На входе в камеры нас рассортировали. Мы с борцами оказались в одной камере, уличные друзья Джиана – в другой, за решёткой. Разумная предусмотрительность – если бы нас перемешали с уличными, драка неизбежно вспыхнула бы снова.
Несмотря на преимущество, которое получили мы после того, как уличные лишились оружия и нескольких человек, прощать Джиану гибель Вэньмина отморозки не собирались. Судя по выкрикам, летящим в нашу сторону из-за решётки, именно Джиан был виноват в том, что Вэньмин погиб.
Его безутешные товарищи бросались на решётку, трясли её в бессильной злобе и выкрикивали проклятия. В том, что, не разделяй нас железные прутья – перешли бы от слов к делу, я не сомневался. К критическому мышлению эти парни были категорически неспособны. О том, что Вэньмин сам затеял драку, спровоцировав тем самым появление полиции, никто из них уже не помнил. А если бы и вспомнил, вряд ли счёл бы, что Вэньмин в чём-то виноват. В глазах товарищей Вэньмин однозначно погиб, как герой, и эта гибель, несомненно, оправдывала всё, что он когда-либо совершал. Будь Вэньмин сейчас жив – вполне вероятно, что свои же навешали бы, сорвали бы злость за то, что встряли, коль уж не дотягивались до Джиана. Смерть же мгновенно сделала вожака героем, а все его поступки – единственно правильными. И зло уличные пытались сорвать на нас.
В адрес Джиана летели яростные вопли. Я прислушивался к ним в надежде понять, что же такое натворил Джиан. Об этом факте его биографии осведомлён не был – хотя догадывался, что Бохай, например, точно знает, что произошло. Но из выкриков уличных следовало лишь то, что мать Джиана родила его от венерически больного осла, а самого Джиана не худо было бы отрядить к тому же ослу в качестве объекта сексуальных утех. Ничего более информативного выкрики не содержали.
Джиан поначалу отругивался, потом, повинуясь приказу Бохая, перестал. Уличные постепенно выдохлись и затихли. Дальше переговаривались уже между собой – вероятно, обсуждали свою дальнейшую участь.
Борцы занимались тем же самым.
– Консерватория, – уныло сказал Бэй. – Сутки на рыло, не меньше.
– Сутки – это легко отделаемся, – буркнул Бохай.
– Угу. И Вейж ещё всыплет.
– Это уж как пить дать...
Из разговора борцов я с удивлением понял, что задерживаться в обезьяннике и нести хотя бы административную ответственность за драку в общественном месте, ущерб, нанесённый имуществу граждан (я одних только побитых машин насчитал с десяток) и телесные повреждения, которые благодаря им получили уличные, никто из борцов не планирует. Парни боялись наказания, которое получат в школе. Всё. Ответственность за совершённые правонарушения их не беспокоила от слова совсем, они обсуждали лишь, как скоро отсюда выберутся. В самом факте того, что выберутся, ни секунды не сомневались.
И, как выяснилось вскоре, оказались правы.
К решётке, отделяющей камеры от коридора, подошёл какой-то человек в сопровождении двух надзирателей.
Разговоры, и в нашей камере, и в камере соседей, мгновенно смолкли. Кем бы ни был этот человек – его появления ждали.
Он был одет в строгий деловой костюм, подмышкой держал кожаную папку. Небрежно завязанный галстук, туфли из тонкой кожи, предназначенные явно не для того, чтобы месить уличную грязь – в местной моде я не разбирался, но даже мне стало понятно, что одежда и обувь посетителя стоят подороже многих машин, стоявших на парковке у торгового центра.
Человек застыл у решётки, глядя на нас. Борцы под его взглядом тушевались и опускали глаза, вместе с тем стараясь принять благочестивые позы. Получалось это, сидя на полу, не очень.
Человек вздохнул и укоризненно покачал головой. Открыл папку и вынул из неё лист бумаги.
– Я буду называть фамилии, – сказал он. – Каждый, кого назову, должен выйти в коридор и встать лицом к стене. – Кивнул одному из надзирателей. Тот, погремев ключами, отпер и распахнул дверь.
– Бохай Ван! – принялся зачитывать по листу человек.
Бохай поднялся на ноги, сложил руки за спиной, вышел из камеры и замер, уткнувшись лицом в стену.
– Ронг Ли!
Ронг поднялся, вышел и встал рядом с Бохаем.
– Лей Ченг!
Меня будто обожгло. Я сидел на полу, не в силах пошевелиться.
– Лей Ченг, – повторил человек и вопросительно обвёл нас глазами.
Кто-то – кажется, Бэй – толкнул меня в плечо.
Я поднялся и на ватных ногах, кое-как дошагал до стены коридора. Встал рядом с Ронгом.
– Фу Чжао! – продолжил человек.
Меня придавило к полу не осознание того, что свою фамилию узнал через полгода после того, как оказался здесь. Надо бы, кстати, на всякий случай еще и дату рождения узнать. Хотя бы выяснить, сколько мне лет – лишней информация точно не будет. Меня прибило узнавание фамилии. Моего лучшего друга – того, что погиб в перестрелке, – звали Джен Ченг. Фамилия не редкая, но и не самая распространённая. Теперь, как выяснилось, её носил я.
