Еще одна новая черта подобных экспертных записок – расширение масштабов и контекстов в оценках «брожения умов мусульман». В первую очередь мы видим обязательное обращение к международному контексту. Например, авторы записок пытаются оценить цели и действия мусульманских революционных групп в Иране, Индии, Турции и других странах, резонно отмечая в них начало масштабной антиколониальной борьбы. С такой же тревогой говорится, что лидеры иранских реформаторов находят себе приют в Тифлисе или на юге Азербайджана. Авторы почти всех представленных записок опасаются, что эта революционная идеология найдет благодатную почву среди мусульман Кавказа. Параллельно оживляются старые подозрения относительно «коварных замыслов» Турции, готовой якобы броситься на Кавказ и готовящей почву для интервенции посредством засылаемых эмиссаров, чтобы найти там поддержку мусульман.
Такое же расширение оценок «состояния мусульман» заметно во взглядах на взаимное влияние идеологии мусульманского реформаторства в Российской империи. В этом смысле наблюдения экспертов того времени или материалы внутренней разведки будут весьма полезны и интересны современным исследователям, не исключая, конечно, тех данных, которые публикуемые документы предоставляют для наблюдений за переменами в идеологии колонизации. Эти документы показывают, что идеи о «цивилизаторстве», просвещении «фанатичных мусульман» почти не звучат. Напротив, самостоятельный порыв реформаторов к первым шагам навстречу той самой «цивилизации» оценивается как самое опасное для империи явление. Речь идет о движении по распространению образования в европейском стиле, инициированном Исмаилом Гаспринским[672]. Таким же опасным для империи неожиданно представлено довольно маргинальное движение Ваисовцев[673], которое нашло небольшое количество своих последователей в Закаспийском крае.
Перечисление такого рода глобальных контекстов революционного брожения среди мусульман в исламском мире и в России составители представленных записок и докладных считают достаточным основанием для усиления «широко поставленного разведочного (!) дела в Туркестане» с расширенными полномочиями, «дабы вовремя упреждать появление смут». Местная администрация обвиняется в том, что не способна собрать нужные данные и правильно оценить ситуацию. Обращение к Андижанскому восстанию 1898 года, которое, как считается, администрация «проглядела», стало «дежурным примером» в такого рода документах.
Таким образом, авторы документов предлагали усилить (или создать вновь) службы не только внешней, но и внутренней разведки. Оба направления предлагалось скоординировать, ориентируя работу на «внешних эмиссаров» и «внутренних смутьянов». Как правило, такого рода документы заканчивались примерными сметными расходами (на агентов и проч.). При этом дороговизна предлагаемых мероприятий вновь оправдывается привычной страшилкой, которая в записке полковника В. А. Мустафина, например, формулируется знакомым аргументом: «… мы бы были избавлены от возможности повторения печальных опытов в виде Андижанского восстания 1898 года».
Упомянутая в докладе туркестанского генерал-губернатора Специальная комиссия приступила к обсуждению «умственных настроений мусульман и отрицательных сторонах …управления туземцами» в августе—сентябре 1908 г. В ее работе (это особенно интересно!) участвовали видные в то время ориенталисты (директор Туркестанской учительской семинарии Н. П. Остроумов, полковник И. Д. Ягелло, коллежский асессор А. А. Семенов и др.). Протокол одного из заседаний этой Комиссии (7 августа 1908 г.) публикуется в этом разделе. До заседания участникам были разосланы: 1. Секретная записка Ягелло («Об умственном движении среди туземцев»). 2. Упомянутый выше доклад управляющего Канцелярией генерал-губернатора полковника Мустафина («Об организации центрального бюро разведки вне и внутри края»).
В первом докладе повторены знакомые аргументы об угрозах со стороны «панисламизма» (то есть реформаторства), «ишанизма и ишанов», «Хаджиев (то есть, совершивших хадж), мударрисов, маддахов, татар и так далее»[674]. Н. П. Остроумов сделал добавления к этому докладу, также вновь повторяя свои хорошо знакомые (даже на то время) идеи об особой опасности татарских «панисламистов» и «вредной идеологии И. Гаспринского», турецких эмиссаров на мусульман Туркестана и т.д. Особо отмечено влияние на мусульман реформаторской печати, зараженной, как полагали докладчик и его комментатор Остроумов, революционными идеями. Оба настаивали на том, чтобы более пристально изучать ислам, как это делает Британия, Франция и Германия.
Таким образом, в списке «подстрекателей» оказались почти все мусульманские иерархи (мударрисы, имамы, маддахи, суфии, особенно ишаны и прочие «фанаты»), татарские, турецкие или местные реформаторы и т.д. Получалось, что мусульмане прочно закрепили за собой статус «уважаемых врагов империи»[675].
