— Ничего, это не только у тебя, и у меня есть. Я крашусь, поэтому не очень заметно. — И она рассмеялась.
Они внимательно рассматривали друг друга. И Серегину казалось, что она почти не изменилась. Только, пожалуй, стала чуть серьезнее, как говорят, повзрослела.
А так — сколько прежнего очарования! Есть женщины, выделяющиеся своей броской красотой, а есть — очаровательные. Которых не назовешь красавицами, но в которых все так мило. Именно такой была Надя. Серегин рад был этой неожиданной встрече. Как же он мог запамятовать, что Надя работает здесь? Ведь по окончании института он провожал ее, вместе с ребятами ходил на вокзал, и первое время переписывались.
Теперь они говорили, говорили и не могли наговориться. Начали возвращаться вышедшие покурить.
— Я побежала. Я и так задержалась, сижу уже полчаса. Как освободишься, приходи. Я работаю в соседней комнате. В «Бюро нормализации». После работы пойдем ко мне в гости, посмотришь, как я живу. Где ты устроился?
— Пока нигде.
— Ну вот, зайдем в гостиницу. На тебя там заказан номер. — Это она говорила, уже стоя в дверях. — Я жду тебя.
— Мы знаем друг друга еще с первого курса института, — пояснил Серегин собравшимся, которые рассаживались по местам. Он улыбался.
— Она часто вспоминает об этом, — сказал Шебаршин, постояв над Серегиным. — «Что, поехали дальше?
Серегин все никак не мог привыкнуть к этой его странной полуулыбке, полуухмылке, когда он говорил, отворачиваясь в сторону.
За общей беседой время прошло незаметно. Серегин звонка не слышал, обратил внимание, что все стали посматривать на часы и подниматься.
— Что, рабочее время кончилось?
— Да, мы, как и цеха на заводе, работаем с семи.
— Идемте, Надя уже ждет нас, — сказал Шебаршин.
Пока он убирал в шкаф папки со схемами, Серегин стоял у окна. Оно выходило на поля, луга, темно-фиолетовые леса по горизонту.
Надя была уже готова, взяла Серегина и Шебаршина под руку.
— Давай мы тебя возьмем, — предложил Серегин. — Так как-то привычнее.
— У нас тут такси нет. Так что на своих двоих, — сказал Шебаршин.
Они пошли к многоэтажным домам на пригорке за речкой, это место называлось «городок». Здесь были разные магазины: «Гастроном», «Кулинария», «Книги», и даже в одном из домов — «Вечерний ресторан». В соседнем здании находилась гостиница.
Фойе гостиницы было просторным, на журнальных столиках лежали свежие номера газет, в специальном стеклянном шкафу, на полках, стояли горшочки с разнообразными кактусами.
Администратор гостиницы очень тщательно и несколько раз просмотрела все бумаги и сказала Серегину, возвращая ему паспорт и командировочное удостоверение:
— На вас заявки нет.
— Как же! — возмутился Шебаршин. — Я сам сюда звонил, заказывал. Сам лично!
Администратор еще раз посмотрела бумаги.
— Не знаю, нет.
— Безобразие! Надо искать как следует! Где у вас директор?
— Его уже нет на работе, — пояснила администратор и посмотрела на часы, давая этим понять, что рабочее время у всех кончилось.
— Безобразие! — гудел Шебаршин. Он воспринял это как личное оскорбление. — Завтра пойду к директору завода, доложу. За такое дело с работы снимать надо, вот что!
— А что я могу сделать? Сегодня столько народу понаехало, не только номеров, даже одиночных мест нет. Ульяна Петровна, может, ты к себе возьмешь? — обратилась администратор к поливавшей цветы старушке в темном халате. — На одну ночь. Завтра с утра номер освободится.
— Да если хотят, пусть идут, посмотрят, — сказала Ульяна Петровна. — Может, еще и не понравится. Здесь же близенько, в Матвеевке.
Деревня Матвеевка тоже располагалась на берегу реки, но по иную сторону завода. Все дома в один ряд, окнами на дорогу. Между домами высокие дощатые заборы — с улицы не увидишь, что делается во дворе. В каждом заборе — калитка с кованым кольцом. Вход в дом с крыльца во дворе. И еще одна калитка со двора — в огород. Огороды за домами — к реке.
— Вот вам горница, — предложила Ульяна Петровна Серегину, предварительно скинув туфли в коридоре и босой проводив его. — Тут и будете спать. Я летом сплю на крыльце. Зимой — на кухне возле окна, а летом, как тепло начинается, так тут. А вы выбирайте комнату любую, которая понравится.
В горнице было прохладно. Окна с улицы затеняла сирень. Стены завешаны самодельными ковриками: в свое время такие продавали на базарах, с лебедями и голубыми озерами. На полу — вязаные половики, их так много, что не видно половиц. Высокая никелированная кровать, на которой под серебристыми шариками повязаны розовые, из атласной ленты, бантики.
— А вот тут все мое хозяйство, — сказала Ульяна Петровна, выходя во двор, поглядывая на замешкавшихся у крыльца Шебаршина с Надей. В дальнем углу двора стоял поросенок. Какой-то странный. Серегин еще не видывал таких. Длинный и тощий.
— Хочешь поесть? — обращаясь к поросенку, спросила Ульяна Петровна.
Поросенок нервно передернулся всем телом и, мотнув головой, ответил:
— Ню…
— Может, хоть немножечко? — заискивала Ульяна Петровна.
— Ню… — Поросенок капризно дернул головой и отвернулся.
