Он встал, вздрогнув: вывихнутое сухожилие напомнило о себе.
— Думаю, эти конусы порождают ультрафиолетовое излучение и питаются из электромагнитных источников шоковых точек. Помните, что сама протоплазма — это электрический феномен, сформированный энергией и радиацией. Но протоплазма — продукт окружающей среды, лишь слегка заряженной солнечной энергией. Меркурий не таков.
Он протянул изображения Паркерсону.
Обрати внимание на эти снимки, Фред. Думаю, они доказывают, что эти конусы планируют нападение. Кажется, они образуют какое–то клиновидное формирование На последнем снимке, по крайней мере, пятнадцать конусов — и все они направляются к кораблюI
Крейлей развернулся и посмотрел в иллюминатор. Внизу царила темнота, за исключением слабых проблесков света там, где тонкие лучи Венеры касались крошечных камешков. Но исследователь знал, что странные силовые формы присутствовали там, хоть он и не мог их видеть. Также он подозревал, что конусы собираются на огромной шоковой точке, которая располагалась менее чем в пятистах футах от люка корабля.
«Время действовать», с сожалением подумал Крейлей. Риск был слишком велик — в этот раз. Он снова сел в кресло возле пульта и повернулся, чтобы активировать стартовые двигатели огромного судна.
Прежде, чем он успел это сделать, невообразимо яркий свет пронизал корабль. Могучий рев заглушил все остальные звуки. Вибрация сотрясала все предметы в рубке управления. Затем появилось знакомое давление ускорения, и Крейлей моментально отключился, несмотря на то, что он сидел на мягких подушках в кресле у пульта.
Он пришел в сознание, собрав все силы, вытянув себя из вязкого густого тумана. На корабле воцарилась зловещая тишина, прерываемая жутким скрипом и треском кобальтовых панелей, подвергавшихся перегрузкам. Крейлей выглянул в иллюминатор — и не смог отвести взгляд. Пустынная равнина, далекие и причудливые холмы Меркурия исчезли, а на их месте появился черный космос и кружащиеся звезды.
Мгновенно его натренированные глаза скользнули по графикам и циферблатам панели управления. Огромные атомные моторы были неподвижны. Единственной работающей машиной оставалась вспомогательная установка — свет, тепло, атмосфера. На одном из датчиков горел красный свет, сигнализирующий о запуске двух химических агрегатов, которые использовались, чтобы при взлете придать ускорение кораблю.
Живой ум Крейлея мгновенно интерпретировал случившееся. Странные конусы с равнины, бесспорно, высвободили взрыв энергии, который зажег химический состав и отправил корабль прочь от поверхности планеты. Восхождение было таким маловероятным, что казалось результатом вмешательства Судьбы — но Крейлей знал, что статистическая вероятность такого развития событий довольно велика.
Его пальцы скользили по переключателям на панели, он действовал быстро и в то же время расчетливо. Тишина прервалась — загудели атомные моторы, и корабль стабилизировался. Крейлей вздохнул от облегчения: атомное топливо оказалось невосприимчиво даже к фантастическим перепадам температур, возникавшим под действием ультрафиолетовой радиации конусов. Включились искусственная гравитация и ходовые огни; наконец огромный кобальтовый корабль был стабилизирован.
Только после этого Крейлей позволил себе осмотреться.
Паркерсона завалило кучей обломков, оставшихся от перегородки. Рядом с ним лежал Ситон, его голова медленно повернулась, а веки затрепетали. И…
— Хелен!
Он, хромая, двинулся к ней, не чувствуя боли от вывиха; быстро ощупал ее тело; в его движениях сочетались забота и профессионализм. Она застонала.
Ты в порядке? Хелен? Хелен…
Она открыла глаза, снова застонала и чуть заметно ему улыбнулась.
— Ч… что…
Он помог ей встать. Хелен сильно дрожала, но была относительно целой и невредимой. Она бросилась назад к Паркерсону, они сумели высвободить его тело, убрав обломки переборок.
Крейлей аккуратно опустил Хелен на одну из скамеек и повернулся к Паркерсону. Тот был без сознания и тяжело дышал. Струйка крови сочилась из уголка его рта.
— Ребра сломаны, — сказал Крейлей кратко. — Возможно, проколото легкое. Взгляни на Ситона, если можешь, дорогая. Я позабочусь о Фреде.
*
Час спустя они неслись во тьме, набирая ускорение для долгой петли, ведущей обратно к Земле. Ситон скорчился над компьютером, его пальцы метались по клавиатуре, выверяя курс полета. Хелен сидела на койке Паркерсона, глядя, как плазма из пластикового контейнера течет в его вены. Автоматический защитный экран был частично опущен, скрывая переднюю часть кабины управления от глаз Паркерсона.
— Дом… — слабо прошептал Паркерсон. — Там, должно быть, хорошо, Хелен.
Она кивнула.
— Постарайся не разговаривать, Парки.
Не обращая внимания на ее просьбу, Паркерсон произнес:
— Уилкус, Уилсон, Грейсон и Скотти. Все мертвы. Ради чего? Кровавое бесполезное дело. Кто–то выиграл от их смерти? — Слезы появились в его глазах. Он злобно их смахнул. — Извини, Хелен. Но это такая потеря…
Странно, натянуто улыбаясь, Хелен встала и подняла автоматический экран.
