Вернувшись к дивану, господин Ду произвел невнятный жест рукой в сторону картины, словно отмахиваясь от кого-то.
– Господин Ду, если мое присутствие вас беспокоит, то я могу вернуться, когда вас не будет дома, – предложила Цзяцзя. – Скажем, завтра.
– Ерунда, – пробормотал хозяин себе под нос и с некоторой нервозностью стал пытаться чем-нибудь занять руки. – Пожалуй, мне нужно немного выпить.
Откупоренная бутылка коньяка уже стояла на столе. Господин Ду стал наполнять бокал, и спертый воздух гостиной наполнился парами алкоголя.
– Госпожа Вань и дети отдыхают в Америке? – спросила Цзяцзя, выдавливая на палитру голубую краску.
– Она в Бостоне, покупает пододеяльники и наволочки, – пояснил господин Ду. – Дети будут учиться там в пансионе.
– Но они такие маленькие! – ужаснулась Цзяцзя. – У вас в Бостоне дом?
– Они там под хорошей опекой: за ними присмотрит мой давний товарищ. Мы знаем друг друга со школы. Вань Лянь вернется через несколько дней, когда у них начнутся уроки. Собственно, первоначально жена собиралась вернуться вчера.
Господин Ду прижал кулак к уху, сделав вид, что говорит по телефону, и продолжил:
– Но она позвонила мне и сказала: «Ой, матрасы слишком мягкие, позвоночники искривятся, нужно купить детям новые матрасы. А еще им потребуются шкафчики для обуви, там они будут хранить новые кроссовки, которые мы купили в Нью-Йорке, иначе их крошечные комнаты провоняют. Кроме того, мне нужно купить теннисную ракетку для Хойхоя и балетки для Инъин». Короче, мне нужно купить то, мне нужно купить это…
Господин Ду залпом выпил бокал коньяка и проворчал:
– Когда я был маленький, мне очень хотелось иметь мягкий матрас. Детям нужно преодолевать трудности, чтобы вырасти закаленными, мы не должны их баловать, вы согласны? У вас есть дети?
Цзяцзя виновато покачала головой, словно сожалея о невозможности сопереживать господину Ду из-за отсутствия собственных детей.
– Но вы хотя бы замужем? – спросил он.
Цзяцзя ненадолго задумалась и снова покачала головой.
– Подождите минутку. – Господин Ду исчез в спальне и вернулся с акустической гитарой наперевес. Он выдвинул стул из-за стола, уселся и принялся настраивать гитару. – Не могли бы вы передать мой бокал? И мои сигареты?
Цзяцзя принесла бокал, пачку сигарет и бронзовую пепельницу, местами почерневшую от многолетнего использования.
– Позвольте спеть вам песню! – Он провел рукой по струнам. – Что бы вам хотелось услышать?
– Все что угодно, – ответила Цзяцзя.
– Не смотрите на меня свысока, моя дорогая. Когда-то я каждую среду пел джаз в своем заведении! У меня неплохо получается. Я редко пою даже для жены. Ну же, скажите, что вы хотите!
– Ну, тогда выберите что-нибудь на свой вкус.
Цзяцзя вернулась к картине, взяла кисть и стала ждать, когда он начнет.
Господин Ду прикурил последнюю сигарету в пачке, затянулся и, положив ее на край пепельницы, оставил дымиться как ладан. Он перебрал несколько аккордов на гитаре, проверяя звучание, а затем запел.
Его чистый берущий за душу голос удивил Цзяцзя: она ожидала чего-то более грубого. Пение походило на ясный день на вершине залитой солнцем горы. Это была английская баллада, которая показалась Цзяцзя знакомой, хотя она не могла вспомнить название.
Он очень хорошо выговаривал слова, хотя большую часть текста и заменил на «ла-ла-ла» и «ди-да-ла». Сигарета догорела до конца, и он раздавил ее в пепельнице.
– Мы разводимся, – сообщил господин Ду, допев последний куплет.
Затем резко ударил по струнам, издавшим диссонирующий аккорд, зажмурился, открыл рот и громко закричал, как младенец. Кожа на его лице сморщилась, как выжатое полотенце.
– Мы поссорились, и… – он щелкнул пальцами, – она сказала, что хочет от меня уйти.
– А как же дети? – спросила Цзяцзя.
Он закрыл лицо руками и не ответил.
– Я никогда не думал, что она меня бросит, – пробормотал он наконец.
Цзяцзя положила кисть в отрезанное дно пластиковой бутылки. Зеленая краска расплывалась и окрашивала воду в молочно-зеленый цвет. Интересно, Чэнь Хан рано или поздно попросил бы ее о разводе, чтобы потом жениться на другой? Если бы он бросил Цзяцзя, писала бы она Будду, слушая рыдания господина Ду?
Теперь это уже не имело значения. Глядя, как господин Ду держит гитару на коленях и плачет так, словно вот-вот позволит своему сердцу разбиться у нее на глазах, Цзяцзя, как ни странно, ощутила безмятежность. Словно их сердца мимолетно соприкоснулись.
– Цзяцзя, – вдруг выпалил господин Ду, подняв голову, – я забыл спросить: вы совсем выздоровели? Кто-нибудь о вас заботился, пока вы болели?
– Я переехала к бабушке, – пояснила Цзяцзя. – Там живет и моя тетя.
– Ваша тетя… жена Ли Чана, верно? Он хороший человек. Ладно, дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.
Он вытер слезы и улыбнулся.
