– Цзяцзя! – Сяо Фан сняла солнечные очки и помахала ими в воздухе. – Ты уже уезжаешь? Я звонила твоей тете, и она сказала, что ты сегодня летишь в Тибет. Я отвезу тебя в аэропорт.
Цзяцзя огляделась в поисках отца.
– Здесь только я, – улыбнулась Сяо Фан. – Отец не знает, куда я поехала. Он уже старый, понимаешь? У него запоры и постоянно болит плечо. Цзяцзя, не хочешь переехать обратно к нам?
– Переехать обратно к вам?
– У нас пустуют две комнаты, в одной из них есть ванная, и ты можешь…
– Нет, – отказалась Цзяцзя. – Спасибо, но в этом нет необходимости. Мне и здесь хорошо живется.
Мрачная Сяо Фан напоминала побитую собаку.
Она вздохнула и сказала:
– Твоя тетя тоже переживает нелегкие времена.
В голосе прозвучали материнские нотки: как будто она пыталась объяснить маленькой дочке что-то трудное, но так, чтобы та не слишком расстроилась. Мать Цзяцзя никогда не сюсюкала: всю свою жизнь она лишь смеялась, плакала, любила и ненавидела и никогда не защищала Цзяцзя от любой правды – прекрасной или сокрушительной. Но Цзяцзя вспомнила, как в детстве ей хотелось, чтобы мать, гладя ее по волосам перед сном, прошептала, что они с отцом будут жить как одна семья, а женщина, стоящая сейчас перед ней, всего лишь тетя Фанфан, не больше. Увы, вместо этого мать держала Цзяцзя на руках и, уткнувшись в волосы дочери, иногда всхлипывала, а иногда с нежной отстраненной улыбкой раскачивала ее взад и вперед. Она никогда не пыталась ничего объяснить.
– Моя старая квартира пустует, – продолжила Сяо Фан. – Если хочешь, можешь пожить там. Тебе, бабушке и тете так будет гораздо удобнее.
– Скажите отцу, пусть бережет себя. Я повидаюсь с ним, когда вернусь.
– Подумай об этом ради своей тети. Давай я тебя отвезу.
– Я заказала такси, – отозвалась Цзяцзя.
Сяо Фан взялась за ручку чемодана и помогла дотащить его до черной «Тойоты», ожидавшей у ворот. На прощание она снова помахала темными очками, прежде чем их надеть, одарила Цзяцзя сияющей улыбкой, и та вспомнила, как улыбнулся отец за столиком в ресторане шанхайской кухни – приподняв уголки губ и обнажив зубы.
Аэропорт был набит родителями и детьми, улетавшими из города на летние каникулы. Все куда-то торопились, натыкались друг на друга или бросались врассыпную, как стадо, на которое напали волки. Чтобы добраться до стойки регистрации, Цзяцзя пришлось пройти две линии контроля, организованные службой безопасности.
– Когда же, черт возьми, они прекратят эти бессмысленные проверки? – воскликнул мужской голос где-то позади нее. – Посмотрите на эту женщину, она не положила сумку на ленту! Все совершенно бесполезно. И незачем платить пятерым бездельникам, обслуживающим один рентгеновский аппарат!
У Цзяцзя зазвонил телефон. Это снова была Сяо Фан.
– Ты уже зарегистрировалась? – спросила она. – Во сколько твой рейс?
– Около семи. Стою в очереди. А в чем дело?
Цзяцзя сунула руку в сумку и выудила удостоверение личности. Европейка, стоявшая перед ней, поставила рюкзак на ленту и отошла от стойки. Цзяцзя протянула документ представителю авиакомпании.
– Я только что перевела на твой счет немного денег. На дорожные расходы, – сообщила Сяо Фан.
– Я отошлю их обратно, как только зарегистрируюсь.
– Оставь. На всякий случай.
– Я не могу, – возразила Цзяцзя.
– Твой отец хочет, чтобы ты их взяла. Это его деньги. В этом нет ничего дурного, просто мы оба хотим быть уверены, что ты хорошо проведешь время, – продолжила Сяо Фан.
Клерк, занимавшийся Цзяцзя, вручил ей посадочный талон и документ. Он обвел красным карандашом время посадки, номер выхода и, привстав, жестом указал направление. Потом улыбнулся, сел и протянул руку следующему пассажиру.
– Цзяцзя, позволь нам что-нибудь для тебя сделать, – продолжила Сяо Фан. – У нас не было возможности помочь, когда скончался твой муж.
– Мне не нужны деньги, – ответила Цзяцзя.
Очередь к будкам досмотра вилась через весь зал.
– Я пока оставлю их себе и отошлю обратно, когда вернусь, – уступила Цзяцзя, чтобы только закончить нескончаемый разговор.
Сработало. Сяо Фан, похоже, осталась довольна.
Цзяцзя стала последним пассажиром, поднявшимся на борт. Эту привычку она унаследовала от Чэнь Хана, который терпеть не мог ждать других и поэтому всегда предпочитал проходить регистрацию позже всех. Через несколько минут после того, как она втиснулась в свое кресло, стюардесса объявила номер рейса и другие подробности, касающиеся полета. Затем повторила произнесенную речь по-английски и, наконец, предоставила пассажирам возможность вполголоса разговаривать друг с другом.
По темнеющему небу плыли серые облака. Десять-пятнадцать минут, в которые самолет готовился к взлету, всегда были для Цзяцзя самым сентиментальным моментом. Как-никак, она покидала родной город. Каждый раз, поднявшись на борт, она с неподдельной грустью смотрела в иллюминатор на здания аэровокзала, взлетно-посадочную полосу и рулежные дорожки.
