Возможно, он боялся прикоснуться к нему, но убедил себя, что, если бы металл был по–настоящему опасен, Эймс не спрятал бы его от врага. Невозможно предугадать, как механическое приспособление — да и любой металлический предмет — будет воспринято в культуре каменного века, когда с ним столкнется разум, не способный представить металл в другом состоянии, кроме естественного.
Эймс продемонстрировал свое бессилие спокойно и смело, позволив воину увидеть, что он подчиняется обстоятельствам только потому, что у него нет выбора. Он встретился с взглядом воина, не проявляя страха, и хотя, будучи обычным человеком, он вряд ли мог не испытывать опасений, но все же продемонстрировал величайшее самообладание.
Вполне возможно, что существовали люди, которые любили жизнь, но на самом деле совершенно не боялись смерти. Этого нельзя исключить, но почему–то Дорман не думал, что Эймс был таким человеком. Он никогда не встречался и не разговаривал с такими людьми, и вряд ли можно было сказать, что он сам испытывает подобные наклонности. Стоять перед лицом смерти, сохраняя хладнокровие, и не тревожиться о том, когда настанет твой последний час — это две совершенно различные вещи. Теперь высокий воин отошел на несколько шагов от Эймса и начал ходить взад и вперед. Он не сводил глаз с Харви, но бросал случайные взгляды в сторону Дормана и Тланы, как будто проверяя, что они не попытаются сбежать.
Это движение чем–то напоминало хождение взад–вперед человека двадцатого века, погруженного в свои мысли, не способного решить какую–то неприятную проблему — хотя сходство могло быть чисто внешним. Но постепенно положением изменилось и усложнилось: высокий воин перестал расхаживать по прямой линии, он стал медленно обходить Эймса, не один, а полдюжины раз, по–прежнему не сводя глаз с Харви.
Может, это значит, нервно подумал Дорман, что высокий воин исполнял своего рода магический ритуал — предназначенный, возможно, для изгнания опасных злых духов из тел чужаков? Это было достаточно распространенной практикой среди индейских племен в бассейне Амазонки и в других местах, но это, казалось, плохо согласовывалось с предшествующим поведением воина. Если бы он боялся, что Эймс одержим демонами, стал бы он рисковать, сбивая его с ног ударом, прежде чем выгнать духов? Для первобытного ума не было более надежного способа вытолкнуть злых духов из тела одного человека и заставить их броситься в тело другого — вот неизбежный результат такого акта насилия.
Дорман вдруг решил, что высокий воин просто кружил вокруг Эймса, стараясь наблюдать за ним со всех сторон, пытаясь убедиться, что он не совершил ошибки, отказавшись убить противника.
Сейчас на равнине началось движение, беспокойство усилилось, и стало очевидно, что даже вождь племени мог вызвать нетерпение и недоверие, если он слишком долго не мог принять решение.
Если жест дружбы Эймса можно было неправильно истолковать, то нельзя было ошибиться в том, что означал жест высокого воина, переставшего расхаживать вокруг Эймса.
Он просто поднял руку и указал прямо на Дормана и Тлану, его костлявый указательный палец тыкал в воздух. Четыре вооружённых топорами воина, ростом чуть ниже лидера, немедленно отделились от беспокойной толпы, и направились туда, где стояли Дорман и Тлана.
Настал миг почти невыносимой неуверенности, когда сердце Дормана замерло, а потом бешено забилось в груди. Он испытывал странное чувство: каким–то совершенно ужасным образом острое каменное лезвие раскалывало его голову, рассекало череп, разделяло мозг напополам.
Затем он заковылял вперед — на поясницу ему давило что–то, что могло быть человеческим кулаком, но твердым как камень. Он знал, что его мозг был в безопасности, что ничего с ним не случилось, ибо солнечный свет по–прежнему ярко блестел на снегу перед ним, а Тлана шагала рядом.
Затем он поднял взгляд и увидел Эймса, дожидавшегося, пока они к нему присоединятся. Харви уверенно кивал. После этого Дэвид на мгновение пришел в замешательство; ему было трудно осознать, что все они двигались вместе по равнине в сторону, откуда пришли варварские воины.
Барабаны снова забили, и трое барабанщиков вышли вперед. По крайней мере, пленникам не приходилось думать, что они возглавляют процессию, не имея ни малейшего представления, как долго им удастся ещё прожить и к чему может привести движение в неправильном направлении.
Глава 14
Равнина не изменилась и все же пустота как будто стала более зловещей; казалось, за каждым склоном прятались темные фигуры, только и ждущие того, чтобы вскочить и присоединиться к идущим воинам, пополняя их призрачные ряды, возвращая погребенное прошлое Земли.
Дорман продолжал идти так же быстро; его непрерывно тыкали в поясницу или между лопатками — похоже, твердым кулаком, а иногда тупым концом каменного топора; у него не было возможности поговорить с Эймсом. А несколько слов, которыми им удалось обменяться с ним, не принесли утешения.
