— Я совершенно уверен, что в конечном итоге я бы умер. Поэтому я очень рад, что все сложилось иначе.
На мгновенье Эймс застыл, пристально разглядывая Дормана.
— Ясновидение всегда пугает меня, всякий раз, когда я сталкиваюсь с ним — потому что я совсем не обладаю этим даром и не уверен, что признаю его. Но эта заваленная мехами хижина… Ну, это не так далеко от истины; когда ты убиваешь животных ради еды, остается довольно много шкур. Мы занимаемся этим уже в течение двух недель и бросаем шкуры в глубокую яму, которую выкопали прямо снаружи нашего… я полагаю, вы можете называть его иглу. Мы построили дом сами, из кусков льда.
Небольшая радостная улыбка снова искривила губы Эймса.
— Не очень хорошая идея держать шкурки внутри, когда они не обработаны подобающим образом, и две шкуры, которые я ношу, воняют, с этим я ничего поделать не сумел. Но они согревают меня и согревают Тлану
И это главное. Те, которые мы прикопали, должны и вас согреть, а их извлечение не займет много времени. Свежий лед сковывает все, что мы закапываем, за полдня, но мы вырыли эту яму, чтобы не задумываться о подобных вещах. Мы просто хотели верить, что теплая одежда у нас всегда будет.
В его глазах сверкнули мрачные искорки.
— Я не так хорошо управляюсь с луком и стрелами. Лук, который я сделал, довольно груб, а животных не слишком много. Если у нас закончится пища, то от тепла нам будет немного пользы.
Затем Эймс сделал поразительную вещь. Он сунул руку под наружную шкуру и вытащил пистолет. Это был длинноствольный «сорок пятый»; мужчина потряс им, держа указательный палец на спусковом крючке.
— Он висел у меня на бедре, когда… это случилось, — сказал Эймс. — Я горный инженер и ходил с оружием, потому что… ну, никогда не знаешь, что может случиться. Несколько мерзавцев есть в каждой команде из пятидесяти человек. У меня осталось только три пули. Я использовал остальные, прежде чем сделал лук.
Он вернул пистолет, судя по всему, в кобуру, привязанную к плечу или бедру и полностью скрытую под мехами.
— Я подстрелил зверя, который выглядел как огромный муравьед с белоснежной шерстью, — сказал он. — Конечно, этого не могло быть, потому что здесь нет насекомых. А еще медведя — небольшого, черного с белыми полосами на спине. Я поначалу решил, что это очень большой прямоходящий скунс. Я сделал лук, когда мне пришло в голову: только сумасшедший израсходует всю обойму.
— Теперь эти пули на вес самого лучшего золота, — добавил он с усмешкой.
Эймс выпрямился и снова окинул взглядом всю равнину.
— Твоя спутница молода, надо предположить — если только ты не был с незамужней тетушкой, когда небо обрушилось на вас, как это случилось с нами.
— Она моложе меня, — сказал Дорман. — Мы оба археологи.
— Тебе лучше пойти ее забрать, — сказал Эймс. — Нам не далеко идти. Иглу как раз за этим почти вертикальным склоном, прямо впереди. Но склон не так крут, как кажется с виду.
Он остановился на мгновение, а затем сказал:
— Археологи, да? В доколумбовом месторождении? По–вашему, это была Мексика, прежде чем… — Он прервал себя. — Мы поговорим об этом позже. Мы могли бы сэкономить минуту или две, я думаю. Но я не хочу, чтобы в моей голове начали взрываться молнии. Не сейчас. Вы можете знать что–то, чего я не знаю, но это подождет, пока мы не успокоимся немного. Мы должны отогреться и в первую очередь развести огонь. Ваш здравый рассудок может немного пострадать, а может пострадать и серьезно — если вам придется смотреть только на снега и льды.
Он начал снимать с себя меха.
— Вы можете оставаться на холоде в чем мать родила в течение примерно тридцати минут, не рискуя жизнью, если вы не перестанете двигаться, как бы низко не опустилась температура. Я имею в виду, «низко» в пределах разумного — не в Сибири, наверное. Но я думаю, у нас здесь потеплее. Я под защитой, а вы нет. Вы возьмете обе эти шкуры — одну для себя и другую для… Вы не назвали мне ее имя.
— Джоан Рейнс, — сказал Дорман. Я также не на звал своего. Дэвид Дорман.
— А вы родом из…
— Тоже с запада, — сказал Дорман. Северная Дакота Когда я был ребенком, то купался нагишом в холодных горных потоках. Так что я просто собирался сказать вам, что возьму одну шкуру для Джоан.
— Не дури, — сказал Эймс. — Твоя кожа синеет.
Он приспустил свою верхнюю меховую одежду ниже колен и снял ее. Затем Эймс наклонился, поднял мех и бросил Дорману, который поймал шкуру на лету. Она была еще тяжелее, чем он поначалу думал.
Глава 6
Нижнее одеяние Эймса было такого же цвета как и то, которое он снял — коричневая шкура с проседью; но с виду она казалась немного более гладкой, как будто животное, с которого сняли мех, принадлежало к семейству бобровых или каких–то других земноводных грызунов, которые стали гладкими от постоянного пребывания в воде.
