Фирман султана был получен ишаном, по его словам, за месяц до уразы, т.е. приблизительно в конце января или начале февраля, а в середине этого последнего месяца в Кокане появились подметные письма к богатым жителям, чтобы они приготовили закят за 15 последних лет, дабы люди «сахиби-хуруджа» (вновь воцарившегося[576]) в случае газавата могли иметь эти деньги, причем оповещалось, что священная война начнется, когда число людей «вновь воцарившегося» достигнет 1000 человек. Возникшее об этих подметных письмах дело было сочтено за шантаж частного характера и направлено к прекращению, но мною даны надлежащие указания на необходимость переисследовать дело путем негласного полицейского дознания для дальнейшего направления согласно с результатами этого дознания. Вышеупомянутый киргиз, по имени Курман-бай Умарбаев показал, что в нынешнем году он был у ишана в начале уразы[577], явившись на шестой ее день, и пробыл пять суток. Находившиеся тогда у ишана люди собирались после молений по саклям и говорили между собою о том, что пришло время начинать газават, – нужно только подождать, когда поправятся лошади. Сам ишан редко принимал участие в совещаниях, а между посетителями больше ходили его приближенные. В числе этих людей находился Мулла Зияутдин, казначей и главнейший, как выяснено следствием, приближенный ишана. В Курбан-Байрам (в апреле) у ишана на намазе было так много народа, что многие, не найдя места в мечети и во дворе, молились на улице. В конце апреля ишан назначил Умарбаева своим хальфой, присоединил его к киргизу одной с ним волости, Курбанкулу Саттарову, и дал последнему сто девяносто чакру-хат[578] за его, ишана, малой печатью. В вызовах этих, которые Умарбаев и Саттаров развезли более чем ста лицам в киргизских волостях между Нарыном и Кара-дарьей, заключалось распоряжение собраться всем близ Мин-тюбе. Другой обвиняемый, тоже киргиз, по имени Маат-Муса, показал, что незадолго до нападения на Андижанский лагерь к ишану приезжали некоторые должностные лица туземной администрации (названы им по именам или приметам) и приложили свои печати к воззванию ишана. Воззвание это, или вернее клятвенное обещание, найденное в Коране вышеупомянутого Зияутдина, читавшего эту священную книгу мусульман во время нападения на андижанский лагерь 18-го Мая, имеет четырнадцать печатей (из них две парных, принадлежащих лицам, которые названы показателем[579]. Договор этот гласит следующее: «Бог создал из ничего 18 тысяч миров, в которых дал человеку совершенный образ, возвысив его над остальными существами, и отца нашего Адама короновал халифом. Весь мир создал для нашего пророка, сделал его к Себе более близким и, посадив его на почетный трон, Бог обратился к нему, говоря: “О, пророк! Да будет война с немусульманами и отступниками от веры”, за что обещал рай, если будут верными и приближенными его рабами. Четыре преемника пророка, давая наставление народу, сказали: “Кто пожертвует для Бога и пророка своим имуществом и жизнью ради газавата, тот будет подобен нам”, для удержания недостойных людей написали книгу и послали для памяти. Следовательно, теперь нам нужно и обязательно, как признающим себя рабами Бога и последователями пророка, объявить газават. Во-первых, для Бога и пророка мы должны быть победителями на священной войне, и, во-вторых, пожертвовать жизнью в священной войне. Мы, нижеприложившие печати, дав обещание Богу и пророку и имея среди себя Коран, совершили договор с халифом своим. После этого, если по наущению шайтана из себялюбия или из опасения за свою жизнь мы, оробев, откажемся и не исполним нашего обещания, да будем мы достойны ада, да почернеют в обоих мирах наши лица, да будем в день Страшного суда посрамлены и опозорены. В удостоверение чего приложили печати».
К этому клятвенному обещанию, как выше упомянуто, приложили свои печати лишь двенадцать человек людей, более или менее влиятельных. Очевидно, из среды последних не нашлось больше этого числа охотников подвергаться опасности, – не нашлось, впрочем, не потому, что не было сочувствия идеям ишана, а вследствие того, что люди наиболее развитые и сведущие, конечно, сознавали несоразмерность слабых средств ишана с нашею силою. Простой же народ, мало или вовсе не понимавший действительного состояния сил обеих сторон, больше всего верил в святость ишана, в его призвание и в его чудодейственную силу и потому в большинстве слепо шел за ним. О том, как народная масса собиралась на газават, можно судить по показанию вышеупоминавшегося Маат-Мусы, – показанию весьма правдивому, но, к сожалению, почти единственному со стороны мятежников по своей чистосердечности, и то, впрочем, неполной, ибо показатель[580], свободно и подробно говоря о действиях других, заметно стремился выгородить себя. Маат-Муса свидетельствует, что за неделю до нападения на Андижанский лагерь раисы стали гнать из его кишлака Медресе (Ичкиликской волости Маргеланского уезда) народ к ишану и привели туда человек сто…
В ночь на 14-е Мая у ишана в Мин-Тюбе состоялось совещание, в котором участвовали лица из разных уездов области и между прочим Умарбек-Датха (из Ошского уезда). На этом совещании ишан объявил, что он получил благословение Божие изгнать русских, после чего было решено напасть одновременно на города Андижан – под начальством самого ишана и на Ош – под командой Умарбека-Датхи. Раздав затем халаты, ишан поручил раису Махмуд-дивана Токаеву передать всем его, ишана, последователям в Наукате, чтобы они слушались Умарбека. После того 16-го Мая у ишана собрана была сходка в 1000 человек, в числе которых находился Кургатский волостной управитель, а также некоторые сообщники самозванца Пулат-Хана (1876) и в их числе казначей последнего Атакул-Пансат. Бывшие на этой сходке слышали, что в ханы предназначался племянник ишана Абдула-Азис, 14-летний мальчик.
