А вот осину надо колоть иначе. Ту от середины к краю. Сосну или елку тоже по центру, но стараясь топором угодить между сучков. Еловые полешки будут висеть и покачиваться на этих сучках, как на гвоздях.
Все это Антон Васильевич познал еще в ту пору, когда весь Ленинград отапливался дровами. Их, как и хлеб, получали тогда по карточкам. И сколько пришлось ходить по дворам, распилить, расколоть этих дров, чтобы заработать хоть бы на школьную форму! Не говоря уж о том, что надо получить по карточке на дровяном складе свои дрова, перевезти их оттуда, уложить в поленницу во дворе, обшить жестью, чтобы не забивало снегом. А жесть найти где-нибудь в разрушенном доме. И все это входило в его, Антона, обязанности: мать целый день на работе; вечером ей бы лишь успеть приготовить обед на завтра…
Где-то высоко над лесом грохнуло, словно отдаленный пушечный выстрел. Эхом откликнулись рощи. Напуганная хлопком, тявкнула в деревне собака. И послышался гул быстро, с посвистом летящего самолета.
Все подняли головы. Но самолет летел несколько в стороне. Вывалившись из облаков, он скользил по голубому небу, маленький, белый. А звук, усиливаясь и вроде бы все больше отставая, еще шел из облаков. И затем, резко сместившись, пошел от летящего самолета.
— Перешел звуковой барьер, — сказал Виталий. — Техника! Я на таком еще не летал!
— Техника сейчас развивается быстро, — отозвался своим мыслям Антон Васильевич. — Давно ли были лампы, полупроводники, интегральные схемы, а теперь — «чибисы».
— У меня дома где-то брошюрка есть — результаты специального исследования. Если инженер по каким-то причинам года четыре не занимается новым, то его уровень в этой области знаний становится равен нулю.
Отвлеченный разговорами, Антон Васильевич осмотрелся и только теперь заметил, что они раскололи почти все дрова. На это обратил внимание и Виталий.
— Ну, мы побежим, — сказал Антону Васильевичу. — А то опоздаем на сеанс.
— А-а. Бегите. Я доделаю.
— Куда же вы? — встрепенулась находившаяся тут же бабка Параскева.
— Пускай бегут, они торопятся, — сказал Антон Васильевич. — Я теперь тут и один управлюсь.
Он сносил поленья к хлеву, сложил под навес. Подмел двор.
— Да пусть так, я и сама все уберу, — останавливала его Параскева Ивановна. — А ты зайди в избу.
Следом за Параскевой Ивановной Антон Васильевич вошел в дом. Бабка чем-то сразу зашебуршила на кухне, а он остановился у зеркала, поправил волосы. Правее зеркала на стене висела застекленная рамка. Под стеклом собраны фотографии всей бабкиной родни — и совсем маленькие, паспортные, и размером с открытку. Некоторые уже пожелтевшие от времени. Антон Васильевич разглядывал их. А бабка Параскева стояла за спиной.
— Это мой старик. Молодой еще, до войны. А это я. И не взнал, наверное. Да куда ж теперь меня такую взнаешь, вся сморщилась, как гриб сморчок. А это мои сыны. Все четверо. Не вернулись с войны. Старик-то пришел, только летось помер, а они — ни один. Саня, старшой. Толя, Вася. А это — Петя, Петенька, Петушок мой. — Бабка взяла полотенце и стала им протирать стекло над фотографиями, хотя оно и так было чистым. Угадывалось, что бабка проделывала это часто. — На всех троих пришли похоронки, а Петенька пропал без вести.
Ты, Васильевич, — ученый человек, скажи мне, может ли получиться так, чтобы человек пропал без вести?! А вдруг живой, живет где? Мне одна женщина говорила, что в журнале было пропечатано, как одна ждала своего мужа с фронта, не дождалась да за другого замуж вышла. А один раз поехала на остров: там дом такой для инвалидов, кто не захотел калеченным домой возвращаться, — и узнала своего мужа.
Может, и мой Петенька где-нибудь так, матери не желает таким объявляться. Ночью не сплю, все слушаю. Как ветер зашумит, думаю — он, он. Зову его: «Петенька, иди домой». И во сне часто вижу. Иной раз просто около кровати пощупаю, не он ли тут. Слышу, как наклонится к подушке и дышит. Открою глаза — никого.
— И мой отец не вернулся с фронта, — сказал Антон Васильевич, подумав, что, может, хоть от этого участия бабке будет как-то полегче.
— Да что ж мы тут остановились! — вроде бы опомнилась бабка. — Идем на кухню. Что ж это я? Идем!
На кухне на столе стояли стаканы, приготовленные бабкой огурцы.
— О-о! Нет! — сказал Антон Васильевич. — Не употребляю.
— Что ж, здоровье сдало? — участливо спросила Параскева Ивановна.
— На здоровье пока не жалуюсь.
— Или религия не позволяет?.. Как же я тогда?.. — растерялась бабка. — Никак не отблагодарю.
Она проворно достала из кармана передника и сунула Антону Васильевичу трешницу.
— Что вы! — запротестовал Антон Васильевич. — Ни в коем случае! Что вы!
— На, тогда возьми хоть карамеленку. Сунь в карман, потом съешь.
— Спасибо. — Антон Васильевич, чтоб не обижать Параскеву Ивановну, взял конфетку в какой-то простенькой обертке, положил в карман.
— Вам спасибо. Выручили старую. — Бабка до калитки провожала Антона Васильевича и все благодарила. — Заходите, если что надо. Может, постирать что или ягодок кисленьких захотите.
