Тутанхамон выглядел возбужденным и нервничающим.
— Что-нибудь слышно?
Я покачал головой. Мне трудно было судить, испытывал ли он разочарование или облегчение.
— Однако там собралось множество газелей и антилоп, а также страусов, так что не все потеряно. К тому же, это только первая охота. Не будем терять терпение.
Лошади тихо заржали и дернули повозку вперед, но царь, привычным жестом натянув вожжи, усмирил их.
Затем он поднял руку, призывая охотников ко вниманию, довольно долго продержал ее в воздухе, а потом резко опустил. Охота началась.
Пешие участники охоты быстро и безмолвно рассредоточились вдоль восточной стороны, держа луки и стрелы наготове. Колесницы, немного выждав, тронулись с юга. Я занял место на своей колеснице, восхищаясь легким, поющим напряжением ее конструкции. Лошади возбужденно фыркали в быстро остывающем воздухе. Полная луна вышла на небо из-за горизонта. Ее бледный свет освещал нашу группу, словно мы были рисунками на свитке с легендой, озаглавленной «Ночная охота». Я поглядел на лицо царя: в короне, с коброй, спускающейся на лоб, он тем не менее выглядел таким юным! Но одновременно он казался целеустремленным и гордым. Тутанхамон почувствовал мой взгляд и повернулся ко мне, улыбаясь. Я кивнул ему и тут же поспешно склонил голову.
Наконец мы тронулись, хрустя колесами по каменистой, неровной почве; колесницы распределились вдоль открытого пространства, широкого, словно арена. Когда все заняли свои позиции, главный охотник умело издал клич, обращенный к лучникам, размещенным с восточной стороны. Далеко впереди, на окутанном тенями расстоянии, я едва мог разглядеть возле водопоя ничего не подозревающих животных — виднелись лишь их силуэты, очерченные последними лучами дневного света. Некоторые из них, заслышав странный крик, беспокойно подняли головы. И тут, по сигналу главного охотника, загонщики все разом внезапно ударили в свои деревянные колотушки, производя ужасную какофонию, и в одно мгновение стадо животных в тревоге рванулось с места — и ринулось, как и было задумано в плане охоты, по направлению к колесницам. Я слышал отдаленный грохот копыт, приближающийся к нам. Охотники немедленно взялись за вожжи, и затем, под предводительством царя — который получал распоряжения от главного охотника, — колесницы покатили вперед, на шум и крик. И внезапно мы оказались посреди битвы.
Охотничьи собаки и гепарды неслись перед колесницами к приближающимся животным, охотники стояли с поднятыми к плечу копьями или, если у них были возничие, с натянутыми и нацеленными луками. Однако объятое ужасом стадо вдруг почуяло ждущую впереди опасность. Животные, все разом, развернулись к западу, и наши колесницы рассыпались по местности; охота продолжалась теперь под торжественным сиянием луны, в котором можно было разглядеть все до мельчайших деталей. Я посмотрел в сторону и увидел царя, азартно преследовавшего добычу и понукавшего коней. Он оказался неожиданно хорошим колесничим. Я следовал за ним, стараясь держаться как можно ближе, и увидел, что Симут делает то же самое, так что мы образовали вокруг царской колесницы нечто вроде защитного ограждения. Я боялся якобы случайной стрелы или охотничьего копья, которые могли пронзить его в разгар охоты — они свистели в воздухе над нашими головами, приземляясь впереди нас.
Перепуганное стадо окуталось маскирующим его облаком пыли, чрезвычайно болезненной для глаз и гортани, поэтому, чтобы лучше видеть, мы отвернули севернее, не сбавляя бешеного темпа скачки. Наиболее медлительные из животных уже начинали отставать, особенно страусы, и я увидел, как царь прицелился и метким выстрелом уложил одного, довольно крупного. Одна из собак ухватила упавшую птицу за шею и поволокла ее назад, рыча и напрягая силы под немалой тяжестью добычи. Царь широко улыбнулся мне: он был в восторге. Однако впереди были и более крупные цели, и они по-прежнему стремительно уносились прочь. Мы погоняли лошадей — быстрее, быстрее! Колесницы грохотали по неровностям; я взглянул вниз на оси и взмолился, чтобы моя оказалась достаточно крепкой. Зубы мои стучали друг о друга, все кости в моем теле тряслись; уши наполнял непрестанный гул. Мне хотелось вопить от возбуждения, словно маленькому ребенку.
Царю удалось наложить на тетиву новую стрелу, и он поднял лук, снова прицеливаясь. Решив, что настало время и мне сделать что-нибудь, я последовал его примеру. Впереди я увидел скачущую антилопу и выбрал ее своей целью. Натянув вожжи, я свернул вправо и принудил лошадь бежать еще быстрее, и внезапно моя цель оказалась передо мной; и я пустил стрелу в открывшийся промежуток между другими животными. Несколько мгновений ничего не происходило, но затем я увидел, как антилопа сбилась с шага, запуталась в собственных ногах и рухнула на землю. Стадо неслось вперед, огибая упавшее животное, и многие колесницы продолжали погоню.