Несмотря на то, что к Эймсу вернулось привычное внешнее спокойствие — он никогда не проявлял чрезмерного волнения, — Харви не попытался скрыть от Дормана, насколько он беспокоится из–за Тланы.
— Я понятия не имею, что может твориться у них в головах, — сказал он. — Когда тот высокий парень, Человек Номер Один, принял решение на мой счет, я попытался разыграть самый лучший спектакль. Тлана готова была рухнуть на землю — да и ты выглядел не слишком хорошо. Я пытался заставить ее поверить, что абсолютно спокоен, что все будет в полном порядке. Но на самом деле не думаю, что мне удалось побороть их враждебность.
— Но если бы не получилось — разве этот дикарь с горящими глазами не сбил бы тебя с ног еще раз? Или он накинулся бы на тебя со своим топором?
— Возможно, нет, — сказал Эймс. — У меня такое чувство, что мы более полезны им живыми, а не мертвыми, что он просто потерял голову на мгновенье. Он неправильно истолковал мой дружеский жест, по–видимому.
— Я мог бы тебе это сказать, — заметил Дорман. — Посоветуйся с археологом, прежде чем снова совершить подобный опрометчивый поступок.
— Что было — то прошло, и осталось без последствий, — сказал Эймс. — Мы не имеем понятия, куда они ведут нас и что они для нас приготовили. Мне все это не нравится.
Он оглянулся на Тлану, когда говорил; лицо его помрачнело. Она плелась несколькими футами позади них и выглядела еще более крошечной, чем когда–либо, между двумя высокими варварами воинами, которые двигались по бокам от нее.
— Ты сказал — посоветоваться с археологом, — мрачно продолжил Эймс. — Мы могли бы воспользоваться советом антрополога, а также этнолога и десятком или более высококвалифицированных экспертов в смежных областях — в том числе и социолога с какими–нибудь знаниями, полученными из первых рук о том, какова была социальная структура в последнем ледниковом периоде. По крайней мере, хорошая догадка. Я всегда был не силен в разгадывании загадок.
Прежде чем Дорман успел сказать что–нибудь в ответ, его снова толкнули вперед и в следующий раз, когда Эймс поравнялся с ним, в глазах его друга было такое страдание, что Дорман подумал: лучше бы вообще не говорить ничего.
Они прошли по равнине две, а может, и три мили. Но ни один из варваров, казалось, не устал; барабаны продолжали непрерывно и ритмично стучать.
Затем равнина внезапно начала подниматься под необычайно острым углом и беспощадные толчки в спину Дормана стали такими частыми, что ему пришлось передвигаться в два раза быстрее, чем раньше. Процессия
прошла по вершине склона и спустилась туда, где почва снова стала ровной, под громовой бой барабанов отоа–жавшийся эхом в ушах Дормана и почти оглушавший его. Затем внезапно все остановились.
Впереди них вырисовывалось высокое, совершенно круглое ледяное сооружение, похожее на амфитеатр, и, хотя Дорман не мог сказать, где остановилась процессия, но в любом случае они больше не были под открытым небом; хотя ему все одно казалось, что они не входили ни в какое помещение.
Рядом располагалось сооружение поменьше, тоже круглое, с большим дверным проемом, вырезанным во льду и похожим на тот вход, который Эймс вырубил топором в ледяной хижине; на тот самый вход, которым воспользовалась Джоан, когда встала ночью и была похищена. Насколько было бы лучше, если бы хижине вообще не имелось дверей, если бы Эймс пригласил их всех внутрь, и немедленно завалил вход; если бы он зажег огонь и позволил бы им в духоте спокойно уснуть и отойти в вечность.
Дорман заставил себя выкинуть все подобные мысли из головы и уцепить за старый трюизм — пока есть жизнь, есть и надежда. В тот момент подобная идея не казалась ему совсем уж нелепой.
Теперь его снова толкали вперед, в сторону двух сооружений. Быстрое возвращение заставило его осознать, что пока воины будут стоять без движения, их пленникам придется куда–то отправиться. Эймсу и Тла не тоже пришлось идти вперед в сопровождении четырех вооруженных топорами воинов, которые всю дорогу шли по обе стороны от Тланы и прямо позади Эймса, постоянно тыча в пленников тупыми концами топоров.
По сигналу Человека Номер Один, как назвал его Эймс, они отделились от остановившейся процессии заставили пленников преодолеть сто футов снега и льда, которые отделяли основание склона от того, что казалось амфитеатром ледникового периода. Дорман первым добрался до сооружения из блоков льда. Но прежде чем он смог рассмотреть его и измерить взглядом с близкого расстояния, его ткнули вперед, в меньшее сооружение, примыкающее к большому.
То, что произошло потом, случилось так быстро, что на мгновенье показалось фантасмагорией, иллюзией из света и теней, высоких языков пламени, нелепо согнутых и скачущих ужасных фигур. Они, казалось, были решительно настроены схватить его и бросить в огонь, прежде чем он оправился от ошеломляющего удара, нанесенного посреди спины.
Дорман понесся вперед, вытянув руки, чтобы удержаться от падения, и натолкнулся на окаменевшую стену льда, отбросившую его назад.