Тлана двинулась вперед с дикой мыслью помочь им, но поняла, что ничего не может сделать. Вместо этого она развернулась и бросилась бежать. Она промчалась мимо дерева; у нее перехватывало дыхание, но девушка не останавливалась, пока не достигла вершины обрыва, травянистой ровной площадки на высоте пятидесяти футов.
Тогда она развернулась и посмотрела назад, дышать стало так тяжело, что девушке на миг показалось что то с хрустом выдергивало и разрывало мышцы ее гортани, безжалостно намереваясь уничтожить и разорвать на куски легкие. Внезапно ей стало слишком тяжело стоять на ногах, и Тлана упала на колени.
Теперь дым поредел, и она смогла увидеть, что разлом. который поглотил ее отца, увеличился в полдюжины раз и что некоторые длинные зигзагообразные трещины не исчезли. Две из них закрылись, но неровно и вокруг них сильно осыпалась земля; легко было заметить. где произошли расколы. Друтие четыре превратились в зияющие, с рваными стенками пропасти различной ширины, от тридцати до почти ста футов. Та, которая казалась наиболее глубокой, находилась поблизости от упавшей машины, которую теперь окутал густой дым, пронизанный яркими языками пламени. Огоньки так же танцевали по краям недавно появившегося кратера, и огромные облака пыли застилали, не полностью скрывая, пятнадцать или двадцать безжизненных тел, отброшенных подальше от обломков силой взрывов.
Никто из упавших не шевелился — могло ли тело пошевелиться, подумала напуганная Тлана, если ни одна сила извне не может вернуть его к жизни; и полное опустошение воцарилось вокруг, вся сцена приобрела неестественный вид. В результате бомбардировки момент потрясения, которому предшествует такой вид, обычно затягивается — он длится несколько минут, а иногда и часов, пока люди бездумно бродят вокруг, утешают друг друга, безрассудно входя в тлеющие развалины в поисках исчезнувших близких. Но здесь была лишь неподвижность.
Это совсем не бомбардировка, Тлана была в этом уверена. Но случилось что–то почти столь же жестокое, почти столь же шокирующее и ужасное в своей разрушительной силе. Землетрясение? Возможно. Но казалось, что скорей всего это катастрофа, устроенная человеком, случайная и непредвиденная, о которой не могли догадаться даже осквернители земли ее предков.
Ядерный взрыв? Это тоже вполне возможно. Но были другие взрывы, которые могли вызвать нечто подобное серия взаимосвязанных взрывов, раздавшихся на пути от залива к тому месту, где тяжело работающие мужчины не подозревали о нависшей над ними тени Смерти, о власти человеческой ошибки и человеческой глупости. Один только нитроглицерин мог разорвать землю на куски, если его собрали в достаточном количестве. Тлана знала, что не было более разрушительной силы на земле, чем крошечное зерно опасного просчета, прорастающее внутри человеческого черепа — черепа всего лишь одного тупого неосторожного человека.
Нет опаснее оружия, даже если глупцу не удалось вызвать ядерную катастрофу сразу и самостоятельно — результатом могла стать смертельная ошибка в расчетах столь же слепых людей, в руках которых есть необходимые орудия.
К счастью, здесь не было таких людей: только канюки кружили высоко в небе, готовые вскоре спуститься, чтобы насытиться наполовину сожжёнными, безжизненным жертвами трагедии, которой можно было легко избежать.
Но нет, нет, говорила она себе — она ошибалась в одном. Она сумела остаться в живых и решила бороться за жизнь изо всех сил — если больше не случится взрывов.
Даже если ей придется неистово сражаться, отбивая атаки канюков, она решила — во что бы то ни стало помешать им выклевать глаза. Никто, ни человек, ни птица, никогда не сможет сделать с ней такое, никто не сделает ее такой же слепой, каким был ее отец. Слепой ко всему разуму и великой красоте мира.
Она все еще стояла на коленях, покачиваясь, глядя на неестественное опустошение, уничтожившее все живое в ее поле зрения — и тут одно из тел шевельнулось. Человек медленно поднялся с земли и тяжело и неуверенно пополз по направлению к краю самой большой пропасти. Тлана перестала думать о ползущей фигуре, как о трупе; и она тут же поняла, как это естественно для человека, павшего жертвой насилия — резко пробудиться и тащиться в остолбенелом недоумении к первому же новому поразительному объекту, появившемуся рядом и привлекшему его внимание. И какая перемена могла оказаться более катастрофической, более пугающей, чем огромная дыра в земле, окутанная дымом и огнем?
Теперь человек приподнялся на краю кратера, между двумя языками пламени, которые полностью окружили его; он глянул вниз, и его тело неуклюже выгнулось. Ему как будто пришла в голову внезапная, парализующая мысль, что следующий катаклизм может произойти в любую минуту и что только глядя в кратер, он мог надеяться узнать, какие же чудеса творятся в бездне.
Ошеломлённый и напуганный (а иначе просто не могло быть), он проявлял удивительное мужество, и Тлана наблюдала за ним с восхищением. Мужество в сочетании с присутствием разума в чрезвычайной ситуации — вот два качества, которыми она больше всего восхищалась в людях. То, что человек вообще смог проявить такие качества после сокрушительного потрясения, увеличивало ее восхищение.
