— Что у вас, Мартын Иванович? — наконец спросила Марина Валентиновна, которая все время видела, что он стоит рядом.
— Звонили из планового отдела, опять какие-то неполадки с квартальным отчетом по изделию «Ладога».
— Вот вы и разберитесь в этом.
Мартын Иванович в раздумье постоял еще некоторое время, карандашом поскреб лысину. Ох-хо-хо!
— Что это у вас? — шепотком спросил Полуянова, опасаясь отвлечь Марину Валентиновну. Глазами указал на макет.
— «Чибисы».
— Что-что?
— «Чибисы».
В большой конторской тетради, прихваченной с собой, Мартын Иванович на свободной странице записал крупными буквами: ЧИ-БИ-СЫ.
А важной домашней новостью, которая ждала Антона Васильевича по приезде, являлось то, что он скоро станет дедушкой. На мыс Шаман за полгода пришло всего два письма. Правда, Екатерина Степановна утверждала, что послала значительно больше и они затерялись где-нибудь в дороге. В одном из них она делала определенный намек Антону Васильевичу. Но скорее всего, именно то письмо он и не получил или на этот намек просто не обратил внимания.
— Ты, конечно, не могла сказать конкретнее, — сделал замечание жене Антон Васильевич. — Как всегда, всякая лирика.
— Это твои письма как чудовищные циркуляры, — обиделась Екатерина Степановна. — Даже в молодости были ужасными, а теперь и не говорю. Пункт первый: твое письмо получил. Пункт второй: жив и здоров. Пункт третий: погода хорошая. Пункт шестнадцатый: ботинки починил. Целую.
Но как бы там ни произошло, а теперь, как говорится, «факт был налицо». Антон Васильевич и обрадовался, и встревожился одновременно.
— Не понимаю, что вы сидите! — учинил он выговор Екатерине Степановне. — Ей срочно надо выехать куда-нибудь за город, на воздух. Позднее и захочешь, да не сможешь!
Дачу сняли в Лисьем Носу. Комнату и веранду. Веранда была светлая, просторная, на ней стояли диван и телевизор. Комната же казалась маленькой, настолько была загромождена вещами. Зимой в ней жила старушка, хозяйка дома. Вдоль стен стояли металлическая кровать с никелированными шариками, шкаф «Ждановец», самодельная этажерка — в послевоенные годы такие продавали на рынке, — тумбочка, на ней электропроигрыватель, покрытый вышитой салфеткой.
— Пользуйтесь всем, — сказала хозяйка. — Книжки берите, проигрыватель включайте — не спрашивайте. Когда захотите. Тут пластинок целая гора.
В воскресенье Антон Васильевич электричкой перевез все вещи. Для этого пришлось съездить трижды. Тяпа ему, конечно, не помогал. Оказался занят. Оправдывая мужа, дочка говорила:
— Папа, как ты не понимаешь, это же — кино! У них такая специфика. Если тебе и кажется порой, что он ничего не делает, то это лишь внешнее впечатление. Мозг у него постоянно активно работает. Это же не детали на токарном станке точить, когда руки заняты, а мозг свободен. Тут постоянное напряжение.
На это Антон Васильевич не отвечал, но думал: «Да, конечно, но хотя бы к вечеру в воскресенье, надеюсь, Антониони мог бы съездить?»
Но «Антониони» оказался занят не только в это, но и в следующее воскресенье. Приехал лишь часа в четыре, когда Антон Васильевич его и не ждал. Зачем он теперь нужен? Все вещи перевезены.
У калитки остановилось такси. Из него, не торопясь, вылез Тяпа, обратился к выбежавшей навстречу жене:
— Недостает двух рублей. У тебя найдётся? Та оглянулась на Антона Васильевича.
— У меня только трешница, — сказал Антон Васильевич, передавая деньги.
— Сдачи не надо, — великодушно кивнул Тяпа шоферу. — В электричке пропасть народу, не захотелось толкаться. — Приобнял за плечи уцепившуюся ему за пояс жену.
«Ну да. На такси-то, конечно, лучше, — входя за ними в дом, подумал Антон Васильевич. — А я возил вещи на электричке, таскал целый день. Словно ишак».
Не вытерпев, он сказал это же Екатерине Степановне.
— Психология пария, который даже на свидание к девушке ездил в суконном лыжном костюме, штаны с резинками внизу. Застежка «молния». И это — в тридцать лет!.. Теперь молодежь живет по-иному. И слава богу! А в таких, как ты, въелись привычки вашей скудной молодости, как в кожу шахтера — угольная пыль, на века. Не вытравишь. Не умеете жить иначе. Если за вас приятель заплатил в трамвае, суете ему три копейки с такой настойчивостью, что смотреть стыдно! Если не возьмет, обязательно запихаете в карман. Не умеете иначе.
У нас есть один закройщик, прекрасный специалист. Никогда не платит профвзносы. Когда спрашивают, отвечает: «Знаете, я теперь не получаю зарплату. Перевожу прямо в сберкассу, на книжку. Поэтому у меня сейчас с собой нет денег. Если у вас есть, заплатите. Я потом отдам». И конечно, не отдает.
Все это Антону Васильевичу было знакомо.
«Возможно, подобное случалось и прежде, но мы тогда не замечали по молодости, теперь становимся старыми и брюнчим. Нам вовремя отдавали долги. Да просто у нас никто и не брал: нечего было давать».