Остаток дня господин Ду пел, а Цзяцзя работала. Он чередовал английские и китайские песни, исполняя все – от рок-баллад и джаза до народной музыки. Когда Цзяцзя узнавала песню, она подпевала.
Ближе к вечеру она потратила лишний час, выписывая чашу для подаяний в центре композиции. В руках Будды чаша сверкала, подобно сапфиру.
Господин Ду становился все менее разговорчив и, когда Цзяцзя сообщила, что закончила, только махнул рукой. К тому времени как она вышла на улицу и приблизилась к станции метро, там уже выстроилась длинная очередь. Она бросила сумку на ленту рентгена у входа, и группа женщин средних лет пропустила ее через рамку металлоискателя.
У поезда Цзяцзя пропустила вперед других людей. Казалось, они больше спешили домой. Она решила, что, когда вернется из Тибета, научится водить машину. Теперь, когда Цзяцзя закончила картину для госпожи Вань, она чувствовала себя спокойнее. Она не любила оставлять недоделанное, и окончание работы стало в некотором роде добрым предзнаменованием для предстоящей поездки. Она представила себе, что сказал бы Лео, если бы увидел на стене плод ее трудов.
Похвалил бы, решила она.
Через несколько дней госпожа Вань попросила Цзяцзя зайти. Горничная загружала в холодильник бутылки. На этот раз, похоже, прибыло японское саке.
Господина Ду не было дома.
– Это именно то, чего я хотела! – восхищенно проговорила госпожа Вань, поклонившись и проведя по картине указательным пальцем. – Эти пруды выглядят как настоящие! О, посмотрите на глаза Будды! Они такие добрые… такие заботливые.
Она опустилась на мраморный пол, встав на колени, сложила перед собой ладони, закрыла глаза и молилась, как будто теперь, на дописанной картине, перед ней действительно сидел настоящий Будда.
– Я привезу вам из Тибета подарок, – пообещала Цзяцзя.
– Только такой добрый и чистый человек, как вы, мог написать такую потрясающую картину.
Госпожа Вань встала и пожала руку Цзяцзя. Это было крепкое рукопожатие, плохо сочетавшееся с худобой и хрупкостью хозяйки.
– Я слышала, когда вы пришли в прошлый раз, муж был дома, – продолжила госпожа Вань. – Он сказал, что я переезжаю? В центре города слишком плохой воздух.
– Ужасный.
– Не знаю, стоит ли вам говорить, но мы разводимся. Дети в Америке, и я подумала, что сейчас самое подходящее время. Я действительно не могу больше с ним оставаться. Его никогда не бывает дома. С таким же успехом я могла бы жить одна. Мы уже больше двух месяцев не ужинали всей семьей. Два месяца! Это больше шестидесяти дней. И на этот раз, когда я вернулась, квартира выглядела так, будто пережила попытку ограбления! Настоящий бардак!
Госпожа Вань ходила по кругу и рассматривала случайные предметы.
Наконец она взяла свою сумку и вытащила две пачки новых банкнот по сто юаней, перехваченные бумажными полосками.
– Как я смогу провести еще хоть один день с этим человеком? – сказала она, протягивая деньги Цзяцзя. – Пересчитайте еще раз, ладно? В последнее время я немного рассеянна. Он такой грязный, понимаете? Даже сразу после того, как муж примет душ, мне все равно кажется, что он грязный.
– Он, должно быть, действительно любит вас, – проговорила Цзяцзя, не зная, что еще сказать госпоже Вань, и в знак доверия сунула деньги, не пересчитывая, в боковой карман своей сумки.
– У нас двое детей, – продолжила госпожа Вань. – Любовь и страсть не помогают прожить вместе всю жизнь. Брак, в конечном счете, основывается на двух людях, изо дня в день живущих под одной крышей, поддерживающих друг друга, когда наступает старость. Он этого не понимает.
– Что будет с картиной, когда вы съедете? – спросила Цзяцзя.
– Я уверена, Старина Ду будет доволен. По моему мнению, картина пойдет ему на пользу. Вы должны позвонить, когда вернетесь, хорошо? В моей новой гостиной будет большая стена. – Она широко раскинула руки, показывая необъятность стены. – Я хочу новую картину. Еще больше этой!
Цзяцзя согласилась и зашнуровала кроссовки, готовясь уйти.
– У господина Ду чудесный голос, – заметила она, направляясь к дверям.
– Он пел для вас? Ду пел дома с утра до вечера, пока у нас не родился второй ребенок. Для меня его песни чересчур громкие. Я предпочитаю спокойную обстановку. – Госпожа Вань потерла шею и поморщилась. – Должно быть, старею. Даже в такие теплые дни, как сегодня, мне все равно кажется, будто в шею дует холодный ветер.
Она завернулась в синий шарф и проводила Цзяцзя до двери.
Глава 11
В день вылета Цзяцзя в Лхасу она обнаружила, что Сяо Фан ждет ее у подъезда. На жене отца были розовая шелковая блузка и синие джинсовые шорты. Ее прямые волосы, крашенные в черный, были стянуты заколкой «Берберри». Темно-красная помада делала ее старческие губы похожими на сушеную клюкву, а шорты были велики и не шли ей. Но Сяо Фан всегда напоминала упрямую девчонку, идущую своим путем, не обращая внимания на окружающих. Для себя и для своей семьи она всегда была центром вселенной. Теперь к семье присоединился и отец.
Цзяцзя опустила чемодан на крыльцо. Небо на востоке отливало голубизной, но над головой было серым.