Она вспомнила.
Прошло уже два месяца с тех пор, как мы расстались. Не стану врать: первые два дня все было хорошо. Я не вполне осознавал произошедшее. Мне по-прежнему казалось, что мы еще встретимся. А когда я понял, что это не так… я впал в глубочайшую депрессию. Я слишком сильно по ней скучаю.
Ни разу в жизни со мной такого не было. Честно, мне даже стыдно. Но я ни о чем не жалею, потому что знаю, что ей нужно было вернуться к себе, к своим истокам, к матери, в здоровую и полную тепла среду.
Что до меня, я был слишком занят «Распутиным». Сперва я был занят его продажей, затем – тем, как распорядиться деньгами в свете моих планов уехать. Мне до сих пор трудно поверить, что наше соперничество с Тито закончилось. Я чуть ли не жду, что он вдруг постучит в мою дверь и вызовет на дуэль.
Мои кошмары никуда не делись, но теперь рядом со мной нет Розы, которая могла бы меня успокоить. Но часто бывает так, что я звоню ей прямо посреди ночи, и она всегда отвечает. Она рассказывает о том, как прошел ее день, и мне сразу же становится легче. Следующие несколько часов мы придумываем совершенно безумные планы на будущее.
Мой счет за телефон еще никогда не был таким большим.
Кстати, ты уже придумал, что скажешь, когда она увидит в газетах, что ее сын помолвлен с беременной бывшей стриптизершей?
Во-первых, слава богу, но эту твою маленькую тираду в тот вечер никто не слышал. А во-вторых… нет, не придумал.
Ну тогда самое время начинать.
Слишком поздно, потому что в этот момент открываются двери тюрьмы и мое сердце, словно сумасшедшее, выпрыгивает из груди. Я убираю телефон в карман и крепче обхватываю букет. Я пытаюсь размеренно дышать в надежде, что это поможет мне успокоить сердцебиение, но напрасно. Я словно ребенок, которого затрусило перед выходом на сцену.
Я почти боюсь, что не узнаю ее, но это невероятно глупый страх, потому что я видел ее ровно четыре месяца назад. Она и в самом деле все та же. Мои легкие сжимаются, когда я наконец-то замечаю ее.
Моя мама стоит у дверей, устремив в небо взгляд и свесив руки. На ней надеты джинсы, свитер и тканевая сумка, в которой, должно быть, лежат ее личные вещи. Она выглядит немного потерянной. Я не решаюсь приблизиться к ней.
Вместо этого я выбираю подождать, пока она не подойдет ко мне сама. Я хочу дать ей немного времени побыть наедине с собой, насладиться свободой, свежим воздухом и видами. Спустя какое-то время, показавшееся мне вечностью, она наконец-то начинает искать меня взглядом.
Когда она находит меня, я застываю, словно ребенок, пойманный с поличным. Она с улыбкой на губах шагает вперед и, оказавшись передо мной, раскрывает свои руки. Я реагирую моментально: из моих глаз брызжут слезы. Я молча плачу, сокращая расстояние между нами, и стискиваю ее в объятиях.
Я не обнимал свою мать десять лет. С того самого рокового дня, когда я отказывался отпускать ее, а она с улыбкой уверяла, что все будет хорошо. Мое сердце истекает кровью от захлестнувшего меня водоворота эмоций, как хороших, так и плохих. Я будто вновь стал подростком, а не взрослым мужчиной, нелепо жаждущим мести.
– Мама, – шепчу я. – Мне жаль… мне жаль…
Она крепко обнимает меня, несмотря на нашу большую разницу в росте, и материнским жестом гладит по волосам. Так же, как делала Роза. На эмоциях я прячу лицо в ее волосах.
– Ты такой высокий… и красивый!
Ну разумеется, именно это она решает сказать мне первым. Я радостно улыбаюсь сквозь слезы. Когда я отступаю, она вытирает мои слезы, не обращая внимания на свои собственные, а затем принимает из моих рук букет цветов.
– Ух ты! У них просто потрясающий запах.
Я пристально разглядываю ее, подавляя в себе желание отметить вслух ее бледность, впавшие щеки и тонкие руки. Что бы она там ни пережила, теперь это закончилось. Навсегда. Я положу всю свою жизнь, чтобы искупить свою вину за то, что из-за меня она оказалась в подобной ситуации, пусть даже она и настаивает на том, что в этом была ее вина, а не моя.
Я спрашиваю, все ли у нее хорошо, и мы обмениваемся парочкой банальностей. Эта сцена кажется мне абсолютно сюрреалистичной. Думаю, я до сих пор не могу осознать происходящее. Я словно бы приехал на вокзал встретить ее после долгого путешествия. Я почти боюсь, что кто-то подойдет к нам и, сказав, что произошла ошибка, попытается ее забрать.
Поэтому я предлагаю сразу же уйти отсюда. Мы садимся на заднее сидение такси, и я называю водителю адрес ресторана рядом с моим домом.
– Чего ты хочешь поесть? – робко спрашиваю я. – Чего-нибудь такого, о чем ты мечтала много лет, чего-то, что уже давно не ела.
Она не слишком долго размышляет над ответом; у нее было много времени подумать об этом заранее.
– Гамбургер. И картошку фри.
Не в силах сдержаться, я удивленно смеюсь. Это так… заурядно.
– Супер. Тогда вперед.
