Он резко умолк, схватил Дормана за руку и указал на закрытый валуном проход, который был вырезан во льду. Валун двигался, его медленно, но неуклонно откатывали в сторону.
На мгновенье показался слабый лучик света, затем огромный поток яркий поток солнечных лучей устремился в открытый проем, и шероховатая поверхность валуна скрылась из виду.
Шесть высоких воинов вошли в хижину, все они слегка наклонялись, когда миновали вход, который был на три или четыре дюйма ниже их голов. Воины выстроились вокруг четырех пленников.
Один из них произнес четыре слова на испанском, которые, как мгновенно понял Дорман, были позаимствованы у бородатого парня.
Грубо переведенные на английский язык, четыре слова означали: «Пошли! Время уже пришло».
Глава 16
Лютое пламя солнечного света нещадно опаляло них, наполовину ослепляя; в этих лучах высокие, заполненные зрителями ледяные уступы, которые возвышались над ними, казались непрерывно качающимися взад и вперед. Уступы, общим числом восемь или десять, были окружены огромными сооружениями из ледяных блоков, мимо которых им пришлось пройти. Шесть воинов беспощадно толкали пленников, пока не достигли позиции у основания нижнего уступа.
Солнце застыло почти прямо у них над головами, и лучи казались невыносимо яркими. Но свет, отраженный от снега и льда под их ногами и от возносящихся ввысь уступов, был гораздо более ослепительным. Не было способа укрыться от него, потому что всякий раз, когда они закрывали глаза, им казалось, лучи проникают сквозь веки прямо в голову.
Тридцать или сорок воинов на каждом уступе стояли почти неподвижно, глядя вниз; в руках они держали каменные топоры.
На мгновенье приподняв головы, пленники смогли разглядеть только воинов, окутанных мерцающей дымкой. Тогда Эймс слегка коснулся плеча Дормана и указал вверх, на уступ, на котором возвышалась одна фигура; человек застыл так же неподвижно, как воины, скрестив руки на груди.
Бородатый парень нисколько не переменился. Он носил не меха, а невзрачную, несколько потрепанную одежду бедного мексиканского рыбака; на плечах висело пончо то самое пончо, которое было на нем в холодных водах залива, когда юноша выпал за борт перевернувшейся лодки, не прекращая яростно сражаться с Дорманом.
Он нисколько не переменился — прежним осталось даже выражение лица. В его глазах по–прежнему блестели искры безумия, видимые даже с большого расстояния, среди мерцания снега и льда. Он стоял на уступе, прямо напротив того места, где находился Дор–ман. Это был единственный уступ, на котором не располагались другие дикари — и одиночество лишь подчеркивало удивительный облик юноши; он напоминал изможденного ястреба, сидящего на краю пропасти и готового слететь вниз, чтобы наброситься на добычу, которую завидели его зоркие глаза.
Совершенно неожиданно позади Дормана началась суматоха; полуобернувшись, он заметил, что шесть воинов уходили прочь. Они удалялись от Эймса, Тланы и Джоан, направляясь к входу в ледяное сооружение, из которого вышли.
Тогда Дэвид почти развернулся, но прежде чем ему удалось привлечь внимание Эймса к переменам, которое произошли позади, воины исчезли, и они остались одни.
Было еще что–то, чего до сих пор не осознали ни Дор–ман, ни Эймс. Длинная двадцатифутовая нора между гладкой поверхностью льда, на которой они стояли, и нижним уступом. И из этого отверстия теперь стремительно поднималось нечто, сверкающее в солнечном свете — нечто чешуйчатое и огромное или ползло, или выходило из пещерной тьмы на свет на глазах у собравшихся наблюдателей.
Существу понадобилось не больше нескольких секунд, чтобы выбраться наружу и двинуться по льду в сторону Эймса. Оно приближалось и к Дорману, Джоан и Тлане, но вернее всего — к Эймсу, который сделал три или четыре быстрых шага вперед, завидев монстра.
Это была гигантская, белоснежная ящерица, почти такая же большая как первый из трех убитых зверей, на которых они натолкнулись. И тут, совершенно неожиданно, громкий, ритмичный барабанный бой послышался снова, с одного из высоких уступов.
Дорману казалось невероятным, что Эймсу позволили сохранить большой лук, привязанный к плечу, что они не отобрали у него оружие даже во время заключения; лук приобрел бы огромное значение, если бы им каким–то образом удалось откатить валун. Это даже заставило Дэвида задуматься, не сошли ли воины с ума.
Но теперь он мог увидеть, что в их безумии была система. Отнять лук и вернуть его перед появлением зверя — это предупредило бы его об опасности почти тотчас же. Это помешало бы застать его врасплох и лишить жестокого, зрелищного развлечения, напряженного момента ожидания, когда быстрота ума и скорость руки Эймса будут важнее, чем сам лук.
Дорман услышал, как Тлана закричала от страха, и развернулся, чтобы убедиться, что девушка не потеряет голову и не бросится в сторону Эймса. Джоан стояла неподвижно, глядя на стремительно наступающую рептилию. Но Тлана уже начала шевелиться и Дорману пришлось встать у нее на пути и жестом приказать ей вернуться назад.
