Он пролистал альбом, достал из-за уха сигарету, понюхал.
– Похоже, я рисую рыб механически, – грустно улыбнулась Цзяцзя.
– Знаете что? Мне кажется, в ваших рисунках что-то есть. Что-то значимое.
Он подержал в руке одну из страниц, переворачивая взад-вперед, а затем вырвал.
Цзяцзя выхватила у него альбом.
– Эта самая лучшая, сохраните ее, – посоветовал он. – Остальное можете выбросить. А у нее есть эмоции. Это как будто… – Он подержал лист так, чтобы на него падали лучи солнца, и на мгновение задумался. – Как будто в ее маленьком брюшке заключены вся гордость и одиночество этого мира. Она напоминает мне о жене.
– Гордая и одинокая. Она такая, ваша жена?
Жэнь Ци протянул рисунок.
– Мы все такие большую часть времени. По крайней мере одинокие, это уж точно, – сказал он.
Цзяцзя изучающе посмотрела на рисунок. Все эти годы она рисовала и писала маслом так, словно играла в сквош, отбивая мячи от стены в изолированном пространстве. Никто никогда не говорил ей, что ее искусство имеет эмоции – в большинстве случаев учителя говорили обратное, – и она не совсем поняла, что имеет в виду Жэнь Ци.
– Месяц назад моя жена исчезла, – признался Жэнь Ци. – Однажды утром она просто ушла в парикмахерскую и больше не вернулась. Полиция тоже не смогла ее найти. Я не мог каждый день ждать ее дома, поэтому приехал сюда, чтобы ее отыскать. Я подумал, что, может быть, она вернулась на родину.
– Она отсюда, из Лхасы?
– Нет-нет. Она родилась вот в этой деревне. – Он достал из записной книжки сложенную в несколько раз карту и указал на точку в юго-восточной части Тибета, у дороги, соединяющей его с Сычуанью. – Через несколько дней я собираюсь поехать туда, после того как повидаюсь с ее друзьями здесь, в Лхасе.
Деревня была маленькой точкой на карте, одной из созвездия одинаковых точек, представляющих бесчисленные деревни, расположенные вдоль дороги. Цзяцзя позавидовала Жэнь Ци, его четкой цели. Он еще немного подержал карту открытой, а потом сунул обратно в записную книжку. И не стал спрашивать Цзяцзя, куда та направляется.
Расстались они в сумерках.
– Рад был познакомиться с вами, художница У Цзяцзя.
Жэнь Ци протянул руку, и Цзяцзя крепко ее пожала. Ладонь у него была шершавая, как наждак.
Цзяцзя следила за тем, как он ковыляет к каменному мосту и переходит реку. Темная фигура едва виднелась в наступающих сумерках. Потом решилась его окликнуть:
– Не могли бы вы мне помочь? – крикнула она. – Я ищу человека-рыбу!
Он подпрыгнул на здоровой ноге и обернулся.
– Конечно! Где мы его найдем? – крикнул он в ответ, перекрывая шум воды.
– Я не знаю.
Он поднес записную книжку к уху, показывая, что не слышит.
– Я говорю, что не знаю! Мой муж знал, но он мертв!
– О черт!
Цзяцзя подобрала подол своего белого льняного платья и побежала к мосту. Жэнь Ци остановился посередине, и она понеслась к нему.
– Дайте мне ваш телефон, – попросила она, переводя дыхание. Он достал трубку из кармана. Цзяцзя набрала свой номер и сохранила. – Вот. Позвоните, когда найдете жену, а потом возвращайтесь и помогите мне. Я буду искать человека-рыбу.
Ночью снова пошел дождь, и в воздухе запахло сырой глиной. Цзяцзя проглотила несколько таблеток от головной боли и стала ждать, пока они подействуют. Каждый раз, когда она чувствовала, что засыпает, ее будили удары сердца, будто в ней сидел маленький человечек, оказавшийся в ловушке и колотящийся о стены. Наконец, не в силах оставаться в комнате, она вышла на свежий воздух, одетая в изумрудный шелковый халат. Цзяцзя нашла закуток во дворе отеля, где росло несколько тонких, прямых деревьев, и присела под ними на камень. Дождь просачивался сквозь черный зонтик листьев и падал на нее холодными тяжелыми каплями. Немного дождя не помешает, он прояснит голову, подумала она. Собака с больной задней лапой, за которой она шла утром, пробежала мимо и оглянулась. Дрожа от холода, Цзяцзя улыбнулась ей, как давней подруге. Собака приблизилась к ней, словно жалея. Это тощее существо напомнило о Жэнь Ци. Цзяцзя заметила, что он тоже дрожал.
– Пойдем, – позвала она и встала.
Собака последовала за ней до лестницы, там сделала несколько кругов, а потом улеглась.
Вернувшись в номер, Цзяцзя разделась и забралась в постель. Дождь барабанил в окна до самого утра. Она лежала в полудреме, и ее сердце колотилось сильно и быстро, выстукивая ритм дождевых капель.
Глава 12
Гид-тибетец болтал без умолку. Он называл себя на английский манер Ти-Эс, что было сокращением какого-то имени, которое Цзяцзя сразу забыла. Ти-Эс сообщил, что помнит ее мужа, так как никогда не забывает пекинских клиентов. Он прожил год в Пекине, где научился тому, что называл «настоящим мандаринским», и даже завел столичную подружку. Но, конечно, он не пожелал оставаться в Пекине, ибо гордится своим домом и желает продвигать тибетскую культуру. Он мечтал стать экскурсоводом, и его мечты сбылись. Чэнь Хан был его двадцатым пекинским клиентом, а Цзяцзя стала тридцатым.