Пока Антон Васильевич разговаривал с бабкой, пока шел до клуба, стало темно. На ощупь поднялся на крыльцо, нашарил замочную скважину в дверях. А когда, просмотрев последние номера газеты, снова вышел на улицу, темнота была такая, что только в прямоугольнике света, падавшего из окна, угадывались забор, ближние кусты — все это в тумане, как в дыму.
Туман полз холодный. Поручни на крыльце, трава и кусты — все было мокрым.
В деревне светились огни. От школы, в которой в этот раз показывали кино, приглушенные расстоянием, доносились звуки музыки, голоса, девичий смех. Там веселилась молодежь.
А над верхушками деревьев, над головой, — тысячи кажущихся близкими звезд. В городе их не видишь из-за отсветов фонарей. А здесь поражаешься — сколько их! И крупных, и совсем крохотных, мерцающих, искорками.
Виталий и Тяпа вернулись, когда Антон Васильевич спал. Пришли возбужденные, шумные.
— Как картина? — проснувшись, но не поднимаясь, моросил Антон Васильевич.
— Что надо!.. Больно? — обратился Виталий к Тяпе.
— А что такое?
— Да темнотища, ничего не разглядеть. Натолкнулись на столбик. Тяпа глаз ушиб. Ну это еще ничего, пройдет!
— Иод где-то есть. Помажь иодом, — посоветовал Антон Васильевич Тяпе, который, склонившись к зеркалу, ощупывал подглазье.
— Ничего, пройдет, — сказал Виталий. — Будет синячок небольшой. Могло быть хуже.
Он и Тяпа легли, но о чем-то еще долго разговаривали, выключив свет. По дороге под окнами взад-вперед прошли местные парни, играли на гармони, пели частушки.
Мы чужого не желаем,
Своего не отдадим.
Кто чужого пожелает,
Оплеухой наградим.
Чем-то пару раз так саданули в стену, что загудел тес.
«Да что они там, обалдели, что ли!» — рассердился Антон Васильевич. Хотел было выйти на крыльцо пожурить их — лень было подыматься.
Утром, перед завтраком, он полез в карман за расческой, и ему в руку попалась сунутая туда вчера конфетка. Показалось, что раздавил ее: уж слишком мягкая обертка. Развернул. А в кулечке лежала скрученная в трубочку пятерка.
«Ай да бабка! Провела!.. Ну хитрая!» — рассмеялся Антон Васильевич. Все-таки сунула пятерку, решив, очевидно, что тройку он не берет, потому что мало.
После завтрака Антон Васильевич зашел к бабке.
— Параскева Ивановна, возьмите это и не давайте впредь. А иначе мы не будем с вами дружить.
— Прости ты меня, дуру старую, Васильевич. Хотела как лучше. Вовек не забуду. Спасибо!.. Как вашего паренька-то, шибко побили?
— Кого это? — Только сейчас Антон Васильевич понял, отчего у Тяпы синяк под глазом. «Да, для столбика-то великоват, пожалуй! Как я сразу не догадался! Вот почему так воинственно пели местные парни, долго гуляли под окном!»
— Это все Валька Лешуков, он!.. — продолжала бабка. — Как увидит, кто с Нюркой Дашкиной танцует, — сам не свой! Сразу в драку. А ваш-то паренек этого не знал, раз пригласил, другой. Валька и озверел. Хорошо, что этот малец, которого Валька вдарил, умный — убег. Ко второму кинулись — он хвать кол из изгороди. Отойдите, говорит, ребятушки, а то как бы кого ненароком не зацепить. Взял этот кол — кидь в огород и пошел. Его не тронули, испужались. Да господи, хоть девка бы была красавица, а то тьфу! И поглядеть не на что.
Антон Васильевич понимал, что бабка ругает какую-то Нюрку Дашкину, желая ему «потрафить». Но он думал иначе: «Жаль, что мало досталось!.. Надо, чтоб побольше накидали!»
— Тайм-аут! — сказал Виталий Антону Васильевичу, когда тот вернулся к коровнику. И он, и Тяпа сидели на бревне. Оказалось, что пореченские парни, приятели Вальки Лешукова, бойкотировали шабашников, не привезли гравий. Получился вынужденный простой.
— Ничего, к обеду все уладится! — успокаивал Виталий. — Схожу, и будет все лады.
Чтобы занять получившийся простой, Антон Васильевич решил прогуляться. Посмотреть здешние места. А то был в деревне и ничего не видел.
Деревенская улица обоими концами упиралась в шоссе. Антон Васильевич пошел по нему. Еще издали увидел чуть в стороне какое-то странное серое бетонное сооружение, обнесенное оградой из жердей, и не сразу понял, что это. Только подойдя ближе, разглядел, что это бетонная плита метра в два высоты. Как на братских могилах. На ней высечена надпись: 1941—1945 гг. и ниже — фамилии в несколько столбцов. «Деревня Поречице. Козлов Михаил Федорович. Козлов Степан Федорович. Козлов Алексей Федорович. Козлов Федор Иванович».
Антон Васильевич понял, что это перечень тех, кто не вернулся с войны. По два, по три, по четыре раза одинаковые фамилии и отчества. И среди них он нашел фамилии и имена бабкиных сыновей: «Никифоров Александр. Никифоров Василий. Никифоров Анатолий. Никифоров… — в четвертой строке, рядом с фамилией, имя и отчество зацарапаны чем-то острым. «Петушок, Петенька…»