В последние дни ишан несколько раз, по мере того как собирался народ из разных мест, объявлял в мечети, что влиятельные люди уже дали ему клятву и приложили печати к договору участвовать в газавате и что народ должен слушаться и идти за ними, куда они прикажут, причем прибавлял, что сбор назначается на воскресенье вечером у Замбербиля, что на холмах под Андижаном. Выслушав этот наказ, будущие участники восстания уезжали домой и лишь весьма немногие оставались у ишана.
Движение к Андижану. Настал день 17-го Мая. По рассказу Маат-Мусы, вечером, часу в 8-м, по кишлаку Таджик внезапно раздались возгласы «газават», и ишан выступил по дороге в Андижан с толпой человек в 200, вооруженных палками и батиками, выслав вперед особый отряд киргизов под начальством Мулла Ахмеда, с приказанием перерезать телеграфную проволоку, что, как известно, было исполнено. Маат-Мусе говорили, что эти киргизы зарезали также какого-то джигита[581]. Отряд ишана двигался вперед верхом на лошадях. Он делился на две части, шедших каждая под своим значком (байрак[582]). Первым байраком начальствовал Мулла Зияутдцин Максум, ближайший, как упомянуто, помощник ишана и, по имеющимся данным, душа заговора; под чьей командой находился другой байрак, Маат-Муса не знал. В толпе было много мальчиков и все суфии (старшие ученики ишана), которые с выступлением украсили свои головные уборы мисвяками (палочками в виде зубочисток), данными им ишаном, в виде амулетов, спасающих от смерти. Сам ишан ехал верхом, окруженный пешими диванами; он был в зеленом халате и белой чалме; сзади его несли белый значок. Из кишлака Таджик мятежники двинулись на большой кишлак Кутчи, где к ним присоединилось еще человек двести, а затем пошли через Кара-Курган и Охчи, где ишан совершил намаз, причем все слезли с лошадей, и далее двинулись на Кулю. Здесь навстречу ишану выехал волостной управитель Гаиб-Назар, держа в руках голову русского человека[583], и, доложив, что это дело его рук, поднес голову ишану. Тот похвалил его («хоп-булады» – очень хорошо), но не взял этого трофея. Гаиб-Назар, прорезав уши, приторочил голову к своему седлу. В этом кишлаке ишан приказал доставить ему голову казия Мулла Юлдаш Мулла Халметова и сам подъехал к дому последнего. Казий этот, получивший, как есть основание полагать, в свое время непринятое им предложение вступить в соглашение с ишаном, успел скрыться, но дом его был разграблен и прислуга избита. Гаиб-Назар в это время разъезжал по кишлаку с обнаженною шашкою и сгонял народ. Здесь, в Куле, как равно раньше в Кара-Кургане и Охчи, отряд ишана увеличился местными жителями, но число их за темнотою определить даже приблизительно было трудно, и сообщенные Маат-Мусою цифры (20, 60 и 50) гадательны. За Кулей Маат-Муса и человек 30 других всадников совершили намаз и потому отстали. Их скоро нагнал Мулла Султан, сказавший, что он пригнал несколько человек к отряду и что надо спешить за ишаном, навстречу которому вышло 150 человек андижанцев, высланных из Андижана богатым купцом Алибай-бай-бачей[584]. Когда Маат-Муса и его товарищи догнали ишана, андижанцы было уже слились с остальным отрядом; ими распоряжался Мухаммад-Зюлюм, бывший прежде прислугою у русских, но в последнее время перебравшийся на жительство к ишану. Перед въездом в Андижан ишан, совершив намаз на адырах (холмах) в городском предместьи, отправил трех джигитов проскакать по нижним улицам туземного города с криком: «газават» Городские караульщики безмолвно пропустили отряд ишана, – впрочем, один из них найден убитым, вероятно, за попытку поднять тревогу. Общую численность отряда ишана Маат-Муса определяет в 1000 человек конных и столько же пеших, среди которых было много, по его слов