– Смотри, как крепко спит, будто высыпается за все бездомные годы.
– С чего это дедушка решил забрать Гошу в город? Может, чтобы нам сделать приятное после папы? Или так к нему привязался, что не смог оставить друга на даче.
– Хочется верить, что второе… Али, папа не звонил?
– Нет. Наверное, занят.
– Или не хочет звонить.
– Амир, ты говоришь только о том, чего ты хочешь. Как будто папа – робот, который должен выполнять наши ожидания. Ты обижаешься, забывая о том, что он человек.
– …который может быть разным?
– Да, как и мы. Мы тоже не всегда послушные, благоразумные. Помнишь, как, никому не сказав, сбежали с дачи в город? Хотели в кино сходить.
– Ха-ха, да! И я чуть не потерял вас.
– Амир, думаю, папе нужно время. Ему тоже сейчас тяжело.
– Хорошо, Али.
– Ты говорил, что я слишком спокойно отношусь к тому, что папа с мамой расходятся. Я тоже переживаю, но по-другому, не как ты… Часто стал сниться папа.
– И мне.
– Знаешь, сны эти радостные. Как мы спускаемся по Коммунистической, город в снегу, памятники переоделись в пышные белые одежды.
– А я вижу нас на море. Папа на пляже нарезает арбуз и первый кусок протягивает маме. Помню свои мысли: пусть так будет всегда – папа с мамой, мы с ними, а еще арбуз и море.
За четыре дня на даче я так привык к тамошней кровати, свету из окна, Косатке, печному теплу и дедушкиному храпу, что сейчас не могу заснуть. Может, я слишком выспался?
Книгу с дачного подоконника я захватил с собой. Али с Гошей спали, когда я решил немного почитать. Достаю из-за батареи фонарик (прячу его от мамы) и, накрывшись одеялом, читаю Джерома.
Запах старой книжки перемешался с чем-то дачным; ощущение, будто я сейчас там. Вновь подчеркнутый фрагмент. «Посмотрите на Монморанси – и вам покажется, что это ангел, по каким-то причинам, скрытым от человечества, посланный на землю в образе маленького фокстерьера».
Скидываю одеяло, смотрю на Гошу, спящего на ковре между нашими кроватями, – не верится, что он тут. Чудеса! Перед сном мы с Али выгуливали его у дома. Пока он боится городских звуков, поджимает хвост.
Уверен, папа обрадуется Гошиному появлению. Будем вместе гулять в Английском парке.
24. Нам всем нужна нежность
Охапка розовых, белых гвоздик – столько я еще не видел. Хати раскладывает их на застеленном газетами кухонном столе, отрывает нижние листья, подрезает стебли и ставит цветы в вазу. Мама сидит на табуретке, оперевшись о стену. «Спасибо, Хати. Докатились, женщинам чаще дарят цветы женщины, а не мужчины».
Хати внюхивается в бутон. «Не пахнут. А как иначе? Цветы зимой только из парников. Они у Сахиба в Маштагах. Это мой поклонник, не пропускает ни одной премьеры, представляешь? Зовет замуж, но я с ним предпочитаю дружить. И время от времени просить свежие цветы для любимой подруги».
Мама ставит чайник, достает из холодильника несколько кусков «Наполеона», бабушка вчера купила их в гастрономе на Корганова; там, по ее словам, торт лучший, рассыпчатый.
Цветов еще куча, а ваза почти полная. Бегу в гостиную, приношу из серванта еще две. Хати посылает мне воздушный поцелуй. «Алия, времена не меняются, по сути все одно и то же. Нам всем так же, как и два века назад, нужна нежность. Я вот думаю, сколько же голода у людей по таким элементарным вещам, как любовь и внимание, – одна большая черная дыра. Жаль, что нет волшебной палочки, способной утолить этот голод. Тогда в мире было бы меньше зла».
После папиного отъезда Хати чаще приезжает к маме, они закрываются на кухне и болтают. Бабушка не мешает им и бранится, когда я, Али или Гоша врываемся туда за вкусненьким.
И в этот раз бабушка зовет меня к себе. «Амир, иди почитаем». Выхожу из кухни, прикрыв дверь. Хочу услышать, о чем они говорят; наверняка о папе. Вдруг они обсуждают примирение, и скоро все будет как было? А может, папа предложил маме переехать в Кировабад, но ей тяжело оставить работу в поликлинике?
Зазвонил телефон. Бабушка увлекается беседой с Торой. Пользуясь моментом, выскальзываю из комнаты, прокрадываюсь на цыпочках к кухне.
«Такая обида на него, Хати. Ничего не могу с собой поделать. Мы говорили перед отъездом, я сказала, что хочу попробовать дать нашим отношениям шанс. Он сказал, не хочу. Понимаю, что это его выбор, но как же сложно это принять. Я остаюсь с двумя детьми, он уезжает в свободное плавание в другой город. Как будто Рауф выбрал легкий вариант, нет?»
Слышу, как тетя Хати встает, открывает форточку, закуривает. «Думаю, этот выбор нелегок для вас обоих. Тем более зная, как он любит мальчишек. Аля, я не могу и не хочу ничего советовать, просто буду рядом. Вы сами должны прожить эту историю. И пережить, если получится».
Во мне закипает злость. Забегаю в нашу комнату, залезаю на подоконник, задергиваю занавеску. Папа не хочет быть с нами. Почему? Кто в этом виноват? Я, Али, мама?
Похолодало. Мы с Али сидим на подоконнике, смотрим на небо, накрывшее город серой плитой. Гоша подбегает, просится к нам. Поднимаю его, и втроем слушаем ливень. «Смотри, Гоша, что там творится, скоро идти гулять». У меня возникла идея. «Слушай, может, сошьем Гоше дождевик? Если заказать его у тети Хавы? Как раз копилка заполнилась».
Али целует Гошу в нос. «Давай. Завтра к ней сходим. Эй, Гоша, ты встретишь тетю с выпученными, как у жабы, глазами. Она дымит как паровоз, страшно хохочет и обожает коротконогих собачек со станции “Инжирная”».
Гоша спрыгивает с подоконника, залезает под кровать.
Мама зовет обедать. Они с бабушкой налепили пельменей.
Общий двор в Крепости, в нем живут пять семей. У Хавы тут мастерская – комнатка в углу без окон; где-то под потолком маленькая форточка, в нее, пронизанный лучами солнца, уплывает сигаретный дым.
Стены небрежно оклеены обоями с розочками в графинах. Повсюду полки, заваленные рулонами тканей, катушками с нитками, выкройками, модными журналами, и черно-белые фотографии в овальных деревянных рамках. Дети, дяденьки, тетеньки, старики – похожие друг на друга и все, как на подбор, элегантно одеты: платья с пышными рукавами, рубашки с расписными воротниками, широкополые шляпы, бутоньерки на лацканах пиджаков, брошки-фазаны.
Замираю перед этой фотовыставкой. «Нравится?» Голос Хавы сегодня еще более хриплый, она кашляет. Видимо, простудилась. «Да. А кто они?» Хава встает из-за швейной машинки. Высокая, как гора, густые рыжие волосы, короткая стрижка, пухлые губы, крупные желтые зубы, в которых зажат кончик сигареты.
Она в платье с цветущими красными лилиями.
«Наш род. Мой прадед еще в начале века приехал сюда строить первую синагогу. Так мы и поселились тут… Что за лай под дверью? Опять, что ли, Зинка со своим пуделем-истеричкой?» Не успеваю сказать, что это мой брат с собакой, как она резко распахивает дверь, от неожиданности Али отлетает в горшки с фикусами. Гоша заливается лаем. «Ну-ка цыц, ишь, разгавкался… Они с тобой, что ли?» Хава смотрит на меня, оперевшись о дверной косяк. Киваю. «Ладно, заходите. Вы по какому вопросу? Физиономии у вас знакомые, где я вас видела?»
Али стряхивает с себя землю, Гоша затихает. «Мы сыновья Алии». Лицо швеи расплывается в улыбке. «А-а-а, Алечки из “Монолита”? Ого, как вы выросли! Женихи!»
У меня в руках копилка. «А это что за слониха? Моя скульптура?» Хава смеется так громко, что хлипкие стены комнаты вибрируют. Али набирается храбрости и садится на стул рядом со швейной машиной. Гоша залезает под него. «Это копилка, в ней наши деньги. Мы хотим, чтобы вы сшили собаке комбинезон. Чтобы Гоше не было холодно гулять».
Хава стянула с шеи сантиметр и, присев на корточки, заглянула под стул. «Здравствуй, товарищ. Я Хава, так и быть, сошью тебе комбинезон. Потерпишь дня три? Должна сдать платьишко одной даме, у которой в личной жизни все так плохо, что она лезет в чужую». Лицо Хавы преображается, она улыбается, как маленькая девочка. Гоша принюхался, потом завилял хвостом; портниха протянула ему руку.
«В детстве я мечтала о собаке, но папа считал, что в квартире животным не место. Обещал, что мы обязательно заведем собаку, когда построим дом с садом. Я очень ждала, но папа рано ушел из жизни – инфаркт. Мама много работала; мы, три сестры, после школы помогали ей в ателье. Дом так и не построили, собаку не завели, не до этого было. Теперь я повторяю себе папины слова: вот построишь себе на старости лет дачку на Апшероне, переберешься туда и заведешь такого же очаровашку Гошу. А жизнь проходит, уже и зима с бронхитом пришла, хотя, казалось бы, еще вчера на столе стояла миска с черешней, дул вентилятор, и от жары плавились мозги».
Мне стало жаль тетю Хаву. Захотелось на машине времени попасть в ее детство и подарить ей собаку. «Тетя Хава, можете приезжать к нам на дачу, когда захотите, играть с Гошей сколько угодно. Для этого не нужно ждать».
Она улыбнулась и продолжила измерять собаку.
Вечерами мама выходит с нами выгуливать Гошу. Если тепло, идем в Губернаторский сад, если мрачно – спускаемся к бульвару, посмотреть вблизи на море, под темным небом оно серо-синего оттенка.
Свидания с городом вчетвером стали нашей новой традицией. Никогда так внимательно я не наблюдал за зимой, как в этом году; обычно под лупой мы изучали лето. То ли появление Гоши изменило наши дни, то ли расставание родителей.
Бульвар полупустой. Зимой сюда мало кто ходит – холодно. Мы оделись тепло (Гоша в новом комбинезоне!), смотрим на море. Чайки шустро летают над водой, подхватывая рыбешку. Али прерывает тишину. «Мам, а где ищут смысл жизни?» Она тут же ответила, будто сама накануне задавалась этим вопросом. «В себе, Али. В своих мыслях, чувствах, поступках. Раз мы придаем своей жизни смысл, значит, он в нас».