Ощущение просто божественно. Я никогда не испытывала ничего подобного. Он запрокидывает голову на спинку дивана, и с его губ срывается болезненный вздох. Чувствует ли он, насколько он глубоко в этой позиции?
Мне кажется, что я умираю.
Я седлаю его, не отрывая от него глаз. Он напряженно смотрит на меня, и это напрягает. Как будто он хочет что-то сказать, но не решается. Я обвиваю его за шею руками, пальцами лаская линию роста волос. Его руки находят чувствительную кожу моей груди, а большой палец размазывает по ним краску.
Я все быстрее и быстрее двигаюсь навстречу ему, и он начинает двигать бедрами в ответ. Вдруг он накрывает ладонью низ моего живота.
– Ты чувствуешь меня? Вот здесь, под пупком?
Я со стоном киваю, увеличивая темп. Еще никто и никогда не бывал так глубоко во мне. Это совершенно сводит меня с ума. Вскоре он теряет терпение и жестко вонзается в меня до тех пор, пока мы одновременно не кончаем. На мгновение с него спадает маска.
Я в изнеможении прислоняюсь лбом к его плечу. Моя кожа, как и его, покрыта краской и потом. Он еще несколько секунд остается во мне, едва дыша, и обхватывает руками мою голую спину. Я закрываю глаза, наслаждаясь прикосновением его пальцев, что гладят меня по волосам.
– Покажи мне свое лицо, – тихо говорит он. – Proshu.
Я подаюсь назад, чтобы взглянуть на него. Увиденное, судя по всему, приходится ему по вкусу, потому что он выходит из меня и говорит мне не двигаться. Я послушно сажусь на диван, чувствуя, как горит лицо и болят мышцы, а он встает и исчезает в другой комнате. Из кухни до меня доносится шум воды.
Когда он возвращается, я прижимаю подушку к своим ногам. Я замечаю, что он вымыл руки. Он берет свою камеру и подходит ближе.
– Не двигайся, – повторяет он. – Ничего не меняй.
Я пристально смотрю в объектив, чувствуя, как вспыхивает кожа при мысли о том, что теперь у него будет фотография со мной, обнаженной и покрытой краской, с горящими щеками и затуманенным после нашего первого раза взглядом. В конце концов, таково было мое единственное условие. На память.
Сделав снимок, он безо всяких эмоций смотрит на него.
Со странно грустной улыбкой он шепчет:
– Завораживающе.
Глава 22. Июнь. Лас-Вегас, США. ЛЕВИЙ
Посреди ночи меня будит очередной кошмар. Когда я просыпаюсь, мое лицо все еще залито слезами. В груди колотится сердце, и мне кажется, что я задыхаюсь. Даже теплого, успокаивающего тела Розы, свернувшейся калачиком рядом со мной, оказывается недостаточно, чтобы я расслабился. Я выскальзываю из ее рук и, опустив голову, сажусь на краю кровати.
Последние десять лет я заново переживаю в своих снах то мгновение, когда я выстрелил. Это всегда одна и та же сцена: та, в которой я увидел шок в глазах отца. Та, в которой я почти увидел в его взгляде проблеск сожаления, а может быть, и страха.
Но этой ночью все было иначе. Это был не кошмар. Это было счастливое воспоминание.
Когда мне было пять лет, отец с матерью устроили мне вечеринку-сюрприз на день рождения в «Макдональдсе». Отец оделся как Микки-Маус. По идее, я не должен был его узнать, но в тот момент, когда он притянул меня в объятия и спросил, что я хочу получить в подарок, я узнал его запах. Странно, не правда ли?
Это был один из лучших дней, когда-либо проведенных с ним.
Как это жестоко. Я почти думаю, что лучше бы мне продолжали сниться кошмары.
Это… это… я просто не в силах выдержать подобное. Это напоминает мне о моей отвратительной натуре. Я убил человека. Я убил своего отца, того, благодаря чьему вкладу я появился на свет. Он не был хорошим человеком, но он не заслуживал смерти. Он любил меня. И я любил его.
И после этого ужасающего поступка мать была вынуждена оставить меня на произвол судьбы. А я был вынужден проходить через все это в одиночку, настолько поглощенный чувством вины, что множество раз мечтал умереть. Но этого так и не случилось.
У меня не получается сдержать столь жалко текущие слезы. Я плачу как идиот, поглощенный мраком своей же комнаты и с болящим сердцем. Мне хочется исчезнуть. Я ненавижу себя.
Вдруг чувствую на лопатке обжигающую ладонь.
– Левий?
Я пытаюсь взять себя в руки, стыдясь того, что она застала меня в момент слабости, но по ее обеспокоенному голосу становится понятно, что она уже все услышала.
– Я здесь, – шепчет она, обвивая меня за обнаженную талию руками.
Это просто как день – я перестаю сдерживаться. Закрываю лицо руками, упираюсь локтями в колени и снова и снова плачу.
– Мне жаль… Мне так жаль…
Она знает, что мои извинения адресованы не ей. Поэтому она молчит, прижимаясь щекой к моей спине и по-матерински поглаживая меня по груди.
– Я не хотел…
– Я знаю. Я знаю, – повторяет она.
Роза притягивает меня к себе и что-то шепчет по-итальянски. Я ничего не понимаю, но ее голос в одно мгновение меня успокаивает. Я вытягиваюсь вместе с ней на кровати, пряча голову у нее на груди. Она гладит меня по волосам, все так же продолжая что-то говорить, а я все так же не понимаю ни слова.
Я засыпаю еще до того, как успевают высохнуть мои слезы.
