Тот выдавливает из себя улыбку, но затем его взгляд снова возвращается ко мне. Я не знаю, как мне на это реагировать. Я совершенно ничего не понимаю. Думаю, Ли Мей и Лаки тоже в курсе происходящего и замешаны в этой его идиотской мести моему отцу; только так я могу это объяснить.
– Расскажи мне все, – твердо требую я у него. – С самого начала.
Он с готовностью кивает. Остальные замолкают, уступая ему слово. Я обхватываю руками чашку с теплым напитком, и он тихим голосом начинает:
– Мой отец русский, а мать – испанка. Они познакомились еще в молодости… Это была любовь с первого взгляда. Иакова и Палому знали все наши соседи. На момент моего рождения отец уже играл в покер. Покер был всей его жизнью; гораздо важнее жены, которая предпочла ему его ребенка, его инвалида-сына.
Ауч. Это больно слышать, возможно потому, что я знаю, каково это – когда отец ставит страсть выше семьи. Видимо, не просто так наши родители дружили: в этом они были похожи.
– Он часто бросал нас и уходил играть, особенно после того, как познакомился с Тито. Он стал его новым лучшим другом, – издевается Левий с полным отвращения выражением лица, качая головой. – Думаю, он им восхищался. И немножко чересчур сильно, настолько, что начал ему завидовать. Хотел быть как он. И в итоге возненавидел жизнь с нами. Отчасти, мне кажется, он вменял нам то, что мы не были столь же богаты, как Тито, но больше всего он винил в этом себя.
Меня не слишком удивляет то, что Левий не из богатой семьи. Пусть даже сейчас у него есть деньги, но у него нет тех манер, которые приходят вместе со статусом. Я видела, как он оставлял на чай официантам и парковщикам, и не только потому, что не делать этого считается дурным тоном. Ему также несвойственны бездумные траты. Он понимает цену денег, что приходят и уходят из его бумажника, но в то же время его нельзя назвать скрягой.
– Я хотел, чтобы он научил меня играть в покер, чтобы стать ему ближе чего-либо еще, потому что это было единственное, что он любил, и где-то в глубине души… я хотел стать частью этого. Он ответил, что болван вроде меня никогда не сможет понять всех тонкостей игры, – улыбается он, глядя на меня, и на его лице виднеется обида.
Ли Мей закатывает глаза, в точности повторяя мою собственную реакцию. Левий не обращает на нас внимания и бесцветным голосом продолжает:
– В один прекрасный день Тито предложил ему вложить большие деньги в свой бизнес. Пообещал, что он разбогатеет так же, как сам Тито. Это была… просто огромная сумма. Отец сразу же согласился, думая, что тогда наша жизнь наконец-то изменится. Уверенный, что сможет их отыграть, сорвав джек-пот, он занял денег, причем больше, чем следовало.
Я внимательно его слушаю, несколько в замешательстве. Отец никогда не рассказывал мне об этом. Должно быть, Левий врет или что-то не так помнит. И все же у меня колет сердце, потому что оно знает: знает, что я обманываю себя.
– Разумеется, мой отец не увидел ни копейки, – язвительно улыбается Левий. – Он был дураком, раз поверил в нечто подобное. Тито украл все деньги, что у нас были, и даже те, которых не было.
Я сопротивляюсь желанию опустить от стыда голову. От чувства вины горят щеки. Как он мог так поступить? Ему ведь даже не нужны были эти деньги!
– Но почему? – шепчу я, не понимая.
– Думаю, потому что он боялся. Как боится и сегодня теперь уже меня. И у него более чем есть на то основания.
Я тут же понимаю, что он имеет в виду. Мой отец – страдающий манией величия самовлюбленный подонок. До тех пор, пока Иаков Иванович оставался на своем месте, дружба с ним его устраивала. Но как только появилась угроза того, что его обойдут, Тито не захотел с этим мириться. Поэтому он исхитрился и закрепил его в более невыгодной позиции.
Я прячу дрожащие руки под ляжками, а Левий тем временем продолжает:
– Мы были бедны. Отец по-прежнему мог продолжать участвовать в турнирах благодаря своим спонсорам, но теперь это приносило меньше денег, чем раньше; этого не хватало, чтобы погасить все его долги. Он начал пить. Много. И, разумеется, озлобился…
Он не сказал это прямо, но все поняли, что он подразумевает под этим. Из-за своего алкоголизма его отец стал жестоким. Я сжимаю челюсти, представляя, как взрослый мужчина вымещает свою злость на милом маленьком мальчике со столь красивыми глазами. От этого становится тошно.
– Ты говорил, что твоя мать сидит в тюрьме за убийство твоего отца…
– Это так.
– Так ведь значит…
– Я сказал, что ее судили. Я не говорил, что она виновна.
Ох. Это действительно все меняет. Я в удивлении открываю рот. Все четверо смотрят на меня, ожидая, как я поступлю. Я же способна лишь на то, чтобы пристально смотреть в непреклонные глаза Левия. Этот мужчина правда кого-то убил?
– Что произошло? – спрашиваю я, хотелось бы надеяться, твердым голосом.
