала, как их втиснуть в тарелку. Раньше получалось как-то, а сегодня – нет…
Александра пришла из библиотеки (она готовила экзамен по психологии) и схватила том Стругацких – ей хотелось отдохнуть от копаний в человеческом мозге: тут центр речи, а там другой центр… Зря пошла на дошфак, думала она, надо было на филологический, эх! То ли дело Стругацкие. А Таисия в это время писала: