— И вы так и не узнали, что с ней произошло? — спросил я.
— Кто скажет мне правду? А теперь все, кто мог бы хранить подобные секреты, мертвы. Кроме Эйе… а он никогда не скажет. Эта загадка останется со мной навсегда. Порой я просыпаюсь среди ночи, потому что она зовет меня во сне — но мне не удается услышать, что она говорит. А когда я просыпаюсь, я снова еще раз ее теряю.
Где-то в темном углу пропела птица.
— Мертвые продолжают жить в наших снах, верно ведь, Рахотеп? Их вечность — здесь. До тех пор, пока живы мы.
И он мягко постучал пальцем по виску, глядя на меня золотистыми глазами.
Глава 27
Двумя днями позже могучие течения Великой Реки вынесли нас к южным владениям Мемфиса. Древние некрополи, выстроенные на границе с пустыней выше пахотных земель, и вечные храм и пирамида Саккары — первые великие сооружения в Обеих Землях — находились немного выше, на плато, и были не видны. Симут описывал и другие монументы, что лежали дальше к северу, но их мы также не могли видеть с реки: сияющие белые пирамиды Хуфу и его цариц, более поздний храм Хоремахета, а также великого Сфинкса, возле которого Тутмос IV воздвиг стелу Сна, на которой высек клятву очистить Сфинкса от наступающих песков, если станет царем — что и в самом деле произошло, хотя тогда у него не было законных прав претендовать на трон.
По сравнению с огромной столицей, медленно раскрывавшейся перед нашими глазами, Фивы вдруг показались маленьким поселением. Мы плыли довольно долго, глядя на множество отдельных храмовых комплексов, на обширные кладбища, граничащие на западе с пустыней, на предместья, где селился средний класс, и на кварталы бедноты, эти трущобы человечества, хаотические скопления лачуг, протянувшиеся в сторону бесконечной зелени полей. И повсюду, поднимаясь над низкими жилищами, вздымались белые стены, ограждавшие храмовые территории.
В окружении вышедших нам навстречу кораблей и барж, а также мелких частных парусных лодок и яликов, «Возлюбленный Амоном» вплыл в главный порт. Многочисленные причалы выдавались в реку вдоль всего порта; здесь стояли торговые и военные корабли из многих стран, с них сгружали на берег огромные штабеля драгоценной древесины и горы руды, строительного камня и зерна. Тысячи людей теснились на длинных мощеных дорогах, тянувшихся вдоль Великой Реки. Рыбаки забывали о своих сетях, глазея на великолепие царского корабля, с их рук и неводов капала вода, а улов трепыхался и бился, блеща серебром и золотом, на дне маленьких лодок. Чумазые портовые рабочие, стоя в своих лодках по колено в кучах зерна или на плитах грубо обтесанного камня, разглядывали царскую барку. Дети, подхваченные на руки родителями, махали с переполненных паромов. Все новые зрители, привлеченные шумом, выходили из мастерских, складских помещений и лавок.
Тутанхамон подошел к занавеси, закрывавшей вход в его покои. Жестом он велел мне присоединиться к нему. Он нервно поправлял свою одежду — на нем было его белое царское одеяние, а на голове сверкала Двойная корона.
— Я хорошо выгляжу? — спросил он едва ли не застенчиво. — Я должен выглядеть хорошо. Последний раз я был в Мемфисе много лет назад. И столько времени минуло с тех пор, как я видел Хоремхеба! Он должен увидеть, насколько я изменился. Я больше не мальчик на его попечении. Я — царь!
— Господин, в этом не может быть никаких сомнений.
Тутанхамон удовлетворенно кивнул и затем, прежде чем выйти на солнечный свет, как-то подобрался, словно великий актер перед выступлением; его лицо, осененное короной, обрело выражение абсолютной убежденности, которого там не было мгновением раньше. Видимо, напряженность момента и предъявляемых к нему требований выявили в молодом царе его лучшие черты. Аудитория позволяла ему раскрыться — и, несомненно, большего числа зрителей, чем сейчас, у него никогда не было. Дрессировщик передал царю поводок молодого льва, и Тутанхамон шагнул вперед, выходя к свету Ра и реву приветствий. Я видел, как он принял ритуальную позу, означающую власть и победу. Будто по команде, лев издал громовой рык. Толпа, которая не могла видеть, что к этому героическому деянию зверя побудил укол копья в руке ревностного надсмотрщика, разразилась еще более громкими и восторженными криками, словно была уже не скопищем отдельных людей, но одним огромным существом.
Спектакль, которым нас встречали на набережной, был тщательно спланированной и намеренной демонстрацией военной мощи столицы. Насколько хватало глаз, вымуштрованные войска выстроились бесчисленными безупречными шеренгами, и отряд за отрядом маршировал по сверкающей арене; каждый был назван именем бога, покровительствующего той области, из которой набирались рекруты и офицеры. Между ними провели тысячи военнопленных, в кандалах и с накинутыми на шеи веревками, вместе с их женщинами и детьми: ливийцы в плащах, с косицами на висках и козлиными бородками, нубийцы в юбках, сирийцы с длинными остроконечными бородами; все — в принужденных позах повиновения. Сотни великолепных лошадей — военная добыча — плясали, переступая изящными копытами. Представители покоренных государств падали на колени, моля о снисхождении, о глотке жизни для своих народов.
И там, в центре этого столпотворения, в солнечном сиянии, возле пустого трона, замерла одинокая фигура, и вид был такой, будто все представление устроено для нее. Это и был Хоремхеб, главнокомандующий армиями Обеих Земель. Я узнал его по тому, как он стоял, ожидая нас, — прямой как палка, неподвижный как темная статуя.
Тутанхамон не торопился. Словно бог, он заставлял всех ждать, продолжая наслаждаться приветственными кликами; а тем временем пожилые послы пошатывались от жары, люди в толпе, задыхаясь от духоты, подзывали торговцев водой и фруктами, городские чиновники потели под бременем своих регалий. Наконец, в сопровождении Симута и фаланги личных телохранителей, царь соизволил ступить на сходни. В толпе возобновились крики приветствия и преданности, а сановники встретили Тутанхамона ритуальными жестами признания и почтения. Со своей стороны, царь абсолютно ничем не выказывал, что замечает всю эту шумиху, словно бы для него она была иллюзорной и несущественной.
Царь сошел на горячие камни набережной, и телохранители по незаметному сигналу Симута, слаженно, словно танцоры, разошлись вокруг него веером, держа Мечи и луки наготове. Мы с Симутом шарили взглядами по толпе и крышам домов, высматривая малейшие признаки непорядка. Хоремхеб, выждав подходящий момент, почтительно указал царю на трон. Однако каждое его надменное движение, казалось, только лишало царя его могущества. От холодного лица Хоремхеба словно бы веяло чем-то таким, что даже мухи держались поодаль. Военачальник повернулся к притихшей арене; воцарилось послушное молчание. И тогда он крикнул тысячам стоявших там людей, всем и каждому:
— Я обращаюсь к великому Тутанхамону, владыке Обеих Земель! Я привел вождей всех чужих земель, чтобы они молили его о жизни. Эти подлые чужеземцы, не знающие, что такое Обе Земли, — я кладу их у его ног, отныне и навеки! От дальних рубежей Нубии до отдаленнейших областей Азии все земли лежат под властью его великой руки!
Хоремхеб осторожно опустился на одно колено, склонил лоснящуюся голову, приняв вид надменного смирения, и стал ждать ответа царя на свою формальную речь. Мгновения капали, словно вода в водяных часах, а Тутанхамон все не позволял ему выпрямиться, продолжая удерживать со склоненной головой в позе публичного уважения. Я был впечатлен. Царь брал контроль над ситуацией в свои руки. Толпа хранила молчание, понимая, что видит виртуозный поединок, разыгрываемый на языке формальностей и ритуала. Наконец, точно рассчитав момент, царь возложил на шею генерала свой дар — пять великолепных золотых ожерелий. Однако он сумел придать им вид не столько дара признательности, сколько бремени ответственности. Затем Тутанхамон поднял военачальника с колен и обнял его.
Царь двинулся вперед, принимая как должное приветствия и почтительные поклоны других чиновников. В конце концов он взошел на помост, где под навесом, дававшим некоторое облегчение от палящей жары и раскаленных солнцем камней, стоял трон. Затем, по команде Хоремхеба, под пение труб и грохот барабанов перед ним прошли торжественным маршем все военные отряды и все группы военнопленных. Шествие заняло несколько часов. Тем не менее царь продолжал сидеть, выпрямив спину и глядя вдаль, хотя пот ручьями тек из-под короны, пропитывая тунику.
Затем мы отправились в основной город. Первыми ехали мы с Симутом, за нами — Тутанхамон; по бокам его колесницы бежали телохранители, сверкая оружием на ярком солнце. Я заметил, что и общественные, и частные здания здесь такие же, как и в Фивах, разве что их гораздо больше числом; городские дома надстраивались из-за недостатка места, а вдоль боковых улиц стояли более скромные жилища тех, кто трудился на армию — главного работодателя этого города: в одном помещении совмещались мастерская, стойла и жилье, и выход вел прямо на грязную улицу. На царские дороги и мощеные священные проезды, окаймленные сфинксами, обелисками и молельнями, зеваки не допускались, так что до Мемфисского дворца мы добрались быстро. Перекрикивая грохот колес по выщербленному булыжнику, Симут рассказывал о знаменитых зданиях, которые мы видели: на севере стояла старая крепость «Белые Стены», огромное древнее сооружение из глиняного кирпича, давшая название этому району, а великий храм Птаха на юге был обнесен собственной величественной стеной. От храма к югу отходил канал, ведущий к внешнему храмовому комплексу богини Хатхор. Вдоль нашего пути поблескивали и другие каналы, связывавшие реку и порт с центральным городом.
— В городе насчитывается по меньшей мере сорок пять различных культов, и у каждого есть свой храм, — кричал Симут с гордостью. — А там, на западе, храм Анубиса!
Я представил себе, сколько в таком районе может жить бальзамировщиков, изготовителей саркофагов, масок и амулетов, переписчиков Книги Мертвых и прочих подобных ремесленников, призванных разбираться со сложными делами этого могущественного бога, который охраняет некрополь и гробницы от злоумышленников. Однако вряд ли у меня найдется время на экскурсии ради удовлетворения любопытства.