Что заставляет тебя думать, что странное и невероятное не может влететь прямиком к тебе в лабораторию на огромной скорости, как пуля. Высокоскоростная пуля. Это вполне может быть частью ключа к разгадке. Но сам ключ нагрелся, и он раскален добела, его нельзя ухватить. А еще он раскололся на три или четыре отдельных фрагмента.
— Вы не слишком–то много нам объяснили, Дэвид, — сказал Эймс, сочувственно и с мягким упреком. — Может быть, нам лучше продвигаться более медленно. Свет, который мы наблюдали, был видим. Я вообще не очень много знаю о свете, помимо того, что может знать обычный, хорошо осведомленный мирянин. Я горный инженер, и поэтому немного об этом узнал по долгу своей службы.
— Если бы вы были физиком–ядерщиком, то были бы сбиты с толку, — сказал Дорман. — Боже, да — вы были бы сбиты с толку. Я попытаюсь сформулировать это попроще. Приборы уловили все возможные виды радиационной энергии и инфра–излучения в видимом спектре, в свете, который кружил над нами. А также некоторые очень своеобразные виды радиационной энергии.
— Некоторые из них были бы нам неизвестны, если бы их не производили искусственно ядерные реакторы. Другие не поддаются анализу, но они продемонстрировали в одном или двух характерных элементах, связь с некими родственными, известными нам формами. Все радиоактивные процессы, которые можно представить в пространстве и на планетах Солнечной системы, должны сочетаться в этом свете. Обнаружилось огромное количество атомных процессов, но не все эти частицы энергии были идентичны космическим лучам, как мы их называем, они даже не соответствуют космическим лучам галактического происхождения, которые оставили следы деления в метеоритах.
— Что ты пытаешься мне сказать? — спросил Эймс.
И Джоан и Тлана придвинулись ближе к Дорману и посмотрели на него почти умоляюще, как будто они тоже разделяли недоумение Эймса и его возрастающее нетерпение.
Мы знаем, как влияет окружающая среда на растительность; как нам известно, вся животная жизнь оказалась бы на грани вымирания, если бы вся растительная жизнь исчезла с лица Земли. Что если зверь пришел из некой области, где радиационная энергия исходит от растительности? Некая область, где связь энергии и материи нарушаются и происходят взрывы высокоскоростных частиц в огромных масштабах. Все формы энергии, видимые и невидимые излучения дают возможность зверю в подобной среде развить свойства, которые пошатнут основы самой материи, если он вырвется из привычного окружения, из подземного мира.
— Подождите минутку, Дэвид, — сказал Эймс. — То, что вы узнали о свете, поразительно, это может стать объяснением — но не слишком ли многое приходится принять на веру? Все, что нам известно об этом звере: он появился из кратера, образовавшегося в результате взрыва динамита, а затем, должно быть, нырнул — или упал — в залив.
— Я не уверен, что ничего подобного не случалось раньше, — сказал Дорман. — Доисторическое чудовище, которое внезапно появляется в джунглях, вызывает невообразимые разрушения. Сразу после извержения вулкана, возможно. В мифологии ацтеков нет упоминания о таком случае, но они есть в легендах тольтеков и майя, в которых это становится едва ли не основным мифом, примерно с седьмого по десятый века. Тольтеки оказали огромное влияние на цивилизацию майя, но майя поклонялись и другим богам, дождя, ветра, плодородия, а также животным и змеям, поэтому легенда о доисторическом чудовище позабылась. Но вы сможете ее найти, если будете знать, в каком направлении искать.
— Что–то, обладавшее несомненным сходством с огромным зверем, мы видели в руинах храма, который исследовали, — сказала Джоан. — Оно было вырезано из кварцевого песчаника, и часть изваяния уже разрушилась. Мы не провели там очень мало времени.
— Хорошо, — сказал Эймс. — Давайте забудем ненадолго о тольтеках. Если вы ищете легенды, то Минотавр не так сильно отличался от зверя, которого мы видели. Он должен был быть большим, чтобы пугать детей больше двух тысяч лет.
— Четыре тысячи скорей всего, — сказал Дорман. — Это был троянский миф, прежде чем его позаимствовали греки.
— Хорошо, признаю свою ошибку.
Он посмотрел на Дормана, все его легкомыслие мигом исчезло.
— Я мог бы отчасти поверить в то, что вы только что сказали — насчет области, где мощные, цепные ядерные реакции продолжаются постоянно; по сравнению с ними расщепление урана выглядит как уголек в костре. Вы всерьез верите в полый мир — в то, что на самом деле может существовать такая область под земной корой?
— Я не верил в это, пока небо не упало на нас, как вы выразились при нашей первой встрече. Я даже не уверен, что теперь делать. Этот монстр мог прийти из… каких–нибудь других измерений пространства–времени, из другой части континуума… называйте это, как хотите. Мы ничего не знаем о каких бы то ни было многомерных мирах, потому что мы никогда не имели ни малейшего основания полагать, что они существуют.
— Было бы намного легче, — сказал Эймс, — поверить, что какое–то гигантское доисторическое животное, последнее в своем роде, случайно упало в пещеру в глубоких джунглях и оставалось в ловушке под землей, пока авария во время ведения горных работ не позволила ему вырваться через расширенный взрывом туннель. Существо, редко попадающееся людям на глаза, никогда не выходило из джунглей.
