На следующий день лукумон из Вольсиний пригласил меня к себе. Когда я пришел, старика дома не оказалось, а в его прихожей сидел какой-то человек; подавшись вперед, он, будто напряженно ожидая чего-то, смотрел прямо перед собой неподвижными незрячими глазами. Услышав мои шаги, он сказал:
— Ты ли это, раздатчик даров? Возложи ладони на мои глаза, исцелитель.
Я ответил, что я не лекарь, а всего лишь гость хозяина этого дома. Но слепой не поверил мне. Он настойчиво повторял свою просьбу, и я из простого сострадания положил ладони на его глаза. Он крепко схватил мои запястья и долго не выпускал их. Я почувствовал, как из меня перетекает в него неведомая сила и с каждым мгновением я все слабею и слабею: у меня закружилась голова. Наконец я отнял руки. Он глубоко вздохнул и, продолжая сидеть с закрытыми глазами, поблагодарил меня.
На ложе в покоях лукумона лежала бледная, как труп, девочка — совсем ребенок. Держа руки над миской с углями, она подозрительно и молча посмотрела на меня. Я спросил ее, где лукумон, и она ответила, что старик вот-вот вернется, указала мне место на краю собственного ложа и попросила подождать.
— Ты больна? — спросил я.
Вместо ответа девочка откинула покрывало и показала свои ноги. Я увидел, что икры у нее совсем высохли. Девочка была красивая, но очень худенькая. Она рассказала мне, что ее бодал бык и после этого она стала калекой. Ей было тогда семь лет. Раны и переломы вылечили, но ходить она так и не смогла. Без малейшего стеснения девочка показала мне шрамы, оставшиеся на бедрах от рогов быка, и испуганно прошептала:
— Ты такой добрый и красивый, раздатчик даров. Пожалуйста, разотри мне ноги. Едва ты подошел ко мне, как они заболели.
Я не умел разминать мускулы так, как это делают лекари и банщики, но мне приходилось в молодости помогать тем, кто много занимался борьбой или бегом, — после долгих упражнений мышцы у них всегда сильно болели. Да и меня самого частенько растирали после боев и состязаний, так что я знал, как это делается. Мне казалось, я лишь слегка прикасался к ногам больной, однако она непрерывно стонала. Я хотел было подняться и уйти, но она сказала:
— Нет-нет, прошу тебя, не уходи, мне совсем не больно.
А у меня все больше кружилась голова. Наконец появился старый лукумон и спросил:
— Что ты делаешь, Турмс? Зачем мучаешь бедную девочку?
Я ответил:
— Она сама меня об этом попросила.
— А разве ты помогаешь всем, кто просит? И подаешь каждому просящему милостыню? Или ты не знаешь, что есть хорошие и дурные нищие? Есть люди, которые страдают по своей вине, и есть те, которые страдают безвинно. Может, ты умеешь различать их?
Я подумал и ответил:
— Девочка страдает не по своей вине, но дело вовсе не в этом. Когда я вижу, что человеку плохо, мне не важно, добрый он или злой, виноват он или невиновен; в меру своих сил и умения я помогаю каждому. Не нужно быть особенно мудрым, чтобы понять это.
Лукумон кивнул, собрался мне возразить, однако передумал, ударил в бронзовый гонг и велел принести вина. Потом он сказал:
— Ты очень бледный. Тебе плохо?
Голова у меня шла кругом, а руки и ноги дрожали от переутомления, но я ответил, что чувствую себя превосходно. Мне оказали великую честь, когда пригласили войти в дом лукумона, так что я не имел права стенать и жаловаться, портя старому человеку настроение.
Мы выпили вина, и мне стало лучше. Время от времени лукумон внимательно смотрел на девочку, а та вообще не спускала с него глаз, как будто ожидая чего-то. Потом в покои вошел лукумон из Вольтерры и поздоровался с нами. Старик собственноручно налил ему вина в черную глиняную чашу, опять взглянул на девочку и сказал ей:
— Встань, дитя мое, и иди!
К моему великому удивлению, девочка улыбнулась в ответ и стала шевелить ступнями; потом она села опираясь обеими руками о ложе, и наконец, покачиваясь, встала на ноги. Я хотел подойти поддержать ее, но старец жестом остановил меня; мы втроем сидели, затаив дыхание, и смотрели на девочку. Она сделала неуверенный шаг, потом еще один и осторожно пошла вдоль деревянной крашеной стены. Смеясь и плача, она кричала:
— Я могу ходить, вы видите, я могу ходить! — Потом она протянула ко мне руки и неуверенно двинулась, через всю комнату. Приблизившись, девочка опустилась на пол и стала целовать мои колени. — Лукумон, — прошептала она, задыхаясь, — ты лукумон!
Так же, как и она, я был удивлен этим неожиданным выздоровлением; не слишком веря в то, что произошло, я дотронулся до иссохших мышц на ее ногах и сказал, качая головой:
— Это чудо!
Старый лукумон добродушно засмеялся:
— Ты его совершил, сила идет от тебя, лукумон.
Я закрыл лицо руками:
— Нет-нет, не смейся надо мной.
Старец кивнул лукумону из Вольтерры. Тот шагнул к двери и позвал:
— Войди и покажи свои глаза, ты, который веришь! Мужчина, сидевший прежде в прихожей, вошел, прижимая к глазам ладони. Время от времени он отнимал их, оглядывался вокруг и снова поднимал руки к лицу.
