Например, в одном из номеров газеты за февраль 1915 г. помимо «вестей с фронтов» и любовной лирики на туркменском языке можно найти заметку некоего Оваз-Мухаммада Яр-оглы о туркменской орфографии. Автор хвалит «новый метод», применяемый для обучения детей в мусульманских школах. Он называет его, калькируя перевод с русского языка, – «звуковой метод», благодаря которому дети туркмен теперь значительно быстрее могут освоить грамоту[407]. В это трудно поверить, но текст заметки практически представляет агитацию в пользу новометодных школ, а «звуковой метод» – не что иное, как удачно завуалированный «янги усуль» (новый метод), применявшийся в новометодных мактабах.
Говоря о газетном языке, по оценке туркменских филологов, словосочетания были поданы в тяжелой конструкции. Возможно, это связано с уровнем знания туркменского языка тем человеком, который редактировал материалы[408]. Газета выходила до 1917 г. Тираж был незначительным, но и он в основном отправлялся в приграничные районы с Персией и Афганистаном и должен был способствовать формированию «правильного понимания текущего момента» у населения этих нейтральных государств.
В разгар Первой мировой войны власть неожиданно вспомнила, что «вначале было Слово». В 1916 г. в целях повышения и укрепления патриотических настроений среди мусульман Туркестана Военное министерство приняло решение установить временно, на два года, выплату ежегодного пособия в размере 10 тыс. рублей на издание «Туркестанской туземной газеты»[409]. Военное ведомство должно было обеспечить ее регулярный выход 3-4 раза в неделю. Газета рассылалась не только лицам туземной администрации, но и мударрисам мактабов и мечетей[410].
«Туркестанская туземная газета» очень плохо сохранилась. В некоторых архивах и рукописных отделах можно встретить подборки отдельных вырезок этой газеты. Публикуемое ниже впечатление о губернаторском бале, переданное по всем правилам «восточного штиля» Закирджаном Фиркатом (Фуркатом) – одним из выдающихся туркестанских поэтов и просветителей второй половины XIX – начала XX в., вернее, его перевод, сделанный Н. П. Остроумовым, содержит в конце традиционный для Востока назидательный вывод: о необходимости для мусульман стремиться не только «познавать» такой непонятный и непривычный «европейский мир», но при этом стараться извлекать из этого знания пользу.
Т. В. Котюкова
О том, как мы (автор), 10 Февраля, во второй раз были гостями в доме Его Высокопревосходительства господина Генерал-Губернатора
Во второй раз, десятого Февраля, в девять часов (вечера), как и в первый раз.
Были так же у господина Генерал-Губернатора гости, и сердца их веселились.
В этот вечер на небе луна открыла лицо свое и бросила на землю серебристые лучи.
Когда я шел по улице и увидел (в свете луны), сердце мое просияло.
Дом Генерал-Губернатора был так освещен, что легко было бы поднять упавшую иголку:
Много горело свечей, расставленных на изгороди вдоль всей усадьбы.
При входе стояло несколько человек, чтобы принимать гостей.
То же помещение, тот же сад, тот же зал; но иного рода был сам бал…
Вышел Генерал-Губернатор, обошел всех гостей, со всеми одинаково поздоровался.
И кланялся говоря: «Добро пожаловать! Рад видеть Вас»[411].
Но из чиновных особ было много новых лиц, а сосчитать всех было невозможно.
Также и в числе девиц были еще более красивые и миловидные, чем на первом бале.
Кроме девиц, вместе с ними было много и супруг чиновников.
На них были высокой цены платья.
Грациозно выступали они как павы, расстилались их шлейфы по полу.
Если сказать, что это был цветник (то справедливо), потому что там были розоликие:
Их платья – приятного цвета, как розы, а их уста – как бутоны;
Если бы настоящая хна[412] вздумала поспорить с цветом их губ, то заслужила бы наказания – попрания ногами.
Их станы – как стройные кипарисы; их волосы спускались на лица в виде гиацинтов.
В (приятных) речах им уступили бы даже индийские попугаи, а от их (скромных) взоров опустили бы глаза китайские серны.
Среди них две хозяйки оказывали гостям полное внимание:
Одна из них – невестка Генерала и еще одна
В этом (живом) цветнике обе они имели платья цвета фиалки.
Подобные пери, они с радушием приглашали гостей во внутренние покои.
Если бы я стал описывать их качества, то, сколько бы ни писал, не кончил бы.
Девицы и дамы все танцевали: движения их были в такт музыке;
Но и танцы в этот раз были иные, а не повторенные.
