Уже две, — сказал Эймс, крепче сжав ее руку.
Две? Так ты пытался застрелить его! А если бы ты не промахнулся…
Нет, Тлана, — сказал Эймс, качая головой. — Он увидел меня прежде, чем я его. Мне угрожала бы опасность, конечно, если бы он был вооружен. Он думал, что я дикарь из каменного века…
— Мы немедленно с эти разобрались, — быстро сказал Дорман. Он продолжал говорить мне, как он рад видеть меня такого же человека из мест, которые все еще можно было обнаружить на картах, прежде чем карты стали бессмысленными и мы… — Он не знал как продолжить. Потом он сказал: — Я обрадовался ему не меньше, чем он мне.
— Я убедил его ни о чем не беспокоиться, а только согреться, и добраться сюда как можно быстрее, — сказал Тлане Эймс. — Я хотел, чтобы он с тобой познакомился, и… ну, есть некоторые вещи, о которых не следовало бы говорить, когда нет тепла, нет безопасности, нет ничего, что может уберечь тебя от ощущения, будто ты стоишь на высоком обрыве, глядя вниз в абсолютную темноту. Или, возможно, на что–то похуже темноты — на зубастую голову, которая может рвать тебя на куски, утягивая на дно.
Затем впервые заговорила Джоан:
— Женщине тяжело так разделять свои мысли, — заметила она. — Если бы я упала прямо в бездну, то захотела бы поговорить о своих шансах на выживание в том случае, если я ударюсь обо что–то, способное смягчить падение. То есть если бы я была не одна, я имею в виду… если бы кто–то падал вместе со мной.
На мгновенье она посмотрела прямо на Тлану.
— Я вполне уверена, что вы тоже так думаете. Не говорить об этом, не выставлять это напоказ, даже если нет тепла, нет безопасности, и ты можешь умереть, прежде чем сможешь разобраться во всем — это кажется мне глупым. Поэтому я рассказала ему больше, чем Дэвид, несмотря на то, что он не хотел меня слушать.
— Я не пытался вас остановить, — сказал Эймс. Но думаю, что это было глупо в сложившихся обстоятельствах. Видите ли, когда происходит что–то невероятное, что заставляет вас думать, будто вы живете в другой Вселенной, отличной от той, которую вы принимали как само собой разумеющуюся, тогда вам нужно попытаться рассуждать обо всем разумно. А вы не можете этого сделать, если ваши эмоции ведут вас в слишком непредсказуемом направлении с самого начала. Вы не сможете вернуться к тому, с чего начали к готовности поверить, что есть нормальное, здравое, полностью обоснованное объяснение всему, и проблема только в том, чтобы найти его.
— Я говорила ему, — продолжила Джоан, как будто не слышала Эймса, — что на нас напало в заливе огромное морское животное. Мы были в маленькой рыбацкой лодке и пытались загарпунить чудовище. Но оно пришло в бешенство и опрокинуло лодку, а нас выбросило в море. Тогда мы…
Джоан резко прервалась и Дорман сразу понял, почему. В глазах Тланы сверкнул испуг, и она начала так сильно дрожать, что Эймс был вынужден прижать ее ближе к себе и положить руку ей на плечо, чтобы успокоить.
На мгновенье он сердито посмотрел на Джоан, а затем, казалось, понял, что она говорила импульсивно и с неким основанием. А как могло быть иначе, спросил себя Дорман, если больше нет смысла оставлять переживания, которыми следовало бы в какой–то мере поделиться, непознанными и не обговоренными? Конечно, очень эмоциональные искажения, о которых предупреждал Эймс, скорее возросли бы, а не уменьшились, если и дальше игнорировать случившееся.
Эймс быстро дал понять, что у него нет никакого желания щадить крошечную женщину, тяжелое испытание, по его мнению, вероятно, она могла вынести, но испытание могло оказаться куда сильнее, чем он рассчитывал.
Мы должны поговорить об этом сейчас, Тлана, — сказал он. Мы должны рассказать им, что именно произошло с нами. У летчиков–испытателей есть хорошая фраза на такой случай, «сделать первый шаг». Стоит нам только сделать первый шаг, как все может стать гораздо яснее. — Он указал в сторону огня. — Нам лучше сесть, прежде чем мы начнем. Я посмотрю, что можно сделать с огнем. Я сказал Дэвиду, что мы разожжём огонь, как только доберемся сюда, но вижу, в этом нет необходимости. Я просто подброшу еще несколько веточек, и у нас будет прекрасное, теплое пламя.
Он кивнул Дорману, его губы скривились в улыбке, которая казалась немного притворной.
— Вы даже не представляете, как тяжело собрать дрова, не слишком влажные, чтобы они не только тлели. Или большую кучу сырых веток. Большие бревна тоже не годятся — нет топора, которым их можно рубить.
— А что с вентиляцией? — Дорман услышал в своем голосе озабоченность, более заметную, чем ему хотелось бы. — Огонь внутри помещения постоянно горит — это, должно быть, очень опасно…
— Вот именно. Мы не даем ему долго гореть, — сказал Эймс. — Есть кое–какая вентиляция — восходящий поток, я полагаю, можно так его назвать–из щелей между блоками льда. Я построил иглу с этой мыслью в голове. И дверь, как вы заметили, не закрывается. Это просто отверстие во льду.
— Но как вам удалось построить иглу без инструментов для резки льда?
— У нас был большой каменный топор, сказал Эймс. — Но мы его потеряли.