– Мне было семнадцать. Я возвращался домой с вечеринки, когда вдруг увидел, как отец бьет мать. Он был пьяный в стельку. Чтобы его припугнуть, я пошел за винтовкой; обычно это срабатывало. Но в ту ночь… не знаю. Все было иначе. Он был настроен решительно, – говорит он, впервые показывая свои страдания. – Он набросился на меня с криками, что я неблагодарный, и какое-то недолгое время мы с ним боролись. Он был сильнее. Он душил меня. Так было не впервые, но его взгляд изменился. Я знал, что он убьет меня. Он был не в себе. Я смог его оттолкнуть, но он снова шагнул ко мне. А затем…
Я с трудом пытаюсь подготовиться к тому, что последует дальше. Не отводя глаз, он продолжает:
– Я испугался. Но в последний момент у меня сработал инстинкт самосохранения, и я выстрелил.
Черт подери.
Левий вздыхает и с мрачным выражением лица рассказывает, что после первого и единственного выстрела его отец в шоке и ужасе рухнул на пол.
– Я и сам был в шоке. Я не думал, что мне хватит смелости сделать это. Я не хотел… разумеется, не хотел его убивать. Я просто запаниковал. Я не хотел умирать.
«Я не хотел умирать».
Я знаю, что мне тоже стоит начать паниковать. Испугаться. Отдалиться от него. Вернуться к отцу и сказать, что я отказываюсь от возложенной на меня миссии. И все-таки… все-таки я хочу лишь одного: выгнать всех из комнаты и обнять Левия. Погладить его по волосам и сказать, что все будет хорошо. И целовать в губы столько раз, сколько потребуется, чтобы он обо всем забыл.
Как ему удавалось жить дальше с подобным грузом на совести?
– После этого я не смог произнести ни слова, – продолжает он. – Мама тут же вырвала винтовку у меня из рук и приказала молчать. Я понял, что она собирается взять на себя ответственность за этот выстрел вместо меня. Я начал плакать, отказываясь ее слушаться, но она сказала, что ни за что не позволит своему сыну сесть в тюрьму по ее вине.
– Но никто из вас не был виноват! Это была самооборона. Если бы ты не выстрелил, вы оба, скорее всего, были бы мертвы.
– Она права, – соглашается Ли Мей. – Он бил вас. На протяжении долгого времени вы испытывали как физическую, так и душевную боль… Вас можно понять. Каждый может сорваться.
– Только вот все не так просто, – отвечает Томас. – Особенно в стране, где случаи домашнего насилия, не приводящие к госпитализации, декриминализированы. Иаков был безоружен, поэтому найти доказательства было тяжело.
И правда. Я об этом не подумала. Наверное, его матери повезло, что ей дали всего десять лет.
– Когда приехали менты, моего отца отвезли в больницу, – продолжает Левий. – Он умер по дороге.
Он объясняет, что его мать сразу же созналась в преступлении полиции. Левий все равно пытался рассказать им свою версию произошедшего, не желая, чтобы мать брала вину на себя, но дело быстро закрыли.
– Моя мать во всем созналась, да и улики это подтверждали. Все решили, что я врал, чтобы защитить ее… тогда как на самом деле все было наоборот. Ей дали десять лет. Я же до своего совершеннолетия уехал жить к дяде.
Внезапно все кусочки пазла встали на свои места. Левий страдает от своей травмы. Поэтому у него случаются панические атаки всякий раз, когда он слышит какой-то звук, похожий на выстрел. Сначала гроза, затем фейерверк. Каждый раз, когда это происходит, он заново переживает ту ночь и тот чудовищный поступок, за который, уверена, испытывает вину.
Вот за что он хочет себя наказать. За то, что он убил своего отца, чтобы выжить самому. За то, что позволил матери взять вину на себя.
– После его смерти я унаследовал долги отца. Я бросил школу. Через несколько дней Тито признался итальянским СМИ, что благодаря исчезновению моего отца ему будет легче выиграть.
Я закрываю глаза, чувствуя боль в груди. Что за ублюдок.
– Я тоже начал играть в покер, сначала – чтобы выплатить те деньги, которые был должен. Затем я увидел, что у меня неплохо получается. До выхода мамы из тюрьмы оставалось еще десять лет, поэтому я пообещал себе, что уничтожу человека, который прикончил моего отца.
– Это все его вина, – шепчу я едва ли не самой себе.
Его губы растягиваются в грустной улыбке.
– Я не считаю его ответственным за то, что я совершил. Это был мой выбор. И выбор неправильный. Это моя ошибка. С другой стороны… я никогда не прощу его за то, что он обобрал отца. Это и сделало его таким. Это и стоило мне детства. Жизни всей нашей семьи. Всего.
Он прав. Пусть даже он в ответе за собственные поступки, но, скорее всего, он никогда бы не оказался в такой ситуации, если бы Тито все не испортил. Так он всегда и делает. А потом врет. Так он сделал и со мной. Он с такой щепетильностью воздерживался от того, чтобы все мне рассказать, потому что знал. Знал, что я бы ни за что не пошла у него на поводу.
– Так мы и оказались… здесь. И сейчас, – заканчивает он, обводя руками комнату.
Я смотрю на него со смесью сочувствия и гнева – на Тито, на себя, на его собственного отца. Я знаю, что имела в виду ровно то, что говорила: месть никогда не бывает лучшим решением. Но все же я понимаю, что им движет.