— Возможно, если бы мы покружили, прежде чем продолжить путь, и осторожно поискали его, то получили бы определенное преимущество. Нас, вероятно, не застали бы врасплох, мы бы точно знали, с какого рода странностями столкнулись. Но я бы этого не советовал сейчас.
Тлана первой обнаружила новые следы. Было не удивительно, что ни Дорман, ни Эймс сразу их не увидели; снег вокруг убитого зверя был сильно истоптан, когда существо билось в судорогах, прежде чем рухнуть на равнину.
Дорману было легко представить эту борьбу: огромный зверь, готовый к бою, и охотник — или охотники — крошечный на фоне его необъятности, отступающий в страхе и посылающий стрелу за стрелой, все быстрее, прямо во врага. Или там были спокойные и бесстрашные, варвары, одетые в шкуры из животных, и в то же время грозные, наблюдательные и опытные, полностью уверенные в себе?
Тлана тверже сжала руку Эймса и потащила его вперед, указав вниз на два очень отчетливых отпечатка на примятом снегу, совсем близко от убитого зверя.
— Харви, взгляни! — воскликнула она, ее голос дрожал. — Эти отпечатки такие же большие, как те, которые мы ищем. Чуть больше, я думаю…
И Дорман и Эймс уставились на отпечатки, не говоря ни слова.
Потом Эймс пожал плечами:
— Само собой разумеется, все отпечатки, которые мы найдем, будут примерно одного размера, — сказал он. — В противном случае, это будет означать, что великан, который унес Джоан, был своего рода антропологическим курьезом, совершенно отличающимся от членов своего племени, или, если хотите, назовите их родственниками. Существует вероятность, конечно, что мужчины обычного размера и великаны бродят по этой равнине бок о бок, но это кажется маловероятным. В эпоху первобытного оружия народ, похожий на великанов, истребил бы своих мелких соперников.
— Или поработил их, — сказал Дорман. — В таком случае, мы могли бы увидеть и меньшие следы.
Эймс немного помолчал, а потом сказал:
— Я так не думаю. Далекое прошлое было, вероятно, совсем не похоже на то, каким мы его представляли. Взгляните. Вы видите много разбросанных больших следов и тут же начинаете думать о племенной войне, начале рабства и сложной социальной организации вместе с войной. Я предпочитаю просто думать, что люди огромного роста бродят по этим равнинам. Они просто большие, вот и все — у них, вероятно, есть несколько довольно скверных обычаев, с нашей, так называемой «цивилизованной» точки зрения.
Эймс поморщился, порицая себя за те страдания, которое он невольно причинил Дорману. Он увел Тлану от следов, поближе к зверю, и махнул рукой в сторону той цепочки отпечатков, по которой они следовали.
— Сейчас время имеет огромное значение, — сказал он. — А мы потратили его слишком много.
Дорман кивнул, печально согласившись, и вскоре они снова двинулась по равнине. Следы тянулись перед ними без малейшего разрыва. Дорман слегка успокоился, потому что боялся: следы могут внезапно исчезнуть и смениться бесконечными просторами нетронутого снега.
Они преодолели, должно быть, еще около мили, когда они наткнулись на другого убитого зверя.
Второй зверь оказался еще больше, чем первый, и из его тела торчала по меньшей мере дюжина стрел с длинными древками. Он был похож на слона, а его огромные бивни глубоко врезались в лед возле нелепо искривленного, покрытого шерстью тела. Красное пятно растекалось из бивней по льду, но огромная гора плоти, которая возвышалась над клыками, заставила Эймса и Дормана резко остановиться. Тлана ошеломленно вскрикнула, будто не веря своим глазам.
Тем не менее, когда Эймс наконец заговорил, его голос был так же спокоен, как тогда, когда чудовище, совсем не похожее на это и куда более ужасающее, удалялось неровным шагом по равнине после выстрела Дормана.
— Это шерстистый мамонт, — сказал он. — Теперь у нас есть указание на время. У нас есть первый признак того, что это может быть только последний ледниковый период. Век крупных млекопитающих — и человека эпохи плейстоцена.
Дорман был готов закричать, как и прежде; ведь случившееся нарушало какие–то принципы, лежавшие в основе его существования. Как ты можешь оставаться таким спокойным!
Затем он вспомнил, что сказал ему Эймс: он казался спокойным человеком только внешне, мысленно Дорман покаялся.
_В обычных обстоятельствах я захотел бы взглянуть
на него поближе, — продолжил Эймс не так спокойно. — Я хотел бы провести здесь неделю, просто глядя на него, просто стоя спокойно и погружаясь в атмосферу чуда. Настоящий мамонт! После этого я бы начал проводить измерения и ожидать прибытия экспедиции.
Дорману хотелось возразить и напомнить, что таких мамонтов находили в Сибири довольно часто — их туши были закованы в замерзшую почву; даже мясо так хорошо сохранилось, что его можно есть без всякой угрозы для жизни. Но живой зверь — или только что убитый — да, это было по–другому. И вновь ему стало стыдно за свои поспешные решения.
Затем его беспокойство за безопасность Джоан ожило снова и все остальное, казалось, утратило для него всякий смысл.