Он посмотрел на Тлану, как будто полагал, что разговор может снять напряжение, которое все еще заставляло ее дрожать.
— Скажи ему, что ты почувствовала, когда мы наткнулись на него, Тлана, — сказал он — Ты была напугана больше, чем сейчас, но тебе не понадобилось много времени, чтобы оправиться от шока. Ты знала, что это значит, и я тоже. Но мы договорились думать только о том, как нам посчастливилось заполучить этот инструмент.
— Да, я знала, что это значит, — сказала Тлана, таким слабым и дрожащим голосом, что Дорману пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. — Это значит, что мы здесь были не одни. Но это не так… — Она посмотрела прямо на Дормана. — Встретить кого–то, похожего на нас — кого–то, кого мы знаем и можем доверять. Только какой–нибудь человек из примитивного племени мог оставить такое оружие на снегу. Там были следы, ведущие от него, но это были не только следы человека. Следы напоминали следы великана, только больше — гораздо больше. Вовсе не человеческие…
Тлана начала дрожать еще сильнее, и Эймс крепче сжал ее плечо.
Он, казалось, сожалел о том, что попросил ее говорить, потому что в его глазах появилось нечто, похожее на тревогу. Но Тлана теперь не хотела молчать.
— Это было оружие, а не инструмент. Оно было таким тяжелым, что я даже не могла его поднять. И никакое лезвие из металла не могло быть острее.
— Оружие — или инструмент, — быстро сказал Эймс. — На самом деле нет никакой разницы, Тлана. У первобытных людей не было оружия, которое не использовалось бы в качестве инструментов. Или такого было очень мало.
— Только Харви смог поднять его, — продолжила Тлана, как будто не слышала. — У него сила великана, но он никогда раньше не использовал ее с умом. Ох, я могла только рыдать о том, как плохо он ей распоряжался поднятие машин, которые другие мужчины не могли поднять, бурение дыр в земле, уничтожение деревьев и цветов…
Тлана испытывает очень сильное отвращение к некоторым вещам, — сказал Эймс. — Но она не чувство–вала ничего такого по отношению к топору. Мне понадобилось два дня, чтобы построить иглу. Но одним топором я никогда бы этого не смог сделать. Мне пришлось соорудить несколько первобытных рычажных устройств, используя камни и бревна. Но топор оказался огромным подспорьем. Около двух третей ледяных блоков удалось смонтировать из отдельных фрагментов. Единственная проблема — как перенести их и установить на место.
— И вы говорите, что потеряли топор? — спросил Дорман. — Как это случилось?
— Мы оставили его снаружи иглу, а наутро он исчез. Я почти уверен, что его… забрали обратно. Вряд ли он исчез сам по себе. Но нельзя быть ни в чем уверенным в такой пустоши, как эта. Расщелина во льду могла открыться и закрыться ночью, топор мог провалиться туда. Не было следов на снегу, если это имеет какое–то значение. Я сомневаюсь в этом, потому что снег, пусть и понемногу, но почти каждую ночь выпадает, и следы могли быстро исчезнуть.
Тлана, казалось, прилагала усилия, чтобы справиться со своим волнением, потому что она медленно высвободилась из нежных объятий Эймса и выпрямилась, развернувшись; глаза ее вспыхнули.
— Зверь, которого мы видели — возник из–под земли,
— сказала она. — Мой брат рассказав бы об этом больше, потому что он верит в древние легенды. Я тоже верю, хотя я ходила в колледж в Мехико, и меня вы могли бы назвать образованной молодой леди. Я даже прослушала курс археологии, хотя я не специализировалась по этому предмету. Профессора там очень эрудированные — некоторые из них, по крайней мере. — Она пожала плечами. — Когда я вернулась на землю своего отца, все это, казалось, ушло от меня. Я снова стала простой девушкой, принадлежащей родной земле. Я горжусь этим. Я никогда не стыдилась того, кто я есть — или была.
— Тлана дочь чрезвычайно богатого землевладельца, — сказал Эймс. — В команде, с которой я работал, часто говорили в шутку, что ему принадлежит по меньшей мере десятая часть всей Мексики. Преувеличение, конечно. Но я не думаю, что Тлана когда–либо думала о себе, как о дочери землевладельца. И я уважаю ее и восхищаюсь ее умением всегда оставаться собой.
— Мой отец когда–то был батраком, — сказала Тлана.
— Я никогда об этом не забываю и никогда не хотела забывать. А также не забываю своего брата. Он смотрит в прошлое, где слава нашего наследия сияет, словно огромная звезда, горящая в глубинах ночного неба.
— Существует только одна Тлана, — сказал Эймс. — Во всем мире — только одна. Я уверен в этом. И несмотря на то, что произошло, иногда я чувствую, что должен считать себя счастливейшим из мужчин.
— Не всегда — только иногда? — с упреком спросила Тлана; на мгновение, казалась, она забыла о волнении, которое ее охватило, когда Джоан рассказала о гигантском морском животном в заливе, а Эймс напомнил о находке топора.
И теперь они пересекли хижину и подошли к огню по гладкому, утоптанному снегу, и Эймсу больше не приходилось поддерживать Тлану. Три шкуры были растянуты на полу, покрывая почти всю поверхность, и в основном люди передвигались именно по шкурам. Но был в хижине также клочок люда и участок, где снега было по щиколотку; когда они подошли к огню и уселись, то на крошечных ножках Тланы, казалось, появились сверкающие алмазами туфельки, как у Золушки.