Теперь большой лук был у Эймса в руке, и он вытаскивал стрелу из колчана, висевшего на поясе. Он натянул тетиву, быстро сделал шаг назад и поднимал лук до тех пор, пока стрела не нацелилась прямо в голову чешуйчатого чудовища.
Раздался пронзительный, вибрирующий звук, когда стрела сорвалась с тетивы.
Огромная рептилия была в тридцати футах от Эймса, когда стрела с глухим звуком ударилась в середину ее чешуйчатого горла, заставив монстра встать на дыбы со звуком, похожим на резкий вздох.
Почему–то звук показался более пугающим, чем самый громкий рев раненого льва или тигра. Тварь на мгновение замерла в почти вертикальном положении, размахивая в воздухе своими когтистыми передними конечностями. Затем оно опустилась на четыре конечности и помчалась вперед.
Эймс отступил на несколько футов, но зверь снова почти навис над ним, когда еще одна стрела нашла свою цель, в этот раз прямо между глаз чешуйчатого чудовища.
Он вряд ли мог выбрать цель точнее, в более важном месте. Но зверь теперь передвигался стремительными прыжками, две стрелы, покачиваясь, торчали из его тела.
Одна из передних конечностей монстра внезапно ударила Эймса в грудь, бросив его на лед; тварь проскочила мимо человека и опустилась на землю в тридцати футах от него. Существо снова встало на дыбы, покачиваясь взад и вперед, и начало медленно поворачиваться.
Эймс не вставал. Он лежал на льду, большой лук валялся в двух ярдах от него, смятый колчан оказался внизу, в нем торчала лишь одна стрела.
Огромная рептилия не возвращалась к человеку. Она развернулась почти на 180 градусов и двинулась по направлению к Джоан и Тлане. Она снова упала на все четыре конечности и, казалось, умирала; длинное туловище судорожно тряслось. Это должно было замедлить ее продвижение по льду, но ни один здоровый зверь не мог бы двигаться быстрее.
В том направлении, в котором двигалась тварь, стоял и Дорман. Но он почти тотчас отскочил с ее пути; Дорману потребовалось не более пяти секунд, чтобы добраться до места, где лежал Эймс, и подобрать лук. Он
быстрым движением выхватил из колчана стрелу, направил ее на цель, туго натянул тетиву, выпрямив руку.
Он тщательно прицелился, держа лук на уровне плеч. Хотя он прежде никогда не целился из большого лука, и оружие вдруг показалось гораздо больше и тяжелее, чем было на самом деле, но стрела сорвалась с тетивы с таким же вибрирующим звуком, как та, которую выпустил Эймс в горло чешуйчатого чудовища.
Огромная ящерица снова встала на дыбы, и Дорман целился ей не в горло, а в другое место — туда, где находилось ее медленно бьющееся сердце.
Ничто теперь не имело значения, кроме того, как огромная ящерица падала, и облегчение охватило его, когда он увидел, что она резко застыла.
Он не поверил бы, что такой огромный зверь, броненосный и хладнокровный и совершенно не похожий на млекопитающих, мог так моментально умереть — ни за что не поверил бы, если бы не увидел, как это происходит.
Зверь совершенно не двигался после того, как рухнул на лед, даже не дергался. Он просто упал и лежал неподвижно.
Барабаны на верхних уступах продолжали бить в течение всего представления, даже когда воины смогли понять, что все идет не так, как хотелось бы. Но вдруг ритмичный бой барабанов прекратился и голос прокричал на испанском три слова, которые никому из воинов не было необходимости переводить, потому что это кричал сам бородатый парень.
В грубом переводе эти три слова означали: «Выпускайте другого зверя».
Глава 17
Тлана промчалась мимо убитого, рухнувшего зверя и теперь оказалась рядом с Эймсом и склонилась над ним. Сперва Дорман думал, что ее единственной заботой было выяснить, насколько сильно тот ранен. Он вовсе не сомневался, что это ее волновало прежде всего. Но когда он увидел, что Тлана роется в складках мехового одеяния, раздвигая их, то начал задумываться: не охватил ли ее какой–то внезапный приступ безумия.
Он застыл неподвижно, а потом двинулся туда, где она припала к земле. Только когда Тлана вытащила руки из–под шкуры, держа пистолет Эймса — казалось, ей нужны были обе руки, чтобы просто удержать его — и повернулась лицом к уступу, на котором стоял бородатый парень — тогда Дорман начал понимать ее намерения.
Ему все стало ясно, когда Тлана медленно встала на ноги и подняла пистолет — все еще держа его обеими руками — пока ствол тяжелого оружия не уставился прямо на юнца.
Она выстрелила из пистолета, не представляя, как именно следует целиться, довольствуясь только тем, что направила его по возможности точно в ту сторону, где стоял юнец.
Грохот длинноствольного пистолета показался оглушительным.
На мгновенье в голове у Дормана осталась одна–единственная мысль: насколько опасна и сильна могла быть отдача от такого большого пистолета для такой крошечной женщины. Дорман даже не знал, в какой именно момент бородач начал падать; когда Дэвид поднял взгляд, мужчины больше не было на уступе. Все, что дел Дорман, мгновенное движение, а затем уже юнец лежал, распластавшись на льду у основания нижнего уступа; на его накидке расплывалось тусклое красное пятно.