— Возможно, это не так далеко от истины, — сказал Дорман. — Что–то подобное могло произойти — полмиллиона или два миллиона лет назад. Зверь, предок того, которого мы видели, возможно, попал в ловушку именно таким образом в далеком прошлом, и естественный отбор позволил его потомкам выжить в подземном мире, лишенном растительности, в мире радиационной энергии. Конечно, речь о двух зверях — о самце и самке. Долгие века адаптации, мутационных изменений, могли превратить зверя, которого мы видели, и других, ему подобных, в энергогенерирующих чудовищ.
— Если мы сможем блокировать ядерные взрывы глубоко под землей, почему так трудно поверить, что может существовать некая область, глубоко внизу, где радиоактивные атомы создают триллионы электрон–вольт, не медленно, в результате процессов радиоактивного распада, а быстро и постоянно?
— Оказавшись здесь, не слишком тяжело в это поверить. Но вы намекали на что–то, что вызывает гораздо больше доверия, — сказал Эймс. — Может быть, я ошибаюсь. Но вы, кажется, готовы признать, что такое чудовище не может появиться на поверхности земли, не разрушив, по крайней мере, до некоторой степени, связи между материей и энергией на базовом уровне — я говорю об отношениях пространства и времени. Вы, кажется, готовы поверить, что каким–то необъяснимым образом небольшая часть пространственно–временного континуума была разорвана, и нас вернуло назад в прошлое.
Дорман начал что–то говорить в ответ, но собеседник жестом попросил его замолчать.
— Пожалуйста, Дэвид — выслушайте меня. Вы серьезно утверждаете, что свет, который кружил над нами, мог это сделать, мог перенести нас через последовательность быстро растворяющихся — полагаю, вы могли бы назвать это временными рамками — в последний ледниковый период, или, возможно, еще раньше? Не уничтожив нас? Как мы смогли прожить даже пять минут, подвергшись такому радиационному облучению?
— Я не знаю, — сказал Дорман. — Но отнюдь не исключено, что мы были защищены каким–то образом от самой радиации, что только воды залива, непосредственно окружавшие нас — а в вашем случае земля — испытали временной сдвиг, перенеся нас с собой в прошлое.
— Корабль на море может оставаться спокойным и совершенно неподвижным в центре гигантского шторма. В стержне каждого урагана существует область абсолютного спокойствия. Но если штормовой ветер мог разогнаться и покинуть землю — чего, конечно, он не мог сделать — разве не было бы весьма вероятным, что он утащит корабль за собой?
— Удар молнии может подействовать таким же причудливым образом — взорвать дерево, под которым стоит человек, сорвать всю одежду с его тела и не повредить ни волоска на его голове.
— Но приборы в этой холщовой сумке уловили радиацию. Джоан сказала, что держалась за нее…
— Научные приборы весьма значительно отличаются от человека, — сказал Дорман. — И приборы, и человек иногда могут вести себя странно, но точный прибор вряд ли сумеет извлечь выгоду из своей удачи. Это просто случилось, вот и все. Радиация была уловлена случайно, резко и не так точно, как мне бы хотелось. Ее воздействие было зафиксировано единожды, в то же время доза была смертельной и могла уничтожить нас немедленно.
Затем заговорила Джоан; хотя ее голос дрожал, как и прежде, Дорман был слишком поглощен тем, что обнаружили приборы, и не мог понять, что Джоан нужно успокоить. Но ее слова заставили его осознать, насколько она нуждается в поддержке; на мгновение ему показалось, что все остальное не имеет ни малейшего значения.
— Как мы можем быть уверены, что не подверглись опасному воздействию радиации? — спросила она. — Узнаем ли мы немедленно — или через неделю, или через месяц? А что если через год…
— Мы узнаем, если это действительно произошло, — ответил Дорман, коснувшись ее рукой и притянув поближе к себе. — Нет ни ожогов… ничего. Но я намерен проверить это, разумеется. Приборы все скажут нам.
В следующие полтора часа ледяная хижина стала чем–то вроде медицинской клиники. Дорман никогда раньше не выступал в роли врача, и он чувствовал себя немного неловко, проводя проверки, для которых ему пришлось попросить Эймса, Тлану и Джоан снять всю одежду.
Эймс подбросил побольше веток в огонь, и все они разделись и снова надели свои шкуры; Дорман вскоре пришел к выводу, что больше ничего не может сделать. Оставалось только спокойно спать, не испытывая волнений и метаний, которые были бы неизбежны, если бы люди сомневались в том, сохранились ли какие–то признаки радиоактивности.
По крайней мере, их радиационный фон был в норме, как быстро продемонстрировал счетчик Гейгера. Но последовали и другие проверки, которые следовало провести; в голове Дормана остались сомнения относительно точности его диагноза. Даже радиация, которая не оставила никаких следов, может привести к осложнениям через несколько лет. Но он не думал, что такое случится, и он был достаточно осторожен, чтобы придержать все свои опасения — впрочем, весьма незначительные — при себе.