Затем он встал на колени на снегу и медленно повернулся; зрение постепенно прояснялось. Прежде чем Дэвид смог разглядеть, кто коснулся его, чьи руки вцепились в его тело и куда его потащили, — он уже осознал, что не стал жертвой фигур из темноты, намеревающихся затащить его в огонь.
Голос, который сопровождал его, не принадлежал тому какому–то дьявольскому чудовищу, это был знакомый голос. Вскоре Дэвид перестал сопротивляться, почувствовав нежные, трепетные прикосновения.
Когда его зрение окончательно прояснилось, он не смог разглядеть лицо Джоан в свете огня, потому что она вцепилась пальцами в его волосы и притянула к себе его голову, чтобы поцеловать — безумно, страстно, прямо в губы.
Наконец их губы встретились, и долгое время не размыкались, и восторг и сладость были в длящемся поцелуе, и они не хотели останавливаться даже для того, чтобы перевести дыхание, они не задумывались ни о чем, кроме того, как можно уничтожить время и остаться в бесконечности этого чудесного мгновения. Они все еще сплетались в одном бесконечном объятии, когда Эймс и Тлана вошли, спотыкаясь в маленькое круглое ледяное сооружение.
Глава 15
Они снова были вместе. Но если время, пока отсутствовала Джоан, казалось долгим для Эймса и Тланы, то для Дормана оно было вечностью; эта вечность казалась невыносимой, каждая минута разлуки усиливала его постоянно возрастающие сомнения и терзания; безумные образы никак не покидали его сознания.
Они непрерывно беседовали около часа; потребовалось много времени, чтобы известить Джоан обо всем произошедшем. Хотя и Джоан не молчала, только сейчас она помогала им объединить две части того, что в противном случае оказалось бы запутанной головоломкой, превосходящей по сложности все прочие головоломки в мире.
Этот ребус как будто плавал в море тайн, и они делали все возможное, чтобы вырвать его из воды, прежде чем он полностью исчезнет из виду.
Они сидели у костра, немного большего и горящего более ровно, чем тот, который Эймс вынужден был поддерживать. подбрасывая хрупкие веточки в очаг посреди ледяной хижины. Казалось, за их спинами находилась хорошая вентиляционная шахта, потому что они не испытывали никакого неудобства от дыма и испарений.
Вокруг них танцевали отблески света от костра, озарявшие ледяные стены, которые были примерно пятнадцати футов высотой и отличались идеально круглой формой. Окружность была достаточно велика, и площадь сооружения была примерно в три раза больше, чем у той хижины, которую построил Эймс, полагаясь лишь на каменный топор н свои инженерные познания.
Несколько варваров перекрыли входное отверстие массивным блоком, напоминавшим надгробную плиту, вырезанную изо льда; эта глыба служила дверью. Вполне возможно. Эймс и Дорман вместе могли бы откатить ее в сторону, но в данный момент у них не было ни малейшего желания так поступать.
Гораздо более важно и, вероятно, менее самоубийственно, как полагал Дорман — было воздерживаться от таких попыток, пока Джоан не умолкла и пока он не сможет снова заключить ее в свои объятия. Если ее слова убедят их, что попытка откатить камень представляется вполне разумной, у них было бы достаточно времени, чтобы взвесить шансы и сделать это немедленно или подождать, пока угаснет огонь. Последнее, вероятно, займет несколько часов, и в результате действие станет менее рискованным, так как с наступлением темноты вероятность успешного побега явно возрастет.
— Три мертвых зверя, которых вы видели, — говорила Джоан, — были убиты в один день новичком из племени. Они теперь считают его самым могущественным из охотников, почти богом.
— Но как ты узнала об этом? — спросил Эймс. — У них такой гортанный язык, который было бы трудно понять, даже если бы у нас оказалось… ну, что–то вроде Розеттского камня ледникового периода.
— Я видела новичка, — сказала Джоан. — Я видела его — и он говорил со мной. У меня не возникло совсем никаких проблем, я понимала каждое его слово. И у тебя тоже не возникнет никаких проблем, Дэвид. Он говорил на диалекте прибрежного района Мексики — полуиндейском, полу–испанском. Я уверена, что он, должно быть, сошел с ума — очень опасное сумасшествие иначе он не схватил бы тебя в заливе и не утащил бы с собой, когда перевернулась лодка.
Дорман на мгновение уставился на нее, ошеломленный, недоверчивый.
—Ты имеешь в виду того бородатого парня, который пытался помешать мне добраться до гарпунной пушки? Этот сумасшедший, фанатик…
Джоан кивнула.
— Свет кружился и над ним тоже, Дэвид. В то время,
когда он пытался забраться на перевернутую лодку. Помнишь?
— Я вряд ли забуду это, — сказал Дорман. — Но почему–то подобная мысль никогда не приходила мне в голову… О, мой Бог. Вот почему он шел за нами…
— Или шел впереди нас, — сказала Джоан, кивая. — В этом, кажется, нет ни малейшего сомнения, поскольку он здесь — в очень опасном месте. Он не только ненавидит тебя, Дэвид. Как только он увидел меня, он попытался — ну, он схватил меня за плечи и ударил по лицу. Я думаю, он убил бы меня, если бы один из тех… тех дикарей не оттащил его в сторону. О, мне не следует их так называть. Тот, кто принес меня сюда, не поднял на меня руку после того, как опустил на землю, а тот, который спас меня, рисковал своей собственной жизнью. Как я вам уже сказала, после того, как сумасшедший убил зверей, они поклоняются ему почти как богу.