— Я вижу! — сказал он наконец. Покорно склонившись передо мной, недавний слепой воздел руку для божественного приветствия. — Ты сделал это, лукумон! — воскликнул он. — Я могу видеть! Я вижу тебя и сияние вокруг твоей головы.
Старый лукумон сказал:
— Этот человек был слепым четыре года. Он защищал свой корабль от пиратов, и один бородатый великан ударил его по голове. Борода затмила все небо. С тех пор он перестал видеть.
Я огляделся вокруг и почувствовал, что выпил слишком много вина.
— Вы смеетесь надо мной, — сказал я с упреком. — Я ничего не сделал, ибо я ничего не умею.
Оба лукумона одновременно проговорили:
— Могучая сила живет в тебе, и ты можешь воспользоваться ею… если, конечно, захочешь. Пора тебе самому осознать то, что ты рожден лукумоном, а мы давно уже в этом не сомневаемся.
Я смотрел на восторженное лицо девочки, на старика, который еще совсем недавно не мог видеть, и не верил, что помог им именно я.
— Не надо! — упирался я. — Не надо мне такой силы! Я боюсь ее. Я всего лишь человек.
Старец сказал, обращаясь к исцеленным:
— Идите и принесите богам благодарственные жертвы. И помните: давайте другим — и тогда обретете сами.
Он протянул руку и благословил их. Они ушли; девочка все еще нетвердо стояла на ногах, и ее спутник поддерживал ее.
Лукумон вновь обратился ко мне.
— Ты рожден в образе человека, — сказал он, — поэтому ты человек. Но не забывай, что ты еще и лукумон. Только сумей же наконец признаться себе в этом! Время пришло. Не упорствуй, не обманывай себя, ибо это бесполезно и бессмысленно. Твои странствия закончены.
Младший лукумон добавил:
— Рана постепенно затягивается, и кровь уже не течет, когда ты касаешься больного места, о Турмс, который вернулся и который вернется когда-нибудь еще раз! Познай же самого себя, поверь судьбе, назовись тем, кто ты есть.
Старец сказал:
— Лукумон умеет ненадолго или даже на целый день возвращать к жизни умершего, но для этого ему нужно сосредоточиться и ни на мгновение не сомневаться в себе. Однако надо помнить, что такое напряжение сокращает жизнь самого лукумона, а умерший, ожив, страшится возвращения в небытие. Так что лучше не делай этого. Впрочем, ты можешь вызывать духов и даже придавать им человеческое или звериное обличье, чтобы было легче разговаривать с ними. Правда, для духов это весьма мучительно, и не стоит звать их без крайней нужды. Не надо мучить их — иначе потом придется страдать самому.
Лукумоны говорили со мной ласково и доверительно, а я слушал их, как во сне. Мне вспомнилось, как когда-то давным-давно я помогал Микону перевязывать раненых. От моего прикосновения раны быстро заживали, а из поврежденных артерий переставала толчками бить кровь. Но всех тех людей лечил Микон, и мне не приходило в голову, что я своим вмешательством тоже исцелял их.
Старый лукумон понял мои сомнения и сказал:
— Ты, наверное, не знаешь, что я имею в виду, говоря о «придании обличья»? — Он взял кусок дерева, поднес его к глазам и проговорил: — Посмотри на это. — Потом бросил деревяшку на пол. — Видишь, это лягушка.
На моих глазах деревяшка, ударившись о каменные плиты, мгновенно превратилась в лягушку, которая с испугу сделала несколько прыжков и уселась неподвижно, с интересом глядя на меня круглыми маленькими глазками.
— Возьми ее в руки, — сказал старый лукумон и весело рассмеялся — так недоверчиво смотрел я на живое существо, которое он только что создал. Мне было не по себе, однако я поднял лягушку и почувствовал, что она холодная и гладкая. Лягушка судорожно дергалась у меня в руке.
— Отпусти ее, — велел старец.
Я позволил лягушке выпрыгнуть из моей ладони. Коснувшись пола, она снова на моих глазах обернулась деревяшкой. Тогда лукумон из Вольтерры, в свою очередь, взял ее, показал мне и сказал:
— Вызываю не то, что подземное, а то, что земное. Посмотри, как теленок становится быком.
Он опять бросил деревяшку на пол. Она принялась расти и предстала перед нами только что родившимся теленком. Еще мокрый малыш с трудом стоял, покачиваясь на тонких ножках, но вскоре он начал стремительно меняться, увеличиваться в размерах, обзавелся прекрасными острыми рогами и, наконец, сделался таким большим, что заполнил все помещение и ни за что не сумел бы пройти через дверь. От него исходил острый запах быка, в глазах плясали злобные огоньки. Вид у него был угрожающий…
Лукумон щелкнул пальцами — как будто бы ему надоела игра. Бык пропал; на полу по-прежнему лежала серая невзрачная деревяшка.
— Ты можешь сделать то же самое, если захочешь, — улыбнулся старый лукумон. — Будь добр, подними деревяшку. Скажи, что ты хочешь создать, и у тебя все получится.
Я послушно наклонился, взял деревяшку, стал вертеть ее в пальцах. Обыкновенный отполированный до блеска кусочек дерева.
— Не вызываю ни подземные, ни земные существа, вызываю то, что над землей: голубя, свою птицу, — медленно произнес я, глядя на деревяшку.