Вдруг вокруг стало совсем тихо. Стрела пронзила животному бок, и густая темная кровь, пульсируя, стекала по дымящейся шкуре. Глаза антилопы были широко раскрыты, но ничего не видели. Мухи, эти вечные спутницы смерти, уже жужжали над раной в отвратительном возбуждении. Я чувствовал одновременно гордость и жалость. Мигом раньше эта груда мяса и костей была живым существом, наделенным величайшей грацией и энергией. Я привык к виду мертвых тел — изувеченных, выпотрошенных, вскрытых трупов — и сладковатому гнилостному запаху разлагающейся человеческой плоти. Однако животное, убитое на славной охоте, являло собой совершенно другой вид умирания. В знак благодарности и уважения я, чтобы почтить дух животного, вознес молитву подношения.
Ко мне приблизился царь на своей колеснице, за ним ехал Симут. Они остановились рядом со мной, и мы помолчали, залитые лунным светом; горячее дыхание наших коней вырывалось в холодный воздух ночной пустыни, словно звуки трубы. Царь поздравил меня. Симут осмотрел животное и похвалил его качества. Прибыл главный охотник, прибавил почтительные восхваления от себя и приказал своим помощникам забрать животное вместе с прочими, добытыми на охоте. Нехватка мяса нам не грозила.
Мы вернулись в лагерь; были зажжены факелы, они пылали вокруг огромного костра в центре. Мясник работал на краю лагеря, его топор и ножи уверенно рассекали мягкие, уязвимые животы развешанных рядом туш. Он небрежно кидал отрубленные копыта в одну кучу и сгребал потроха в огромные скользкие пучки, после чего кидал лучшие части в котел. Несколько лучников стояли на страже на границе освещенного пространства лагеря, защищая его и мясо от гиен и пустынных лисиц.
Царю поднесли убитого им страуса. Он провел пальцами по великолепному бело-коричневому оперению.
— У меня много опахал, — сказал он мимоходом. — Поэтому я велю сделать из этих перьев опахало специально для тебя, Рахотеп, в подарок на память об этой прекрасной охоте.
Я поклонился.
— Это честь для меня.
Мы напились воды — нас мучила жажда; затем из высокого кувшина в наши золотые кубки было налито вино. Подали свежеприготовленное мясо убитой нами дичи, на блюдах из изящно обработанного металла, поставив их на камышовые циновки. Я выбрал себе прибор из комплекта бронзовых ножей. Царь ел аккуратно, сперва осматривая все, что ставилось перед ним на золотых тарелках, а затем осторожно пробуя маленькие кусочки. Несмотря на физическое утомление от охоты, он ел без большого аппетита. Я же тем временем умирал от голода и наслаждался каждым кусочком чудесного, приправленного пряностями мяса, гораздо сочнее и нежнее, чем любой кусок, какой можно купить у мясников в городе.
— Вам не нравится антилопа? — спросил я.
— Мне это кажется странным: я видел живое существо, бегущее ради спасения своей жизни — и вот держу в руке это… эти куски мертвой плоти.
Я чуть не рассмеялся над его детской откровенностью.
— Все едят всех вокруг себя! В том или ином виде.
— Я знаю. Собаки едят собак, и так же в мире людей. И тем не менее я нахожу мысль об этом несколько… варварской.
— Когда мои дети были младше и мы забивали дома утку или кролика, они жалостно молили сохранить животному жизнь — а потом, когда шкура с мехом или перьями была содрана, словно одежда, и все слезы были пролиты, они упрашивали, чтобы им показали сердце и отдали счастливую лапку. А потом ели похлебку, без всяких неприятных последствий, и просили добавки.
— Дети не сентиментальны. Возможно, их учат становиться такими, потому что мы не можем вынести их честности. Или их жестокости.
— А вас учили быть сентиментальным?
— Я был воспитан во дворце, не в доме. Мою мать забрали от меня, отец был отстраненным как статуя. Моими друзьями были кормилица и обезьянка. Удивительно ли, что я отдал свою любовь животным? По крайней мере я знал, что они любят меня, и мог доверять их любви.
И царь аккуратно скормил кусочек мяса своей обезьянке, а затем изящно сполоснул пальцы в чаше с водой.
Но в этот момент нас прервали — чья-то тень появилась на холщовой стене у входа в шатер. Я опустил руку, так что она легла на рукоять кинжала, спрятанного у меня в одежде. Из-за света горевших снаружи факелов тень, приближаясь, казалась больше обычного человека. Тутанхамон крикнул, разрешая войти. Это оказался его личный помощник. Он нес поднос со свежеиспеченными медовыми коврижками и блюдо с сотами. Глаза царя загорелись восторгом. Помощник поклонился и поставил поднос рядом с нами. Должно быть, повар решил приготовить особое угощение для царского ужина вечером после охоты.
Тонкие пальцы Тутанхамона скользнули к коврижкам, но тут я, повинуясь внезапному порыву, схватил его за запястье.
— Как ты смеешь ко мне прикасаться! — вскричал он.
— Простите меня, господин. Но я не могу быть уверен…
— В чем? — капризно воскликнул он, поднимаясь на ноги.
— Что этот мед можно есть. Мы не знаем, откуда он взялся. Я бы предпочел не рисковать.
И тут его маленькая обезьянка, сверкая умными черными глазами, метнулась вниз с его плеча, схватила с блюда кусочек соты и ускакала с ним в угол.