Томас, Лаки и Ли Мей уже сидят за столиком, когда мы с Розой присоединяемся к ним за завтраком. Мы не говорили о том, что произошло ночью, и за это я ей благодарен.
– Ну так? – спрашивает Роза, озорно улыбаясь. – Кто из вас сдался первым?
Ли Мей незаметно указывает пальцем на Томаса.
– Как думаешь?
Не знаю, о чем они говорят, и не хочу спрашивать. У меня плохое настроение. Я очень плохо спал, несмотря на утешающие объятия Розы. Даже воспоминаниям о нашей жаркой ночи не удается меня успокоить. И все-таки это был рай на земле. Я уже почти был готов попросить ее выбрать меня, а не своего ублюдка-отца.
Потому что я влип. И влип ужасно.
Я, Левий Иванович, без ума от единственной девушки, которую мне не позволено любить.
– А вы… Вы помирились? – спрашивает Лаки.
Мы с Розой обмениваемся многозначительными взглядами. В ответ я лишь мягко улыбаюсь ей. Боже, как же она красива. Сегодня утром мне нужно играть, но мне хочется просто провести с ней весь день в постели. Такого никогда раньше не случалось.
– Да, – отвечает Роза, садясь рядом с Томасом на диван.
– Мы все это слышали, – ворчит тот.
Видимо, Томас вернулся раньше остальных… Хорошо, что после первого раза мы перебрались в спальню. Мне становится неловко, и я собираюсь извиниться, но Роза пользуется этой возможностью, чтобы поиздеваться над ним.
– Скажи спасибо, что мы протерли стол после того, как закончили, – врет она, проглатывая кусок арбуза.
Томас с ледяным выражением лица замирает.
– Вы сделали это на столе?
– Ага.
– Мы едим за этим столом! – возмущается он, подхватывая свою тарелку и водружая ее на колени. – Я ни за что не стану жрать там, где была задница Левия, даже после уборки!
– Так это скорее моя задница была… Но в таком случае туда тебе тоже лучше не садиться, – говорит Роза, морщась в сторону дивана.
Я сдерживаю смех при виде полного ужаса лица своего друга. Ли Мей и Лаки смеются, а он встает, и, когда он уже собирается сесть на подушку в форме груши, она снова его прерывает:
– И снова нет.
Он прожигает меня взглядом, раздраженно сопит и в качестве крайней меры садится на пол. Повисает тяжелая тишина. Он ждет, что мы одобрим этот выбор, но Роза комически кривится. Ее выражение лица говорит само за себя.
Все разражаются смехом, кроме Томаса, который вскакивает на ноги и кричит:
– Вы что, животные, что ли, черт побери?! Кровати существуют не просто так! Мне что теперь, ходить, обтираясь об стены?!
Мне хочется сказать Розе перестать над ним издеваться, но это так смешно, что решаю не вмешиваться. Она гримасничает, наливая себе апельсиновый сок.
– Стены – так себе идейка.
Томас выпрямляется и с криком уходит под наш дружный смех над этой дурацкой шуткой. Роза же явно ею гордится.
– Но вообще он прав, – говорит Лаки. – Это все равно что услышать, как занимаются сексом твои родители. Мерзость.
– Только меня это завело? – спрашивает Ли Мей.
Лаки хмурится и говорит, что ей надо лечиться. Мы завтракаем и обсуждаем турнир. Сегодня играют только Томас, Лаки и я. Ли Мей умоляет Розу провести с ней день за пределами отеля. Роза спрашивает, нужна ли она мне, но я говорю ей пойти повеселиться.
– Ты вычтешь мне это из зарплаты? – усмехается она.
– А, так ты сверх прочего хочешь оплачиваемый отпуск?
– Ну разумеется.
Я весело закатываю глаза. Вскоре я ухожу в душ. Через несколько минут ко мне присоединяется Роза, но я так сильно опаздываю, что мы лишь немного целуемся.
– Роза?
Она оборачивается, надевая черный лиф и закатанные до щиколоток джинсы. Я подхожу к ней ближе, держа в ладони бархатную коробочку.
– У меня тоже есть для тебя подарок. Но вчера как-то не было времени его отдать…
Она настороженно ждет. Не знаю, что я сейчас делаю. Или все же знаю: я ни много ни мало отдаю ей свое сердце. Потому что после вчерашнего я более не в силах этого отрицать.
Я влюбляюсь в эту женщину.
Слишком рано? Но разве существует какой-то стандарт того, как долго нужно это отрицать, прежде чем влюбиться? Я знаю лишь то, что не могу без нее. Я готов довериться ей вопреки всем секретам, которые она от меня хранит. Она ведь наверняка передумала, не так ли? Быть такого не может, что она подделала все те эмоции на своем лице, когда я был внутри нее.
– Дай мне руку.
Она подчиняется, догадываясь, что я сейчас сделаю. Открываю коробочку и аккуратно достаю из нее украшение.
– К сожалению, от бабушки мне никакого кольца не досталось, – говорю я, надевая кольцо на ее безымянный палец. – Я выбрал его сам. Если тебе не понравится, мы всегда можем обменять его на другое… но увидев его, я подумал о тебе.
Размер идеально ей подходит, и это меня очень радует. Роза не сводит с него глаз, не зная, что сказать. Понятия не имею, что она думает о нем. И все-таки кольцо выглядит восхитительно: оно темное, загадочное, космическое. Нетипичное. Камень в центре – это великолепный бриллиант цвета «соли и перца», а по бокам он окружен двумя полумесяцами и шестью сверкающими бриллиантами поменьше. Само кольцо выполнено из двадцатичетырехкаратного розового золота.