— Вот мое наказание! Да еще Сашка! — В это время с улицы раздался не то что плач, а громкий рев:
— Я им покажу-у!
— Идет! — сокрушенно вздохнула Ульяна Петровна. — Идет мое чадо. — И тотчас от толчка калитка открылась, и во двор вошел мальчишка лет пяти. В фуражке, брюки на одной лямке.
— Опять подрался? — спросила Ульяна Петровна.
— А-га-а.
— Теперь с кем?
— С Кострюковыми-и. Да-а, их двое, а я — один. Но я им покажу-у.
Мальчишка кулаком размазывал но лицу слезы. — Будешь есть?
— Ага, — тотчас умолк и успокоился Сашка.
— Иди на кухню, я тебе сейчас яичницу поставлю. Может, и ты что-нибудь поешь? — вспомнила Ульяна Петровна о поросенке.
— Ню!..
Серегину понравились и помещение, и сама Ульяна Петровна. Он решил здесь переночевать.
— Ну что ж, тогда мы тебя на сегодня покинем. Ты отдыхай, устал с дороги, — сказала Серегину Надя.
— Не будем глаза мозолить, — пробасил Шебаршин.
— Как там мамка-то? — спросила его Ульяна Петровна.
— Суетится. Сестра вчера приехала.
— Это которая?
— Мария. Младшая. Со всеми детьми. Завтра старшая приезжает. Двум дядьям на Дальний Восток телеграммы посланы.
Шебаршин и Надя ушли.
— Добрый малец, — глядя Шебаршину вслед, хвалила его Ульяна Петровна. — Не курит, не пьет. Институт окончил. Работящий. Хороший малец. Другим нашим не чета.
Она на кухне жарила для Сашки яичницу из нескольких яиц. Получилась целая сковорода. Аппетит у Сашки был отменным. Съев, потрогал пальцем лоб и выпуклый живот. Убедившись, что они одинаковой твердости, сказал:
— Пойду Кострюковым надаю! — поправил сползающую на глаза фуражку и направился за калитку.
Пока Ульяна Петровна кормила Сашку, убирала со стола, Серегин прошел в смежную комнату. Там в простенке между окон висела выгоревшая любительская фотография за стеклом в рамочке. Вихрастый мальчишка. С угла в рамке подоткнута паспортная фотография мужчины в русской рубашке, ворот застегнут на все пуговицы. Волосы гладко причесаны. Наверное, были намочены, перед тем как фотографироваться.
— Это Сашка? — поинтересовался Серегин, рассматривая мальчишку на фотографии.
— Нет, мой сынок, Коленька, — сказала Ульяна Петровна, вытирая стекло на фотографии полотенцем. — А это мой муж Семен Семенович, — долго и задумчиво смотрела она на паспортную фотографию.
— Сашка — моей соседки сынишка. Батька-то его работает шофером, мать — в полеводческой бригаде в совхозе, тоже нет дома, некому приглядеть, так он со мной. А вы пейте молоко, наливайте.
— Спасибо. Я кое-что из города прихватил.
— Потом пригодится, — сказала Ульяна Петровна. — Как вас зовут-то? Меня зовут бабкой Ульяной. И вы так зовите, как наши матвеевские. Вы что ж, Надин родственник?
— Вместе учились.
— Кушайте, не буду вам мешать.
Бабка ушла во двор, и в приоткрытую дверь Серегин видел, как она бегала за поросенком по двору, ставила перед ним ведро. Поросенок рылся в ведре, встряхивая лопоухой головой.
С улицы послышался звук, будто кто-то играл на гармони, нажимая только на баси, разводил и сводил мехи. Это с ревом шел Сашка.
— Мой ненаглядный идет! Гляди-ка, опять подрался?
— Не-ет.
Сашка был весь измазан в синюю жидкую глину. Руки, ноги, даже голова. Глина комьями висела на нем, застряла в волосах.
— Где же ты так?! — ужаснулась бабка Ульяна.
— Засосало. Ершовы колодец чистят, глину выскабливают ведром, выливают на пожню. А я побежал по доске, да поскользнулся.
— Раздевайся скорее, пока мамка не вернулась.
Бабка Ульяна стянула с Сашки одежду, поставила его в таз на табурет, сначала щепочкой соскабливала с ног и рук большие комья, затем принялась мыть. Серегин помогал ей, поливал из чайника. Очень долго пришлось промывать голову.
— Что ж ты, головой там бодался?
— Так и голова застряла.
Когда Сашку вымыли, вытерли и переодели в сухое, бабка Ульяна сказала ему: «Иди пей молоко». Налила пол-литровую фаянсовую кружку. Сашка пил молоко, делая передышки, сразу всю кружку одолеть не мог. В паузах болтал под столом ногами. Бабка, облокотясь о столешницу и подперев голову руками, смотрела на него. И все жесткие морщинки у нее на лице куда-то пропали, остались только добрые, ласковые. Вздохнув, бабка Ульяна взяла Сашку за взъерошенный чуб и потрепала.
— Причесался бы маленько.
— А зачем?
— Девчонки любить не будут.
— Девчонки? — удивился Сашка. — Они — дуры.
— Вот подожди, вырастешь, будешь целовать какую-нибудь.
Сашка, надменно прищурясь, смотрел на нее, твердо зная, что такого никогда не случится.
— Ты не поцелуешь, так она сама возьмет да и поцелует!
— А я ей плюху дам.
Сашка допил молоко, потрогал лоб и живот, вздохнул, — видимо, живот показался ему недостаточно твердым.