Какое-то время мы собираемся жить вместе, столько, сколько она захочет, как минимум до тех пор, пока я ей не надоем. Нам известно, что какое-то время, из опасения, что она совершит повторное преступление, она будет находиться под наблюдением по соображениям безопасности, поэтому нам запрещено покидать страну.
Но это всего лишь отсрочка. Нам есть о чем поговорить, что наверстать, чему поучиться друг у друга.
– Мы можем… мы можем сделать совместное селфи? – нерешительно спрашиваю я, когда мы приезжаем в ресторан. – Чтобы я отправил его друзьям.
Черт возьми, мне будто семнадцать, это просто ужасно.
– Сделать что? – весело повторяет мама.
Я объясняю, что это такое, и она соглашается, поправляя прическу. Мама всегда была очень опрятной. Держу пари, она не отказалась от этого и сейчас, и даже в тюрьме.
Мы делаем фото за столом, на фоне наших бургеров, и я отправляю его в WhatsApp, в нашу беседу «Одиннадцать друзей Оушена», название которой, естественно, придумала Роза.
– Как дела у твоих друзей?
Мама обхватывает бургер обеими руками и вгрызается в него зубами, закрывая глаза и наслаждаясь вкусом. Я никогда еще не видел ни на чьем лице столько удовольствия.
Это одновременно и радует меня, и огорчает.
– Странно, но просто прекрасно. Томми работает телохранителем то в Швеции, то в США. Ли Мей управляет китайским «Распутиным». Лаки изучает архитектуру в Лос-Анджелесе. А Роза… Роза изучает психологию. Еще она позирует для студентов с художественного и рисует. Она просто невероятна. И очень умна. Правда, я не хочу говорить ей об этом вслух, потому что она слишком быстро начинает зазнаваться…
Я замолкаю, когда вдруг понимаю, что она пристально смотрит на меня и, ничего не говоря, лишь мягко улыбается. Я спрашиваю, было ли в моих словах что-то забавное, но она качает головой.
– Просто мой сын уже мужчина. Это странно.
– Ладно…
– Она живет где-то здесь, эта Роза?
Скрывая свое разочарование, я берусь за картошку и одновременно отвечаю:
– Нет, не совсем.
– Понятно… Как вы познакомились?
Вот он, подходящий момент. Она предоставляет мне прекрасную возможность во всем ей признаться. О покере, Тито, Розе, моей победе. Она в любом случае скоро обо всем узнает, и уж лучше пускай это произойдет из моих уст.
– Мама… мне нужно кое-что тебе сказать. Пожалуйста, только не злись.
– Если ты вдруг скажешь, что ты женат и у тебя двое детей, предупреждаю, вполне вероятно, меня хватит инсульт.
Нет, я всего лишь ложно обручился.
– Ничего такого. Вообще-то я скрывал это от тебя, но… я профессионально играю в покер.
Мое сердце едва не перестает биться, пока я жду ее реакции. Она на мгновение удивленно вскидывает брови и поджимает губы, но ничего не говорит. Ничего хорошего это не сулит. Прежде чем она что-либо скажет, я объясняю ей о своем желании сразиться с Тито.
С покрасневшими от гнева щеками она пытается перебить меня, но я опережаю ее и продолжаю рассказывать. Самые мерзкие подробности я от нее скрываю; так, я не говорю, что Роза была шпионом или что ответственность за обвинение Тито лежит на мне. Она молча слушает меня, отказываясь смотреть мне в глаза.
– Но теперь все кончено, – в заключение объявляю я. – Я сделал это ради того, чтобы доказать себе, что способен на это. Считай, взял у жизни реванш. Ну и, да, еще ради денег.
– Так вот почему у тебя мафиозная татуировка, – бормочет она. – Она мне не нравится.
Я смущенно улыбаюсь, краснея.
– Ну, среди прочего. Пожалуйста, поверь мне: с покером теперь покончено. У нас обоих.
– Я не хочу, чтобы ты закончил так же, как он, – с мольбой говорит она. – Я знаю, что ты не твой отец, знаю, что это нечестно с моей стороны, но…
– Знаю. Знаю, – успокаиваю ее я, накрывая ее ладонь своей. – Я тоже этого не хочу.
Мама кивает и, успокаиваясь, вытирает мокрые глаза. Она говорит, что с нетерпением ждет, когда сможет узнать о моей жизни все, и уверена, что я еще многого ей не рассказал. Она никак не реагирует на то, что Роза – дочь Тито. Когда она спрашивает, собираюсь ли я снова с ней увидеться, я киваю.
– Да, в планах такое есть.
– Тогда ты все должен сделать правильно, – наставляет она меня. – И, конечно же, сначала я должна с ней встретиться. Она говорит по-русски?
Я кривлюсь. Те немногие слова, которым я ее научил, не особо помогут ей в разговоре с моей матерью.
– Я бы сказал, так же как я говорю по-итальянски.
Она задает еще кучу вопросов о моей фальшивой невесте, и два следующих часа мы проводим за тем, что обсуждаем все на свете: мою повседневную жизнь, работу, мои любовные дела. И, конечно же, ее планы на будущее.
До того как попасть в тюрьму, мама работала няней. Я спрашиваю, не хочет ли она продолжить работать в этой сфере, но она вдруг резко грустнеет.
– Ни один родитель не захочет доверить своего ребенка бывшей заключенной. И я их понимаю.
Мне нечего сказать по этому поводу. Она права. Я знаю, что мать и мухи не обидит, но они – нет. На их месте я бы тоже не доверил своего ребенка непонятно кому.