После того, как нас выстроили в коридоре, человек с папкой задумчиво прошёлся вдоль ряда. И вдруг гаркнул:
– Совсем страх потеряли, подонки?!
Я покосился на него с удивлением – не сразу понял, что обращается он не к нам. А к тем, кто сидит в соседней камере.
«Подонки» жалобно, вразнобой заголосили – в том духе, что ни в чём не виноваты, шли по своим делам и никого не трогали, мопед не мой, я просто объяву разместил.
– Молчать! – рявкнул человек с папкой. – К вашей кодле и без того накопилось немало вопросов. А уж то, что вы совершили сегодня – это последняя капля. Жаль, что вашему вожаку вышибли мозги без меня. Я с удовольствием сделал бы это сам.
«Кодла» испуганно притихла.
– В день, когда нас постигла такая утрата, – горько проговорил человек. – В день, когда весь наш клан замер от горя, вы... У меня просто слов нет. – Бросил нам: – На выход.
– А с этими – что? – спросил кто-то из надзирателей. Имея в виду, очевидно, уличных.
– Я бы перестрелял их, как собак, – презрительно бросил человек. – Но решать, к сожалению, не мне. Пока пусть сидят и молятся на милосердие клана; что с ними делать, решат позже. Сейчас не до них.
Нас, по одному, вывели из изолятора на улицу. На парковке стоял знакомый автобус. По тому, как подобострастно кланялись воспитатели человеку с папкой, я понял, что наконец-то увидел настоящего представителя могущественного клана. Это была не нанятая марионетка, как господин директор Ган, а человек, обладающий реальной властью. Он явно имел право карать и миловать любого из нас или уличных, по своему усмотрению.
Но гораздо больше, чем сам представитель клана, меня почему-то обеспокоили его слова о тяжёлой утрате. Интересно, что он имел в виду?..
Воспитатели, помахивая дубинками и грозя всеми карами небесными, погрузили нас в автобус. Двери закрылись, водитель выехал с парковки на улицу.
Радио в салоне автобуса работало постоянно, но обычно его не было слышно – перекрывали голоса борцов.
Сейчас в салоне стояла виноватая тишина. И в этой тишине я с удивлением расслышал, что вместо попсовых песенок и спортивных новостей по радио транслируют печальную, трагическую музыку. Музыка крайне удачно попала в настроение – ожидание по прибытию в школу неминуемой расплаты. Разговоры в автобусе смолкли окончательно.
А вскоре прервалась и музыка. Для того, чтобы диктор – вероятно, уже не в первый раз, – зачитал сообщение о тяжёлой утрате, постигшей сегодня клан Чжоу.
Оказывается, его глава скоропостижно скончался.
Глава 6. Наказание
Обычно мы возвращались в школу засветло. В этот раз половину дня провели в обезьяннике и приехали только к вечернему построению.
Ученики, закончив работу, выстроились во дворе, ожидая развода в душевые. Мы, как правило, заканчивали тренировки в то же время и в душевые отправлялись первыми — ещё одна привилегия борцов. Я думал, что нас погонят на помывку сразу, как только выйдем из автобуса, но воспитатели приказали встать в строй.
На нас с нескрываемым интересом таращились восемьдесят пар любопытных глаз. По строю шелестел осторожный шёпот. Объяснимо, в общем-то – по нашему облику было заметно, что в городе не на массаж ступней ходили. Многие несли на лицах боевые отметины, да и в целом помятость от сидения в обезьяннике присутствовала. Хотя ученики, судя по восхищённым лицам, успели приписать нам как минимум победу над мировым злом. Напрямую вопросов никто не задавал, разговоры во время построения были запрещены.
Я разглядел в толпе встревоженное лицо Ниу и изнывающее от любопытства — Тао. Постарался изобразить мимикой, что со мной всё в порядке.
А едва мы успели встать в строй, как стало ясно, для чего в нём оказались – из административного корпуса вышел директор. Без пальто, с непокрытой головой. Под костюмом, вместо белоснежной рубашки — траурная чёрная.
Директор встал перед строем. Шепотки стихли, едва он успел отойти от корпуса. Мы встречали господина Гана мёртвой тишиной.
Директор немного постоял, покачиваясь с носков на пятки. И заговорил – как обычно, ни к кому конкретно не обращаясь, глядя как будто мимо нас:
— Как все вы уже знаете, клан Чжоу, давший вам пропитание и крышу над головой, сегодня постигла тяжёлая утрата. У меня не хватает слов для того, чтобы описать горечь этой трагедии и скорбь, которую испытывают сегодня все представители клана. – Я подумал, что «не хватает слов» сегодня уже слышал. Траурные речи власть имущих разнообразием не отличались. – Уверен, что каждый из вас сейчас задаёт себе вопрос: что можем сделать мы для того, чтобы поддержать клан в это тяжёлое для него время? — Директор снова ни к кому конкретно не обращался. В этом не было необходимости, ответ он уже придумал. – В это тяжёлое время наш святой долг – работать! Работать на благо клана, беззаветно и с полной отдачей.
– Ясно. Хрен нам, а не праздник, – услышал я чуть слышный шёпот позади себя.
Первое число месяца — через три дня. Праздника ждали все, не только борцы.