Путешествие Чэнь Хана шло в основном по плану, вспоминал Ти-Эс, пока однажды утром клиент не попросил отменить поездку в конечный пункт назначения.
– Мы должны были посетить монастырь Ламалинг, – продолжил Ти-Эс, почесывая затылок. – Но ваш муж в то утро вел себя немного странно. Когда я встретил его в отеле, он был ужасно зол и наорал на меня. Да, я не шучу, он действительно повысил голос. Он кричал: «Забудь все эти храмы, я уже довольно повидал, отправимся куда-нибудь еще».
Они уселись в лобби с картой Тибета, и Ти-Эс предложил за один день осмотреть все достопримечательности, которые, по его мнению, могли заинтересовать Чэнь Хана. Чэнь Хан внимательно слушал и молча кивал, и наконец решил: «Поедем в твою деревню». Ти-Эс объяснил, что его родная деревня слишком слабо развита и не имеет подходящих туристических объектов и ресторанов. Где Чэнь Хан собирается спать и есть? Гид предложил Чэнь Хану остановиться в близлежащем городе подольше, а если ему так хочется посетить дом гида, они могут туда ненадолго съездить.
– Я буду спать в твоем доме, – отрезал Чэнь Хан. – Я тоже из скромной семьи. Я могу спать где угодно.
– Он остановился в комнате, раньше принадлежавшей мне и двум моим братьям. Оба они съехали, после того как поженились. – Ти-Эс поднял большой палец и сказал: – Ваш муж не хвастал, он действительно был не против бедной жизни в деревне. Он даже помогал нам работать на террасных полях!
Теперь Цзяцзя поняла, куда ей нужно направиться. Она уже подумывала прежде всего напроситься в родную деревню Ти-Эса, но все же решила сперва посетить местные храмы и присмотреться к деталям в надежде извлечь из них какой-нибудь смысл. Следующие несколько дней, когда ей попадались картины или предметы с изображением рыб, она вставала перед ними и молилась. Но рыбочеловек не оставил никаких подсказок.
Лишь когда они подъехали к Ньингчи и она задремала на заднем сиденье машины, рыбочеловек дал о себе знать. Он явился во сне. Казалось, все, что привело сюда Цзяцзя, исчезло из памяти: и сон Чэнь Хана, и его смерть, и рисунок, и Лео, и переезд, и картина на стене, и поездка в Тибет, и Жэнь Ци. В бескрайней белой комнате были только она и человек-рыба, и он уплывал от нее по воздуху. Дрожащие ноги не держали Цзяцзя, поэтому она сидела на полу, никуда не отбрасывая тени. Озадаченная, она позвала рыбочеловека, но не потому, что узнала в нем то, что искала, а потому, что он был единственным существом в поле зрения.
Рыбочеловек, должно быть, услышал. Она окликнула его достаточно громко.
– Не ждите меня к обеду, – проскрипел он осипшим голосом. – Не ждите. Начинайте без меня. И вообще, где я, черт возьми?
С этими словами он взмахнул в воздухе плавником и поплыл вперед, не обращая внимания на громкие мольбы о помощи. Цзяцзя поползла к нему, упираясь локтями в пол и волоча ноги, как раненый солдат, при этом браня рыбочеловека на чем свет стоит.
– Ты, ублюдок! Помоги, хладнокровное дерьмо! Отлично! Оставляй меня одну! – кричала она.
Цзяцзя проснулась: они уже прибыли в отель, где собирались провести следующие две ночи, но она не могла вспомнить, чем закончился сон. Вселившись в номер, она заперлась: ей хотелось сделать карандашный набросок, пока образ был свеж в памяти, чтобы, вернувшись в Пекин, снова попытаться нарисовать человека-рыбу. Она постаралась как можно тщательнее изобразить тело и обнаружила, что чем больше рыбочеловек обретал форму, тем больше она обретала надежду. С каждой линией, которую проводил карандаш, сердце билось быстрее, а мышцы напрягались. Когда Цзяцзя закончила работу над телом, ее руки дрожали – оттого, что она сжимала карандаш слишком крепко. Она взяла рисунок и положила рядом с тем, который нашла дома у ванны.
Никакого сходства не наблюдалось. Она положила оба рисунка перед собой и ощутила, как надежда, словно подвергшаяся химической реакции, превращается в холодную ярость. Она чувствовала себя так, словно неожиданно оказалась в конце длинного трудного пути. Что она делает? Рисует картинки, как ребенок, и надеется сделать выводы из бессмысленных набросков? Неужели ей не по силам сделать что-то еще?
Цзяцзя позвонила на ресепшен и попросила ножницы. Не дождавшись, достала из сумки щипчики для ногтей и начала кромсать и рвать свои рисунки рыб. Она начала с альбома для рисования, вырывая рыб, нарисованных в Лхасе рядом с рекой. «Механически нарисованные картинки» – так назвал их Жэнь Ци. Сперва она хотела разрезать их одновременно, однако стопка получилась слишком толстой, поэтому она разре́зала листы один за другим, а потом спустила бумажки в унитаз. Затем достала сложенный клочок бумаги, который лежал в застегнутом на молнию отделении бумажника.
– У нее есть эмоции, – сказал об этой рыбе Жэнь Ци.
Молодая женщина в длинной черной юбке принесла ножницы. Стоя у открытой двери, Цзяцзя прямо на глазах у женщины разрезала рисунок пополам, ровно посередине. Вот он, рисунок, в котором были эмоции. Когда часть с рыбьей головой упала на землю, на лице женщины появилось выражение беспокойства, если не паники. Служащая в ошеломлении стояла, слегка приоткрыв рот.