Эймс, казалось, разволновался гораздо сильнее, чем мог представить Дорман. Что его так обеспокоило, кроме несколько неожиданного происшествия, из–за которого возникла угроза жизни Тланы.
— Он приказал варвару, который тебя принес, доставить тебя сюда? спросил Эймс. — Я имею в виду… ты говорила с ним достаточно долго, чтобы это узнать.
— Нет, не достаточно долго, — сказала Джоан. — Но я не думаю, что он мог этому как–то помешать. Это был, возможно, варвар, который вернулся за своим топором. Он, вероятно, вернулся во второй раз, чтобы узнать о нас побольше. Подобное было бы вполне естественно для него он проявил такое же любопытство, какое проявили бы мы на его месте. И когда я выглянула из хижины и увидела его, он решил доставить меня к себе в лагерь. Он, возможно, думал, что новичок, могучий охотник, проявит интерес ко мне как к женщине. Могучие охотники, мужчины, похожие на богов, тоже могут быть интересоваться женщинами.
— Он, кажется, довольно сильно интересуется женщинами, — сказал Эймс. — Но не совсем не так, как полагали варвары… Если ты правильно поняла его.
— Если я доберусь до этого сумасшедшего, то от него ничего не останется, и он уж точно не сможет ничем интересоваться, — пробормотал Дорман.
— Тебе следует радоваться, что так вышло, — сказала Джоан. — Если бы я заинтересовала его в том смысле, в каком предполагалось, у вас было бы в десять раз больше причин для того, чтобы пожелать его смерти. Он ударил меня только один раз. Удар был сильный, но моя щека даже не опухла.
— Это не относится к делу, — сказал Дорман. — Если он достаточно разозлился, чтобы тебя ударить, то его порочный нрав помешал бы ему остановиться. Что заставляет тебя думать, что он не продолжил бы и не изнасиловал тебя — если бы его не остановили. Ты не можешь быть такой наивной.
— Дэвид прав, — сказал Эймс. — Тлана в такой же опасности до тех пор, пока мы заперты здесь, а он остается жив. Убить его при первой же возможности должно стать нашей первой задачей — если мы наткнемся на него после того, как откатим камень. Тот факт, что он кажется каким–то маньяком, делает его еще более опасным.
— Я знаю, — сказал Дорман, кивнув. Наши другие Друзья могут быть намного менее опасными, несмотря на их первобытный вид. Тот, который принес Джоан, не навредил ей, а другой пришел ей на помощь. Они не все такие, конечно. Те, которые продолжали толкать нас во время прогулки, на которую нам пришлось отправиться, были настоящими. И я не уверен насчет высокого воина. Твой жест — жест дружбы — мог разозлить его до предела.
Затем впервые заговорила Тлана:
— Они вполне могут проявлять благородство, — сказала она. — Некоторые из них могут быть жестокими, да. Как может быть иначе, когда они такие же люди, как мы. Но они живут на хорошей Земле, и они знают, как прекрасны яркие огни в небе и сменяющиеся времена года. Они хоть немного меняются, даже здесь. Здесь нет цветов, которые можно заботливо выращивать, но снег может быть таким же красивым. Но они не подрывают почву или не изобретают способов разорвать землю на куски.
— Опять она за свое, — сказал Эймс. — Бесполезно напоминать ей, что когда–то мы были такими же, как они. Или что их потомки в конце концов станут точно такими же, как мы.
— Не все их потомки, — сказала Тлана. — На Земле живут миллионы мужчин и женщин, которые все еще обитают близко в глубинах джунглей и не порывают связей с природой. Почему бы им не поклоняться могучему охотнику, как богу, даже если он может оказаться сумасшедшим? О, я знаю. Это, пожалуй, неправильно — убивать животных, даже ради еды. Уничтожать деревья и цветы, если речь идет только о еде. Но такое случается нечасто, и это всегда испытание — на ловкость и мужество; один человек против могучего зверя. Разве это не прекрасно стать великим и непобедимым охотником? Почему бы ему не поклоняться как богу?
Я мог бы назвать тебе полдюжины причин, — сказал Эймс. Твой непобедимый охотник, Тлана, с таким же успехом может оказаться злостным мерзавцем. Он может быть маньяком–убийцей или здравомыслящим человеком, в душе готовым на убийство. Ты не можешь судить о характере человека только по одной вещи, которую он делает хорошо. В противном случае я не имею ничего против убийства зверей.
— А я имею, — сказала Джоан. — Я не верю в убийство животных ради развлечения. Но мы выбрали очень странное время, чтобы поговорить о том, во что мы верим, а во что не верим. Наше положение чрезвычайно опасно. Мы можем, по крайней мере, согласиться с этим.
— Послушайте. Возможно, нам придется принять радикальное решение, и мы не можем позволить себе такого рода благородство, Тлана, мы не можем обеспечить врагу презумпцию невиновности. Когда речь идет о том, чтобы убить или быть убитым…