Поднявшись на веранду, Тяпа сказал шедшей с ним рядом жене:
— Достал два билета на «Машину времени».
— Ох, какая жалость! В кои веки так повезло, а я не могу пойти!
— Придется один билет продать.
— Зачем же продавать? — сказал Антон Васильевич. Дочь и зять с интересом посмотрели на него.
— Я пойду.
— Вы?..
— А что?
— Да нет, так.
— Трешницу я вам отдал. Сколько еще должен?
Будь это несколько минут назад, если бы Антона Васильевича даже уговаривали пойти, он ни за что не пошел бы. А здесь словно муха какая укусила. «Пойду!..»
— Билет с собой?.. Давайте.
— Пожалуйста. — Тяпа словно сделал Антону Васильевичу снисхождение.
— А когда концерт-то? — заинтересовалась присутствующая здесь же Екатерина Степановна.
— Сегодня. В восемь вечера.
— Так мы собирались сегодня поехать к Ершовым.
— В другой раз… Встретимся в театре, — сказал Антон Васильевич Тяпе. Сунув билет в карман, Антон Васильевич скомкал его.
«Нужен он мне! Просто надо поставить мальчишку на место».
Уходя с веранды, Антон Васильевич слышал, как дочь удивленно спросила:
— Чего это он?
— Знаешь, я чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что Фрейд в чем-то прав. Людей нормальных нет. Все с отклонениями.
— Ну, театрал, идем пить чай, — позвала Антона Васильевича Екатерина Степановна.
Они прошли на летнюю кухню в дальнем углу садового участка. Чай пить Антону Васильевичу не хотелось. Но он посидел вместе с Екатериной Степановной за столиком под яблоней. Яблоня давно отцвела. На ней кое-где начала развиваться завязь, не очень обильная в этом году, В последние дни на яблоне заметно подросли листья. Еще недавно были маленькие, бледные, а сейчас распустились и позеленели.
Когда Антон Васильевич вернулся на веранду, Тяпы там уже не было. Уехал в город. Антон Васильевич, предупредив Екатерину Степановну, что сегодня после театра, возможно, останется ночевать дома, поехал следующей электричкой, намереваясь зайти домой, чтоб побриться и переодеться. Прежней решимости у него уже не было. Отпаривая костюм и приготавливая рубашку, он еще раздумывал, пойти или не стоит. Но зазвонил телефон. Антон Васильевич снял трубку. В ней молчали, выжидая. Было слышно дыхание. И он терпеливо ждал. Чувствовалось, что там нервничают.
Подождав еще немного, Антон Васильевич сказал тихо:
— Ку-ку!
— Кто это? — удивленно спросила Эльвира, решив, что не туда попала.
— Синий воротничок.
После звонка Эльвиры Антон Васильевич окончательно решил: «Пойду».
Еще далеко от Концертного зала ему стали попадаться те, кто спрашивал у идущих от метро, нет ли лишнего билетика. В основном спрашивали девушки, все легкие, шустрые. Правда, к Антону Васильевичу обращались редко, больше к тем, кто помоложе.
Но ближе к Концертному залу стояла уже настоящая толпа; Антон Васильевич и другие, направляющиеся на концерт, пробирались по образовавшемуся узкому проходу. С обеих сторон непрерывно слышалось:
— Нет билетика?
Теперь чаще обращались к Антону Васильевичу. А когда он задержался, пропуская идущую следом женщину, в него рыболовными крючками вцепились пальцы одновременно нескольких рук.
— Мне, мне!
— Да у меня ничего нет! Оставьте ради бога.
Какой-то парень с всклокоченной бородой оказался предприимчивее остальных: он держал над собой деревянную дворницкую лопату, на которой было начертано: «Куплю билет!»
Мимо стоящего в дверях милиционера, мимо билетерши Антон Васильевич прошел в фойе. Причем билетерша, оторвав контрольный талон на билете, чуть задержала Антона Васильевича, чтобы между ним и идущими впереди образовалась какая-то дистанция.
Двери в зал оказались открытыми, все места заняты, но в фойе все равно было многолюдно и шумно. Здесь прохаживались мускулистые парни, почти каждый с усами, как у малороссийских гетманов на старинных портретах.
Весь ряд, и соответственно место Антона Васильевича оказался занятым. Однако никто не поднялся. Все сдвинулись, и Антон Васильевич попытался сесть на свое место. Некоторым пришлось податься несколько вперед. Поэтому одна девушка оказалась чуть ли не на колене у Антона Васильевича. Впрочем, это ее ничуть не смущало, она весело разговаривала со своими подругами, сидящими поблизости, очевидно не понимая даже, почему Антон Васильевич возится и покашливает. Ей, Матрене, хоть бы что.
Из динамиков слышалось бренчание гитары, какого-то другого инструмента, приглушенные голоса. Но неожиданно в зале зашумели. По сцене перед занавесом прошел ведущий концерта, подал какой-то знак, занавес поднялся, ведущий сказал несколько слов, утонувших в аплодисментах. На сцене, каждый у своего инструмента сидели музыканты, кажется несколько парней, перешедших сюда из фойе. Они поднялись вразнобой. Не дожидаясь, когда аплодисменты утихнут, заиграли, отчего аплодисменты только усилились. Однако звуки гитар и ударных инструментов были слышны; электроника оказалась сильнее. Два парня играли на электрогитарах, третий на ударных, а руководитель оркестра на каком-то инструменте, напоминающем электроорган.