Прибывшие (на бал) развлекались, каждый по своим склонностям:
Одни стояли где-нибудь, другие в свое удовольствие расхаживали по комнатам,
Одни сидели, другие стояли и смотрели;
Одни были в цветнике, другие наслаждались чаепитием;
Одни, взявшись рука об руку с друзьями, гуляли там и сям…
В этих танцах все находили большое удовольствие; у всех исчезла печаль и тоска.
Этот бал закончился в два часа ночи, и тотчас сели за стол.
В этом цветнике, который служил для высшего удовольствия, было особое место для мусульман[413].
По выходе из-за стола все собрались уходить.
Высокий хозяин благосклонно простился с гостями и отпустил их.
И я возвратился в свое обиталище, как унылый соловей – в свой прежний цветник…
Я вспомнил тот цветник, затосковал и наконец, подобно соловью, запел[414].
Эти стихи я написал кратко, но и при краткости я исчерпал все.
Потому что, когда был первый бал, я описал его подробно;
Если же и теперь я повторил некоторые слова, то на это есть причина:
Потому что я слышал благосклонные слова, что сложил такие стихи.
Невестка Генерала, хозяйка (бала), увидев меня там, оказала мне такую большую милость –
Сказала мне несколько ласковых слов: все слова ее были благосклонные…
Я – бедный[415] был очень обрадован: встревоженное мое сердце успокоилось.
Я навсегда с душевною благодарностью сохраню и буду помнить эту милость.
Собственно, это стихотворение – для мусульман, эти слова для разумевающих.
Мне представилось нужным написать и объяснить им, чтобы и они, услышав, узнали и порадовались в сердце.
Так мы, мусульманский народ, – народ большой и несколько лет живем среди русских.
В доме Генерал-Губернатора в разное время балы бывали, и мы видели, каковы они.
Хотя в стороне от Ташкента много живет мусульман, однако они не были среди русских и не видели таких развлечений.
И в газете не читали, не слыхали или не имели желания получить ее.
А развлечение это в том, что собираются в большой зале.
И танцуют там несколько часов молодые люди с девицами, женщины с мужчинами,
Друг с другом они разговаривают и открывают путь к знакомству.
Проявляют хорошее обращение друг с другом, манеры приятные и хорошие.
Видя многих людей (присутствующие), берут с них примеры, обращают внимание на их нравы.
И этим приобретают много опытности; и правила вежливости среди них совершенствуются.
Закирджан Фиркат
Перевод Н. П. Остроумова
ОПИ ГИМ. Ф. 307. Ед. хр. 43. Л. 138. Газетная вырезка.
Письмо редактора «Туркестанской туземной газеты» Туркестанскому Генерал-Губернатору Н. И. Гродекову[416]№1.7 Февраля 1908 г.
В исполнение резолюции Вашего Высокопревосходительства от 5-го сего Февраля имею честь на основании собранных мною справок о газете «Шухрат»[417] доложить, что редактором ее числится молодой и малограмотный сарт города Ташкента, Шейхантаурской части, мулла Абдулла Авлянов[418]и что сотрудниками газеты состоят: ташкентский сарт, также молодой и малоученый, Мунавар-хан Абдурашидханов[419], бывший издатель закрытой газеты «Шухрат», и неизвестный мне татарин, знающий не только русский, но будто бы и французский языки.
В этом последнем обстоятельстве, если оно подтвердится, и заключается, по моему мнению, разгадка направления газеты «Шухрат». Не малограмотный Авлянов и не малоученый Мунавар-хан, а именно третье лицо – поверхностно образованный татарин является главным деятелем в названной газете, имеющей целью пробуждать в местных сартах освободительные идеи, как и в закрытой ранее газете «Таракки»у главным действующим лицом был заезжий татарин.
Объективным доказательством несомненного татарского влияния как в газете «Шухрат», так ив двух прежних закрытых газетах («Таракки» и «Хуршид»[420]) служит совершенно татарский склад языка[421], на котором все эти газеты писались, а последняя и до сих пор пишется. А вместе с тем из указанного приказа объясняется и направление всех названных газет, служивших живым отголоском татарских газет, издаваемых в Казани и Оренбурге; газета «Шухрат» проводит в своих статьях идеи того же освободительного движения в татарской окраске. Редактор-издатель этой газеты до такой степени подпал под татарское влияние, что самое отчество свое переделал на татарский образец: вместо «Авлян-углы», как принято у сартов, он подписывается Авляновым. И сотрудник его Мунавар-хан в своих статьях употребляет почти исключительно турецко-татарские обороты и выражения, причем особенно часто обращается к читателю с турецким «афенди» (эфенди)