Докладчик также приводит аргументы в пользу того, что мусульманское реформаторство охотно заимствует левацкую идеологию русских революционеров из их легальной и нелегальной печати. Отсюда предложение – воспрепятствовать включению в Государственную думу депутата от мусульман, чтобы среди них не появились «свои социал-демократы и социал-революционеры».
В протоколе весьма интересными представляются комментарии Председателя комиссии, помощника туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа генерал-лейтенанта Кондратовича. Так, по поводу замечания Остроумова о том, что ошибки администрации исходят из «незнания ими языков и обычаев туземцев», Кондратович резонно заметил: «…знание языка, основ религии, обычаев, характера мусульман вообще …необходимо… Однако дело не в знании, а во вдумчивом отношении к жизни туземного населения и в нашем собственном поведении в крае, где забота об устройстве бытовых условий, способствующих благосостоянию туземцев, справедливое уважение их собственности, религии, обычаев, семьи, рядом с бьющими в глаза доказательствами превосходства нашей гражданственности, заставили бы их …стать приверженцами нашего Государства… Переселенцы-крестьяне явились сюда не с культурным превосходством, а нищими, и устройство их здесь построилось не на завоевании пустыни, а на отнятии у местных жителей им необходимого. Заботясь о благоустройстве наших крестьян, мы игнорировали потребности аборигенов. Уже значительная их часть находится в кабале у капитала, большой процент безземельных[676]. …Вот над этими вопросами надо задуматься. Страшен не фанатизм, а экономическое недовольство и лишение мусульман того, что с давних времен они считали своею собственностью».
Кондратович разделяет тревоги своих коллег, и особенно ориенталистов, по поводу растущего недовольства среди коренных жителей властями. Однако он категорически против искусственного нагнетания панических настроений, которые следовали из доклада и комментариев знатных ориенталистов. На соответствующие комментарии Ягелло и Остроумова по поводу всех упомянутых «революционных факторов» Кондратович заметил: «Пора нам перестать благовестить о революции без революции. Сами мы подняли против себя Финляндию, Польшу, евреев, кавказские народы, а ныне будируем и на Среднюю Азию».
Предлагаемые в докладе принудительные нововведения в программу Мадраса (русский язык, основы географии, истории) по былой инерции названы единственно возможным путем «более правильного воспитания и развития», а самое главное «культурного воздействия», отвечающего «общегосударственным целям». Однако такие же попытки ввести изменения в консервативный учебный процесс со стороны джадидов (введение истории, математики, географии и т.п. предметов) некоторые члены Комиссии категорически отвергли. Во всяком случае, в упомянутом выше Докладе начальника края военному министру, чтобы во всех учебных заведениях, особенно в конфессиональных (мадраса, мактабы), «живою нитью проходило руководящее начало в занятиях со стороны Русского Правительства …в противном случае будущие граждане-туземцы, выходя из своих узкосхоластических школ, где их учат не тому, что пригодно в жизни, останутся навсегда нам враждебными». Таким образом, точка зрения «блюсти повсюду государственный интерес» (понимаемый в строго имперском и ориенталистском контексте) оставалась доминирующей, чему в немалой степени способствовали некоторые ориенталисты.
В этом отношении особенно интересна, в контексте накапливаемой информационной паники по поводу «неблагонадежности мусульман», дискуссия, возникшая на втором заседании Комиссии между двумя чиновниками образовательных учреждений Н. П. Остроумовым и С. М. Граменицким (Протокол № 2). Первый из них, особенно известный своими паническими настроениями в отношении мусульман, настаивал на усилении контроля над мусульманскими образовательными учреждениями. С. М. Граменицкий заявил, что такая настороженность не имеет под собой оснований, ибо «до сего времени мусульманские школы в Туркестане не давали повода подозревать их в распространении каких-либо антигосударственных взглядов и сепаративных стремлений среди инородцев Туркестана. Несомненно, что принятая здесь политика невмешательства в духовную жизнь инородцев и, в частности, в их школьные дела, не создала нам из них врагов».
Граменицкий не видел так же никакой опасности в распространении новометодного образования, инициируемого джадидами; участие в нем татар или турок (которых считали носителями революционных идей), как он полагал, тоже не будет эффективным в силу языковых барьеров. Он так же призвал не опасаться возникающих политических организаций. Остроумов, естественно, возразил против всех доводов своего оппонента.
Если обратиться к наследию Остроумова и подобным выступлениям, то его можно считать едва ли не инициатором информационной паники в отношении мусульман Средней Азии. Значит