В одиночку мы ничего не могли поделать с Ларсеном, поэтому, когда случалось какое–то злодеяние, оно не могло вызывать у нас радости. Это просто не могли сделать мы! Вот он, Ларсен! Он берет на себя всю вину, но он не чувствует себя виновным, потому что он первый мужчина в Эдеме; ребенок, который никогда не вырастет; смеющийся мальчишка; Геркулес, держащий мир на своих плечах, ищущий женщину с длинными сверкающими косами и глазами, похожими на звезды с небес, женщину, которая будет подчиняться его воле.
Если такая женщина окажется в руках Геркулеса, захочешь ли ты остановить его, когда он пожелает разрушить мир? Ты хотя бы попытаешься?
Ты понимаешь? Ларсен был ближе к нам, чем воздух, и так же необходим как еда, и вода, и наши мечты о светлом завтрашнем дне. Не думай, что мы никогда не испытываем к нему ненависти. Не думай, что мы проклинаем и не браним его. Ты можешь прославлять легенду с сегодняшнего дня до бесконечности, н никогда не станет совершенно чистым. Ларсен казался бы нам совершенно реальным, если бы мы не наделили его мускулами, которые могли уставать, и глазами, которые закрывались от усталости. Ларсену приходилось спать, как и нам. Он исчезал на несколько дней. Мы подмигивали и говорили: «В этот раз Ларсен долго отдыхает. Но он вернется с чем–то новеньким в запасе, не беспокойся!».
Конечно, мы не могли шутить на эту тему. Когда Ларсен крал или обманывал, мы могли притворяться, что играем в игру мечеными игральными костями — не смертельную игру, но игру, полную шума и ярости с воодушевляющим взрывом веселья в ее конце.
Но есть игры куда опаснее. Я неподвижно лежал, мои руки были скрещены на груди, пот сочился из всех пор. Я смотрел на Гарри. Я работал всю ночь, копая скважину; через несколько дней вода забила бы ключом, сладкая и прохладная, и нам не пришлось бы ходить к каналу, чтобы пополнить запасы. Гарри моргал и шевелился, и я, просто взглянув на него, смог понять, как трудно ему приходится. Я посмотрел на круг лачуг, видневшихся у него за спиной.
Большинство из нас спали на открытом воздухе, но в лачугах было несколько юношей и женщин, слишком измученных тяжелой работой, чтобы беспокоиться о том, где они спят — в давящей темноте или под ясным холодным светом звезд.
Я медленно встал на колени, зачерпнул горсть песка и медленно пропустил его сквозь пальцы. Гарри смотрел прямо на меня, и его глаза расширялись в тревоге. Должно быть, из–за выражения моего лица. Он встал, и подошел к тому месту, где сидел я; его рот слегка дергался. Гарри не чувствовал спокойствия. Жизнь не была к нему добра, и он смирился, покорно принимая удары и стрелы жестокой судьбы. У него было такое истощенное лицо, похожее череп; оно пугало детей, а большинство женщин, завидев его, принимались плакать.
— Ты плохо выглядишь, Том, — сказал он. — Ты слишком загнал себя.
Я быстро осмотрелся. Мне надо было ему сказать, но ужасные новости могли погубить Гарри. Он не справился бы с приступом дикой паники. Но я больше ни секунды не мог держать это в себе.
— Сядь, Гарри, прошептал я. — Я хочу рассказать тебе. Нет смысла будить остальных.
— Ох, — сказал он.
Он сел на песок рядом со мной, пытаясь посмотреть мне в глаза.
— Что случилось, Том?
— Я слышал крик, — сказал я. — Он был ужасен. Кто–то тяжело ранен. Он меня разбудил, а это довольно сложно сделать.
Гарри кивнул.
— Ты спишь как сурок, — сказал он.
— Я просто лежал и слушал, — сказал я, — С широко открытыми глазами. Что–то вышло из скважины — что–то двуногое. Оно не издавало ни звука. Оно было большим, Гарри и, казалось, оно растворилось в тени. Не знаю, что удержало меня, почему я не вскочил и не последовал за ним. Это как–то связано с тем, что я почувствовал. Внутри все заледенело.
Казалось, Гарри понял меня. Он кивнул, его взгляд метнулся к колодцу.
— Как давно это произошло?
— Десять–пятнадцать минут назад.
— И ты просто ждал, пока я проснусь?
— Да, — ответил я. — В крике было что–то такое, что заставило меня отложить поиски. Двое — это компания, а когда ты один на один с чем–то подобным, лучше все обдумать, а потом действовать.
Я видел, что Гарри польщен. А еще он нервничает и ужасно трясется. Но он был польщен, что я обратился к нему как к другу, которому могу доверять. Когда больше ничего в жизни от тебя не зависит, приятно знать, что у тебя есть друг.
Я смахнул песок с брюк и встал.
— Пойдем, — сказал я. — Посмотрим.
Для него это было тяжелое испытание. Он дрожал. Он знал, что я не выдумал крик. Если один–единственный крик мог так меня взволновать, то дело плохо.
Мы подошли к скважине в полнейшей тишине. Везде были тени, холодные и угрожающие. Казалось, они, словно люди, перешептываются, теснятся друг к другу в зловещей любопытной тишине, и ждут, что мы найдем.