Это был очень крупный мужчина, с которым она разговаривала восемь или десять раз, американский инженер по имени Харви Эймс, из Техаса — или из Аризоны?
и он всегда ей нравился, несмотря на то, что ее брат думал о гринго и на его отказ преломлять с ними хлеб, Глядя на него с высоты, с травянистой площадки, где ее собственная жизнь висела на волоске, но при этом опасность становилась как будто немного меньше, Тлана поняла: она хочет полететь к этому человеку по воздуху и разделить его страдания, утешить его каким–нибудь способом, прежде чем его силы иссякнут и он упадет без чувств. Она не хотела, чтобы он снова стал трупом, чтобы он лишился всякой надежды, чтобы жизнь утратила для него значение.
Языки пламени, которые вились вдоль края пропасти, отбрасывали мерцающие блики на почерневшие от копоти плечи молодого американца. Но пропасть, вдруг поняла Тлана, постепенно озарялась иным светом. Иное, более ровное излучение шло из глубины, в которую он смотрел — бледное, почти бесцветное сияние, которое резко контрастировало с желтым пламенем на поверхности. Оно совсем не мерцало и разливалось над разломом, словно озеро света, которое вышло из берегов и не утратило яркости.
Не было ничего особо тревожного в этом свете — ничего, что заставило бы Тлану почувствовать, будто второй взрыв неизбежен и земля вот–вот разлетится на куски после повторного катаклизма. Взрывы редко так начинались, а когда они случались, им, как правило, предшествовал слабый грохот или какой–то другой, такой же угрожающий звук.
Но затем, пугающе и внезапно, край пропасти начал сотрясаться; тишину нарушил звук, который был почти таким же громким, как взрывы, которые ему предшествовали. Эхо этого звука разнеслось по всей земле до самых дальних скал и вернулось обратно — туда, где на коленях стояла Тлана, рядом с упавшими стволами деревьев, двумя еще не разрушенными машинами и несколькими горняцкими хижинами с металлическими стенами, пережившими землетрясение.
Нет, это был не взрыв, звук казался чем–то гораздо большим. Слышался грохот и скрежет, как будто огром ные гранитные глыбы обрушились с большой высоты и с колоссальным шумом упали на землю у подножия утеса, который тоже начал рассыпаться.
Все больше и больше глыб, сталкиваясь, летели в этом немыслимом потоке. Но звуки исходили не от какого–то далекого утеса, а из глубины наполненного светом кратера, где Эймс лежал, вытянувшись во весь рост и всматриваясь в темную бездну, которая оставалась невидимой для Тланы.
Молодой американец исчез с края кратера. Но его и не поглотила земля, как отца Тланы. Он отползал от обрыва гораздо быстрее, чем тогда, когда двигался к провалу, как будто какой–то огромный прилив силы и энергии неожиданно захватил его.
Вдруг мужчина поднялся на ноги, над ним разлился свет из кратера, и Тлана быстро поднялась с колен, когда высокий травянистый склон начал дрожать и осыпаться под ней.
Затем она совершила безрассудный поступок. Она спустилась на ровный участок почвы у основания склона и побежала прямо к мужчине, не думая о своей собственной безопасности, чувствуя только, что, если они будут вместе, когда земля разверзнется в другом месте, он, по крайней мере, узнает, что остался не один.
Если бы 'Глане пришла такая мысль минуту назад, она бы посчитала себя совершенно ненормальной. Но теперь у нее не осталось никаких сомнений насчет своего здравомыслия. Конечно, не было ничего хуже, чем противостоять катастрофе в полном одиночестве, оставшись единственным выжившим в мире, который разрывало на части. В такой момент лишь звук человечен кого голоса мог помочь, мог затуманить блестящее, жестокое, холодное острие опускающегося ножа. Между жизнью и смертью всегда был момент — должен быть момент когда страдание может ослабеть благодаря присутс твию другого человека. Если бы она могла сделать для него нечто подобное…
Мужчина увидел Тлану, прежде чем она добралась до него и на мгновение замер, его глаза расширились от удивления и недоверия. Затем он закричал и взмахнул руками, показывая, что ей нужно возвращаться назад к травянистому склону, с которого она спустилась; его голос был едва слышен сквозь гул из глубины земли, который все сильнее походил на серию ударов грома, предшествующих почти столь же оглушительному треску.
— Тлана, возвращайся назад! — кричал он. — Забирайся снова на тот склон. Чем выше ты заберешься…
Но она больше его не слышала, потому что теперь заглянула в пропасть. Что–то появлялось из нее и приносило с собой глухоту особого вида — паралич всех чувств; казалось, ее разум вернулся на более примитивный уровень.
Брат однажды сказал ей, что наследственные воспоминания человека возвращались к неясным истокам человеческой жизни на земле, что в глубинах разума таились огромные звери и извивающиеся змеи, которые могли вернуться в кошмарных видениях, в диких извращенных снах. Они были не материальны, конечно — они жили только в памяти.