— Посмотри, — мягко сказала она.
Паркерсон медленно повернул голову, следя за ее взглядом. В кресле у панели управления сидел Крейлей. Его плечи были расправлены, а руки спокойно лежали на краю панели, его лицо было устремлено к необъятности космоса. Он не шевелился.
Хелен вернулась и села, сначала посмотрев на упаковку плазмы, а затем на раненого мужчину.
— Парки, — прошептала она. — Однажды ты спрашивал, человек ли он. Посмотри на него теперь. Нас спугнули. Они убили наших людей и повредили наш корабль. Нас победили. Мы удрали. — Она криво улыбнулась. — Но… посмотри на него, Парки. Он исследователь. Он — новый колонист в тот период, который стало величайшим переломом в истории.
Он откинула волосы со лба усталым жестом.
— Может быть, он не человек. Может быть, он просто… человечество. Посмотри на него, Парки. Несмотря на смерть и несмотря на опасность, несмотря на формы жизни, у которых есть все преимущества их собственной тайны — он вернется. Неужели ты этого не видишь?
Паркерсон посмотрел на спокойную, сильную фигуру, а затем на женщину.
— Он вернется, — прошептал Паркерсон. — Да… точно.
И как только он вполне осознал то, что говорила Хелен Крейлей, с его губ сорвалось:
— Мы вернемся!
Человек, которого создали марсиане
Никто из смертных никогда не видел марсиан, но люди слышали их шепот — не зная ужасной тайны, которую они скрывают.
1
В лагере поселилась смерть.
Проснувшись, я понял: она пришла, чтобы остаться с нами на ночь, и ждала дня, чтобы вырваться и залить пустыню светом. В основании черепа я чувствовал покалывание; на теле выступил холодный пот.
Я хотел встать и на неверных ногах уйти в темноту. Но я собрался с силами. Я скрестил руки и замер, ожидая, пока небо станет светлее.
Рассвет на Марсе не похож на все, что вы себе можете представить. Ты просыпаешься утром — и вокруг все яркое, чистое, сияющее. Ты пытаешься ущипнуть себя, очнуться и выпрямиться — но это не исчезает.
Затем ты смотришь на свои руки с огромными мозолями. Ты идешь к зеркалу, чтобы взглянуть на свое лицо. Не хорошо. Здесь уродство искажает картину. Ты осматриваешься, и видишь Ральфа. Видишь Гарри. Видишь женщин.
На Земле, в резком свете раннего утра, женщина может выглядеть не слишком очаровательно, но если она по–настоящему прекрасна, то будет выглядеть не так уж плохо. На Марсе даже самая прекрасная женщина при пробуждении выглядит злобной, слишком усталой и измученной человеческими недостатками; она не может превратить сборную металлическую лачугу в настоящий дом для мужчины.
На Марсе на многое приходится смотреть иначе. Приходится принимать страдания и лишения как повседневную реальность. Приходится привыкать к жизни в строительных лагерях в пустыне, где красная пыль заставляет чувствовать, что ты опустошен и высушен изнутри. Ты чувствуешь себя барабаном, сморщенным стручком гороха, соленой рыбой, которую повесили сушиться. Пыль внутри тебя и вокруг тебя, вода из каналов разъедает подошвы твоих ботинок.
Итак, ты просыпаешься и молча осматриваешься по сторонам. Вечером ты собрал сплавную древесину и сложил ее у костра. Все исчезло. Кто–то украл драгоценную древесину. Марсиане? Попробуй угадать.
Ты встаешь и идешь к Ральфу, расправив плечи. Ты говоришь:
— Ральф, какого черта тебе понадобилось красть мою древесину?
Ты говоришь так лишь в своем воображении. Ты говоришь это Дику, ты говоришь это Гарри. Но на самом деле ты говоришь: «Ларсен снова побывал здесь этой ночью!»
Ты говоришь: «Я положил рыбу вариться, а Ларсен ее съел. У меня была прекрасная колода карт, блестящих и новых, а Ларе испортил их. Я не жульничал. Это Ларсен надеялся, что я выиграю, чтобы он смог устроить мне засаду в пустыне и отобрать у меня все деньги».
У тебя есть девушка. В лагерях не так уж много девушек, от которых исходит смех, свет и огонь. Но несколько все же есть, и тебе повезло: ты увлекся одной девушкой — у нее пухлые красные губы и кудрявые золотые волосы. Внезапно она исчезает. Кто–то сбегает с ней. Это Ларсен.
В каждом мужчине дремлет титан. Когда жизнь кипит вокруг тебя в суровом и новом мире, тебе приходится уважать парней, которые связали свои судьбы с твоей, даже когда они действуют слишком резко, а их движения — как блеск солнечного света в пустыне, на этой бескрайней полированной надгробной плите.
Ты думаешь об имени «Ларсен»*. Ты начинаешь с отдельных штрихов и создаешь Ларсена до тех пор, пока в твоей голове не формируется его облик. Ты создаешь его, пока он не становится огромным, крикливым, драчливым, золотым человеком по имени Пол Баньян.
Даже дурные легенды на Марсе кажутся золотыми. Ларсен был не только моим спящим титаном — не только великаном Дика или Гарри. Он был титаном, спавшим во всех нас, и это делало его таким замечательным. Все гигантское наделено красотой, силой; и ты не в силах противиться влечению…