– Это не наказание, Левий, – мягко защищается она. – Я никогда и представить не смогу, каково это – видеть мир не так, как его видят другие. Думаю, много кто заставил тебя думать, что это невозможно. Но знаешь, кто никогда тебя не осудит? Искусство.
Я постепенно успокаиваюсь, но по-прежнему не разжимаю зубов. Она немигающим, серьезным взглядом смотрит на меня. Тепло ее руки согревает мою ладонь.
– В искусстве возможно все. Все субъективно. В живописи всем плевать, какие цвета ты используешь. И что с того, если они не сочетаются? Важно то, что ты вкладываешь в свой рисунок. Что привносишь в него. В конце концов, кто-то узнает в нем себя, и это тронет его настолько, что все остальное для него померкнет.
Хорошая речь, но ее недостаточно, чтобы меня убедить. Я уже пробовал. Но зов цветов делает меня лишь несчастнее, потому что, поступая как остальные, я смею надеяться, что стану подобен им. Что увижу то, что видят они. Но затем вспоминаю, что это никогда не станет возможным, что бы я ни делал.
– По этой же причине ты бросил и фотографию, да? – следом спрашивает она.
Я вздыхаю, чувствуя неловкость.
– Когда мне было десять, я сказал отцу, что хочу стать фотографом. Он посмеялся, будто бы я пошутил, а потом сказал: «Это не для тебя». И он был прав.
– Чушь какая. Фотограф запечатлевает мгновения, эмоции. Не цвета. То же и с живописью, – добавляет она, а затем спрашивает: – Ты знаешь Джея «Лоунвульфа» Моралеса? Он известный американский художник. И это притом, что у него тоже ахроматопсия. Я просто хочу… чтобы ты попробовал нечто иное. Вместо того чтобы пытаться увидеть цвета, почему бы тебе не попытаться их почувствовать?
Я долго смотрю на нее, снова и снова, и сердце в моей груди начинает стучать все быстрее. Я ненавижу то, что она со мной делает. Я обожаю то, что она со мной делает.
– Ладно.
Это все, что я способен произнести. Так или иначе довольно скоро приходит профессор, и мы рассаживаемся по местам, каждый у своего мольберта. Я смотрю на кисти и тюбики с краской, как на врага во время войны, а он тем временем объясняет, как пройдет следующий час.
Он расставляет предметы на столе, стоящем в самом центре подиума: поднос, полный винограда, а рядом с ним – вазу, цветы и бокал, наполовину наполненный вином.
Мне удается начать лишь спустя добрых десять минут. Роза шепотом говорит мне не думать о цветах и просто действовать. Но я в полной растерянности. А если я вдруг начну рисовать виноград оранжевым, хотя прекрасно знаю, что он должен быть зеленым?
«Не думай об этом».
Я следую ее совету, признаюсь, с некоторой робостью, и, более не оттягивая, приступаю к работе. Я благодарен ей за то, что она не смотрит на то, как у меня получается, предоставляя мне необходимое уединение.
Я выбираю тюбик, цвет которого кажется мне более-менее похожим на цвет лежащего напротив винограда, – серый, довольно светлый, но не слишком. Конечно же, у меня получается непонятно что. Я совсем не умею рисовать.
– Если тебе так удобнее, можешь уйти в абстракцию, – шепчет мне Роза. – Я так и сделала.
Я окидываю завистливым взглядом ее холст. Да уж, она совершенно не следовала модели. Цвета на ее картине смешиваются во всех возможных вариациях. Это просто великолепно. Как только ей пришла мысль, что она может не справиться?
Потому я решаю последовать ее примеру и уступаю право принимать решения своему творческому вдохновению. Чем больше проходит времени, тем больше расслабляюсь. Я перестаю обращать внимание на то, какие краски использую. Я больше сосредотачиваюсь на формах, линиях, точках, что провожу кончиком пальца. Чувствую, как меня будоражат адреналин и желание что-то создать, позволить своим внутренним порывам выразить себя на холсте.
Вдруг Роза прочерчивает пальцем на моей руке след от краски. Я с возмущением смотрю на нее. Она улыбается, задрав подбородок, и шепчет:
– Это цвет моих щек, когда я краснею. Подумала, ты захочешь знать.
Я сглатываю, не показывая эмоций. Не хочу, чтобы она видела, как сильно мне сейчас хочется улыбнуться. Я смотрю на свою руку, вглядываясь в краску, и рассеянно киваю.
Постараюсь его запомнить. Затем я собираю излишки и осторожно переношу на ее щеки. Она молчит, не сопротивляясь, и безотрывно смотрит мне в глаза.
Закончив, я делаю шаг назад и осматриваю ее.
Пусть я и не вижу цветов, но я не слепой. Она…
– Великолепна.
Я представляю, как она краснеет еще сильнее, и этого оказывается достаточно, чтобы я тихо рассмеялся.
Час очень быстро подходит к концу. Я созерцаю свою работу со смесью гордости и непонимания. Не думал, что способен на нечто подобное. Я не имею ни малейшего понятия, гармонируют ли друг с другом цвета, но мне плевать. Даже знать не хочу. Мне нравится то, что я с ними сделал.
– Мне очень нравится, – оценивает Роза, в свою очередь улыбаясь. – Очень в твоем стиле.
– Твоя тоже неплоха.