Кобура для пистолета, сделанная из черной кожи, свободно болталась на бедре, но ремешок, к которому она была прикреплена, был затянут достаточно туго и немного сужал одежду на талии; костюм из–за этого слегка напоминал тунику.
Эймс быстро отстегнул кобуру и бросил ее на землю, по–видимому, не задумываясь о том, что удар может привести к выстрелу и три «золотых» пули, которые все еще оставались в пистолете, могут пропасть впустую. Дорман был совершенно уверен, что от удара большой пистолет не мог разрядиться или взорваться. Но он слегка вздрогнул, когда кобура скользнула по ледяной поверхности точно так же, как недавно выброшенный камень, и остановилась рядом с тем местом, где он стоял.
Это был знак доверия Эймса, подумал Дэвид; ведь человек настолько торопился снять с себя верхнюю одежду и даже не остановился, чтобы шагнуть вперед и подобрать оружие. Это могло означать только одно: Эймс был человеком сострадательным, способным представить, что Джоан ждет за валуном и что тепло ей необходимо даже больше, чем мужчине, который хотя и был легко одет, но много двигался.
Дорман считал свои потребности менее важными и поэтому хотел уже настоять на том, чтобы Эймс оставил себе нижнее одеяние вопреки уже высказанным разумным соображениям. Но прежде чем Дэвид успел возразить, вторая шкура уже лежала у ног Эймса, а он стоял совершенно голый на ледяной равнине.
Дорман уставился на него, шокированный, недоумевающий. На груди и плечах Эймса были огромные, воспаленные волдыри и ссадины, которые начали заживать, но все еще имели уродливый вид.
— Меня сильно потрепало и побило, когда рухнула десятитонная землеройная машина, не на меня, конечно, но достаточно близко, чтобы отшвырнуть меня на большое расстояние, — сказал Эймс, как будто чувствуя, что должен извиниться перед Дорманом за такое неожиданное потрясение. — Вдобавок я получил несколько ожогов. Пламя…
Он резко остановился, его взгляд переходил от шкуры, которую он только что снял, к чему–то, находившемуся довольно далеко, в стороне от того места, где стоял Дорман. Плечи Эймса напряглись; казалось, мышцы почти начали пульсировать; мужчина встревожился; Дорман, заметив его беспокойство, в тревоге обернулся и посмотрел в ту же сторону.
Длинное, вертикальное каменное строение больше не было неподвижным. Оно начало не только двигаться, но и изменять форму, чего неодушевлённый предмет просто не имел права делать. Когда объект сгорбился и медленно поднялся, его зазубренная вершина перестала напоминать ряд игл дикобраза, выступающих из–под снега и льда. Верхушка распахнулась как веер, на ней выступили ребра и шипы, между которыми растягивались полупрозрачные полосы, которые светились на солнце морозным блеском.
Снег в основании каменного строения быстро двигался, кружился и поднимался в порывах ветра, обнажая залитые светом щели, придававшие объекту странный вид, отмеченный Дорманом с первого взгляда.
Что–то темное и уродливое поднималось теперь из окружающей белизны, как будто оголенная каменная плита отталкивала снег в сторону, подбрасывая его высоко в воздух. Подъем был таким быстрым, что предмет в два раза увеличился в размере, прежде чем Дорман угадал, что это такое. Его сердце замерло.
Длинноголовый, качающийся зверь, который двигался по замерзшей равнине, казалось, перенес его назад во времени, назад в момент кошмарной нереальности, когда именно этот монстр заставил его почувствовать, что только видения безумцев реальны, заставил его поверить, что существо пытается избавиться от дикой ярости, пожрав всю Вселенную, уничтожив все звезды одну за другой.
Огромный зверь, казалось, не подозревал, что он не одинок на равнине. Он продолжал раскачиваться из стороны в сторону, его голова была опущена, как будто он только что пробудился от спячки и искал, чем удовлетворить свой голод среди снега и льда — укрытия маленьких животных, возможно, с их пушистыми обитателями, лежащими возле входа, или какие–нибудь быстроногие ящерицы, защищённые от холода.
Монстр двигался, изгибаясь всем телом, его передние конечности почти касались снега. Но даже в таком положении он возвышался над равниной; вдруг он вытянулся в полный рост и медленно повернулся.
Дорман знал, когда чудовище увидело его, он угадал тот момент, когда существо впервые заподозрило, что два маленьких человечка глядят на него, слишком ничтожные, чтобы представлять физическую угрозу и все же отчего–то опасные. Дорман мог сказать, что знал хотя он не смог бы объяснить, как именно узнал это.
Теперь огромный зверь вышел из оцепенения — он приближался прямо к ним прыжками, словно кенгуру. Он продвигался так быстро, что на мгновенье показался искаженным изображением в зеркале, его короткие передние конечности выглядели еще короче, чем на самом деле, а задние удлинялись, расстилались, растекались, а затем снова обретали форму. Солнечный свет блестел на его рыжей, покрытой мехом голове и ниспадал на веерообразную поросль на спине, а длинный, конический хвост был окутан светящимся текучим ореолом. Монстр был бы точной копией чудовища в заливе — вот только он оказался гораздо крупнее.