Самолет отъехал от выдвижного трапа, вырулил на взлетно-посадочную полосу и, наконец, взлетел, взмывая над Пекином все выше и выше, поднялся над облаками, и вскоре город полностью исчез из виду. После этого ощущение, что самолет движется вперед, пропало. «Удивительно, – подумала Цзяцзя, – как много человеческих эмоций зависит от того, что видят глаза. Когда бесконечный сгустившийся водяной пар, или горизонт, или темнота становятся единственным, что предстает перед нами, мы чувствуем себя такими оторванными от мира, что кажется, будто все связи с родиной потеряны и остальные пассажиры, занимающие отведенные им места, – просто незнакомцы, направляющиеся к одному и тому же пункту назначения лишь для того, чтобы там снова разойтись в разные стороны».
Отель, где она остановилась, притаился в небольшом переулке в центре Лхасы, недалеко от улицы Бархор. Это был бизнес-отель, над его дизайном, похоже, никто особо не задумывался: большая бетонная коробка для обуви с темно-красной крышкой вместо кровли. Виски сжало тупой болью от разреженного воздуха высокогорья; Цзяцзя переоделась в номере, надела длинное белое льняное платье. На улице в разномастных лавочках продавали местные сувениры, электронику, сигареты. Цзяцзя бесцельно прошла несколько кварталов вслед за двумя черными собаками и очутилась у реки, которую видела из машины, привезшей ее из аэропорта. Одна собака хромала на заднюю лапу и часто останавливалась попить из лужи. Другая, поменьше, то и дело убегала вперед. Накануне прошел дождь, и кусты по обеим сторонам улицы были влажными. Река текла между голыми берегами, на которых не было ничего, кроме песка и камня. Цзяцзя вырвала из альбома два листа, разложила их на камнях и села, скрестив ноги.
Она стала рисовать рыб в воде, хотя с этого места их не было видно. Цзяцзя представила себе рыб матово-серыми, как большинство речных обитателей. Они различались по размеру, но все – с сильными, как у лосося, хвостами.
Цзяцзя как раз начала рисовать плавники, когда сзади раздались громкий стук и ругательство, произнесенное мужским голосом. Она обернулась и увидела тощего, ничем не примечательного человека, упавшего на бок. Рукой человек крепко прижимал к груди зеленую тетрадь. Рядом лежал костыль. Он был одет в просторную рыжую рубашку с нагрудным карманом и короткими рукавами, заправленную в линялые синие брюки. Цзяцзя поколебалась, но затем все-таки помогла мужчине подняться на ноги и вручила костыль.
– Спасибо, – поблагодарил незнакомец, отряхивая одежду. – Слишком скользко для калеки.
– У вас пекинский акцент, – заметила Цзяцзя.
Тот удивленно откинул голову и слегка приподнял костыль в знак восхищения ее догадливостью.
– Так вы тоже из Пекина? Что вы здесь делаете?
– Рисую.
– Всегда приятно встретить кого-нибудь из Пекина. – Он протянул ладонь для рукопожатия. – Как вас зовут?
– У Цзяцзя.
– Вы художница? А я писатель. Меня зовут Жэнь Ци. Покажите мне свои рисунки!
Он наклонил голову к Цзяцзя и заглянул в ее альбом. Она инстинктивно сделала небольшой шаг назад, и он посмотрел на нее виноватым взглядом, стыдясь непреднамеренного неуважения.
Цзяцзя показала ему наброски, и Жэнь Ци внимательно изучил каждый, не делая замечаний. Она поняла, что он гораздо моложе, чем ей вначале показалось. Ему, верно, было лет двадцать с небольшим.
– Продолжайте рисовать! А я буду сидеть здесь и вдохновляться, – наконец сказал он и медленно опустился на землю. – Черт! Здесь мокро.
Большую часть дня, пока солнце дугой двигалось над ними, Цзяцзя рисовала рыб, а Жэнь Ци сосредоточенно смотрел на речную гладь. Его глаза сузились в щелочки, словно он размышлял, а указательный палец выводил на коленях какие-то знаки. Иногда он рассказывал Цзяцзя что-нибудь о Тибете. Тибет называли третьим полюсом мира. В Тибете находится самое высокогорное пресноводное озеро в мире, но как оно называется? Он не мог вспомнить. Почти половина населения Земли зависела от притока пресной воды с Тибетского нагорья. Если вы не знаете названия местного цветка, его можно назвать просто «гесанг». Кстати, по-немецки это слово означает «песня». Каждый человек в Тибете умеет танцевать и петь.
– Моя жена тибетка, – сказал он. – Так что могу засвидетельствовать: она действительно потрясающая танцовщица и певица.
Цзяцзя рассмеялась.
– Вы экскурсовод?
– У Цзяцзя, я провожу много исследований для моих книг. К тому же моя жена была гидом. Так мы с ней и познакомились. Но потом она бросила работу и поехала со мной в Пекин.
Он огляделся по сторонам.
– Как поживают рыбы?
На этот раз, как мальчишка на первом свидании, он, казалось, боялся подойти слишком близко.
– Вы любите изобразительное искусство? – спросила она, протягивая альбом.
– Теоретически да. Мне оно очень нравится, но лишь в теории. Художники в наши дни стали роботами. На самом деле этим грешат не только художники, но и писатели, музыканты, даже спортсмены! Они рисуют, пишут или играют одно и то же снова и снова. Те же птицы и горы, те же герои и истории. Но, по сути, У Цзяцзя, мы все еще люди, а потому случайные отклонения от механического творчества означают либо абсолютный блеск, либо совершенную катастрофу. Все мы живем ради этих ярких мгновений.