Не потребовалось никаких уговоров с его стороны, однако, чтобы заставить Эймса и Тлану двинуться дальше. Лицо Эймса сейчас помрачнело, как будто время, которое они потеряли, несмотря на его краткость, очень беспокоило его. Он не только разделял озабоченность Дормана о безопасности Джоан, но и волновался о том, как напряжение и неопределенность могут повлиять на его друга, если не найдется ничего, что даст им какую–то надежду.
…Третий зверь лежал на равнине как раз за небольшой возвышенностью, которая скрывала его из виду до
тех пор, пока путешественники не оказались почти над ним.
Это был огромный, белоснежный кабан. Его бивни казались почти такими же длинными, как у мамонта, и он был лишь немного меньше размером. Из него торчало восемь стрел, одна вонзилась в шею. Зверь лежал на боку; он, очевидно, долго бился в агонии, потому что снег вокруг него был сильно разбросан в разные стороны и обнажился обширный участок голой земли, которая блестела, как отполированная медь, в лучах рассвета.
Следы подходили ближе к зверю, чем к двум другим, и Эймс остановился на мгновение, прежде чем спуститься по дальней стороне склона, и поднял руку в предупредительном жесте.
— Отойдите назад, — сказал он. — Там что–то есть — я не уверен, но я могу поклясться, что его бока немного шевельнулись, как будто он еще жив. Нам не следует подходить так близко, как к тому огромному бобру. Лучше не повторять ошибку.
— Не понимаю, как он может быть жив, — сказала Тлана. — Восемь стрел — и одна из них в шею.
— Давайте не будем рисковать, — быстро сказал Дорман. — Харви прав. Мы можем снова вернуться к следам достаточно легко, если будем держаться по крайней мере в ста футах от него, пока не отойдем на значительное расстояние.
— Нам лучше даже не спускаться по склону в этом месте, — сказал Эймс. — Это может привести нас слишком близко. Подождите…
Он указал на верхнюю часть склона.
— Просто пройти около семидесяти футов, сказал он. — Это будет уже достаточно далеко. Мы сможем немного увеличить расстояние, когда снова окажемся на ровной земле.
Минуту спустя они спускались, казалось, на безопасном расстоянии. Но как только они достигли подножия склона и увидели, что кабан начал шевелиться, то осознали, что совершили ошибку.
Судорожная дрожь прошла по его телу, и прежде чем он смог развернуться и, пошатываясь, подняться по
склону, зверь с трудом поднялся на ноги, а потом помчался прямо на них, его красные глаза блестели, а его бока, залитые кровью, резко поднимались.
Обезумевший от боли монстр двигался так быстро, что оказался меньше чем в тридцати футах от склона, прежде чем Эймс смог извлечь свой большой лук из тонкого футляра, из меховых шкур на плече, вырвать стрелу из колчана, свободно висевшего на талии, положить стрелу на тетиву, оттянуть тетиву и тщательно прицелиться.
Не более десяти футов отделяли заряженного кабана от склона, когда стрела нашла свою цель, вонзившись прямо между маленькими глазками зверя и заставив его содрогнуться и замереть.
Обе его передние конечности подогнулись, и зверь неуклюже повалился вперед, голова еще фута три проехала по снегу. Потребовалось много времени, прежде чем монстр умер; он стал казаться еще чудовищнее и уродливее, когда искра жизни угасла. Тело, которое осталось на замерзшей равнине, когда последний, судорожный спазм закончился, напоминало не дикого кабана, какого–то зверя с белым мехом, неопределенной формы, с раздробленными костями.
Эймс повесил свой большой лук обратно на плечо и затянул полоски меховой шкуры, чтобы убедиться, что оружие будет прочно держаться на месте. Он с беспокойством посмотрел на Тлану, которая, казалось, с большим трудом успокаивалась. Она немного покачивалась, но, когда Эймс двинулся вперед, чтобы успокоить ее, отмахнулась.
Нет мы должны продолжать, — сказала она, ее голос дрожал от наплыва эмоций. — Как будто ничего не случилось. Мы не должны останавливаться сейчас, даже не стоит говорить о том, как сильно нам повезло, что мы живы.
Дорман, который вообще не двигался, протянул руку и опустил ее на мгновение на плечо крохотной женшины. Он нежно сжал пальцы, зная, что Тлана поймет его правильно, догадается, что он благодарит ее за мужество и беспокойство.
Теперь не было никакой необходимости держаться в стороне от убитого зверя. Они вернулись к тому месту где следы тянулись по снегу неразрывной двойной цепочкой.
Не было никаких указаний на то, что Джоан спотыкалась и падала, хотя путешествие оказалось уже довольно долгим. За это, по крайней мере, Дорман был благодарен.
Сколько миль, подумал он, они прошли, после того, как хижина стала совсем маленькой и исчезла в океане белизны? Четыре или пять, несомненно — может быть, и больше.
Теперь они брели молча, по–прежнему потрясенные увиденным. Насильственная смерть явно пришла на равнину, и хотя животные, убитые охотниками, не были чем–то необычным в мире, из которого они пришли, здесь все было совсем по–другому. Не только размер животных, но и дикая природа мира, где такие свирепые звери охотятся друг на друга и на человека, наполняла холодом сердце Дормана.