И это слабо сказано. Она благодарит меня, хоть, как мне кажется, и не разделяя моего мнения. Мы забираем картины с собой в машину. Роза спрашивает, хочу ли я сесть за руль, но я признаюсь, что мне нельзя.
– А. Точно. Это все объясняет.
На обратном пути мы едем в умиротворяющей тишине. Я ни за что в этом не признаюсь, но эта небольшая вылазка принесла мне немало пользы. Впервые с самого нашего приезда в Лас-Вегас я думал о чем-то другом, а не только о покере и Тито.
Я чувствую себя маленьким мальчиком, которому хочется похвастаться маме своими неуклюжими рисунками. Томас просто обязан это увидеть!
– А вообще… – говорит Роза, когда я закрываю за собой дверь номера. – Не хочешь поговорить о том, что произошло прошлой ночью?
– Нет, не особо.
Я продолжаю шагать в сторону своей комнаты, держа в руках сумку, но она выхватывает ее и кладет на стойку позади меня.
– А я хочу.
– Когда это я подписывался выполнять все, чего захочется Розе Альфьери? – шучу я, засовывая руки в карманы.
Она опасно близко подходит ко мне, и это меня несколько удивляет. Почему ее это так волнует, м-м? Это не ее дело.
– Я ненавижу секреты, Левий.
– А ведь у самой-то их, конечно, нет?
Она совсем не меняется в лице, сохраняя прежнее нейтральное выражение. Я ценю то, что она сделала для меня вчера и сегодня, но она мне не мать и не девушка. Ей в этом не место.
– Я ничего тебе не должен. А теперь дай мне пройти.
– Не сегодня.
Я собираюсь развернуться и забрать свою сумку, когда она вдруг резко хватает меня за рубашку и притягивает к себе, в отчаянном жесте прижимаясь своими губами к моим.
Глава 13. Июнь. Лас-Вегас, США. РОЗА
От моего прикосновения Левий замирает, слегка распахивая глаза. Мгновение я поздравляю себя с тем, что мне удалось его потрясти – пусть даже всего на секунду.
Я знаю, что он оттолкнет меня, и потому спешу достать из его сумки то, что тайно намеревалась заполучить. Его губы на удивление мягкие. И теплые. Если бы я горела желанием получить очередной отказ, то хотела бы, чтобы это длилось дольше. Но я не горю и потому отпускаю его, игнорируя жгучее желание, поселившееся в моем сердце, но в тот самый момент, когда я уже собираюсь отстраниться, его рука обхватывает меня за шею. Я едва успеваю заметить, как темнеют от страсти его глаза, прежде чем он притягивает меня к себе и с дикостью заявляет права на мои губы.
От удивления и боли я издаю хриплый стон, но не отталкиваю его. Мои руки покрываются мурашками, когда он крепко прижимает меня к себе, одной рукой путаясь в моих волосах, а второй держа за поясницу.
Мое тело реагирует само по себе; от движения его пальцев меня охватывает жаром. Его язык молит меня впустить его, и я открываю рот, приветствуя, и обвиваю руками за шею. Встретившись, наши языки более не отпускают друг друга. Его поцелуй дик, но руки, столь непристойно скользящие по моему позвоночнику, мягки и бережны. Черт возьми. Левий действительно меня целует.
Наконец-то.
Тишину номера нарушают лишь звуки, с которыми наши рты пытаются укротить друг друга, и сбивчивое дыхание. Я выгибаю спину, грудью прижимаясь к его мощному телу, а он в ответ буквально пожирает меня. Мне кажется, что я тону, у меня перехватывает дыхание, я задыхаюсь – мне нечем дышать.
Между моих бедер пульсирует знакомой болью. Я чертовски сильно его хочу. Ну конечно же, я его хочу. Левий невероятно горяч и по всей очевидности просто божественно целуется.
Да и к тому же сам он во мне не заинтересован – что может быть лучше?
Я просто жуть какая мазохистка.
Мои пальцы пробегают по его выбритым на шее волосам, а затем хватаются за более длинные пряди ближе к макушке. Я резко дергаю за них, оттягивая и вынуждая его оторваться от моих губ. Его веки потяжелели, а дыхание сбилось, и это возбуждает меня пуще прежнего.
Он смотрит на меня с приоткрытым ртом, из которого виднеется самый кончик языка. Другой рукой я провожу по его животу, останавливаясь на выпуклости на штанах. Он сглатывает, но ничего не говорит.
– Не в твоем вкусе, да? – шепчу я, ослабляя хватку на его волосах.
Воспользовавшись этим, Левий подходит ко мне еще ближе – настолько, насколько я ему позволяю. От ощущения власти над ним в подобной ситуации, пусть даже я и понимаю, что он сам охотно мне это позволяет, у меня подкашиваются ноги.
Он потихоньку приближается, не отрывая глаз от моих губ, и вскоре склоняется настолько, что я позволяю ему исполнить желаемое, отпуская его волосы. Он снова целует меня со всей чувственностью, на которую в принципе способен, и я издаю стон, когда он захватывает мою нижнюю губу зубами, прикусывая ее, как запретный плод.
Меня охватывает дрожь, мои щеки горят. Я совершенно забываю о флешке, которую держу в руке и которую мне нужно куда-нибудь спрятать, – которая и стала главной причиной моего спонтанного поцелуя.
– Твоя комната, – умоляю его я, чувствуя его возбуждение у своего живота.