От огня до скважины была дорога в шестьдесят футов. Дорога под солнцем — дорога под ярким горячим солнцем Марса, с абсолютным ужасом, который, возможно, ждет нас в конце пути.
Ужас был там. Глубоко в горле Гарри зародился тихий булькающий звук, а мое сердце начало биться как барабан.
2
У человека на песке не было макушки головы. Его череп был раздавлен и сплюснут так безобразно, что он казался деревянной фигурой, оставленной здесь — анатомическим манекеном со снятой головой.
Мы огляделись в поисках головы, надеясь, что мы ее найдем, надеясь, что мы ошиблись, и случайно наткнулись на анатомическую лабораторию под открытым небом, а сейчас смотрим на жуткий реквизит, сделанный из пластика и сверкающего металла вместо костей, мускулов и плоти.
Но у человека на песке было имя. Мы знали его многие недели и говорили с ним. Он был не манекеном, а трупом. Его конечности бились в ужасных конвульсиях, его глаза были широко открыты. Песок у его головы запекся от засохшей крови. Мы искали оружие, которое раздробило его череп, но не нашли.
Мы искали оружие до того, как увидели следы на песке. Они были большими — невообразимо большими и массивными. Человек с двенадцатым размером обуви мог оставить такие следы, если бы кожа немного размокла и выходила бы за пределы подошвы.
— Бедняга, — прошептал Гарри.
Я знал, что он чувствовал. Мы все любили Неда. Безобидный паренек, который очень любил одиночество, парень, у которого не было злого умысла. Счастливый паренек, который любил петь и танцевать в свете большого костра. У него было банджо, и он считался хорошим музыкантом. Кто мог возненавидеть Неда, кто мог наброситься на него с такой примитивной и дикой яростью? Я посмотрел на Гарри, и увидел, что он думает о том же.
Гарри выглядел довольно плохо, он был готов потерять сознание. Он прислонился к опоре у скважины, мучительная ярость горела в его глазах.
— Кровожадный ублюдок! — пробормотал он. — Я бы взял его за глотку и задушил бы его. Кто мог сделать такое с Недом?
— Я тоже не могу этого понять, — ответил я.
Затем я вспомнил. Не думаю, что Молли Иган могла по–настоящему любить Неда. Любопытным было то, что Неду не требовалась та любовь, которую она могла ему дать. Он был независимым пареньком, несмотря на свою хрупкость, и ему не нужна была женщина, которая бы за ним присматривала. Но, должно быть, Молли находила в нем что–то трогательное.
Молли была прекрасной женщиной, и в лагере не нашлось бы мужчины, который не завидовал Неду. Это Удивительно, но это могло объяснить, почему Нед лежал на песке с расколотым черепом. Вот почему кто–то мог возненавидеть его настолько, что убил.
Не прилагая никаких усилий, Нед завоевал любовь Молли. Это могло свести с ума какого–то плохого парня, как гиену сводит с ума клетка. Даже небольшой мужчина мог расколоть Неду череп, но следы на песке были большими.
Сколько мужчин в лагере носит обувь двенадцатого размера? Это был самый трудный вопрос, и он повис в мерцающем воздухе между Гарри и мной словно беззвучный вызов. Мы практически видели изогнутый знак вопроса, висевший в ослепительном блеске марсианского солнца.
Я немного подумал, глядя на Гарри. Затем я глубоко вздохнул и сказал:
— Сначала нам лучше обсудить это с Биллом Ситоном. Если новость разойдется, эти следы очень быстро затопчут. А если страсти накалятся, может случиться все, что угодно.
Гарри кивнул. Билл был из тех ребят, на которых можно положиться в экстренной ситуации. Спокойный, уравновешенный, рациональный, с авторитетным видом, вызывавшим уважение. Временами он мог быть упрямым, но его чувство справедливости было крепким как кнут.
Мы с Гарри очень аккуратно обошли участок осыпавшегося песка и остановились у двери лачуги Вилла. Билл был холостяком, и мы знали, что внутри не будет женщины, которая воспротивится и скажет ему, что он сделает глупость, если станет действовать как судебный исполнитель. Или все–таки будет? Нам пришлось рискнуть.
Охрана порядка — неблагодарное дело как на Земле, так и на Марсе. Поэтому она привлекает худших — и лучших. Если ты упивающийся властью садист, то ты возьмешься за эту работу ради удовольствия, которое она принесет тебе. Но если ты действительно хочешь сохранять жестокость в рамках, чтобы довольно приличные ребята получили шанс построить будущее, ты возьмешься за эту работу без единой мысли о награде, лишь ради простого удовлетворения от помощи людям.
Билл Ситон был таким мужчиной, пусть ему и нравилось находиться в центре внимания и командовать остальными.
— Давай, Гарри, — сказал я. — По крайней мере, мы разбудим его и покончим с этим.
Мы зашли в лачугу. Билл спал на полу, поджав длинные ноги. Его рот был открыт, и он сильно храпел. Я не мог не подумать, как сильно он похож на гигантского кузнечика. Но это было только первое впечатление, вызванное нервным переутомлением.
Я наклонился и потряс Билла. Я схватил его руку и тряс его, пока его челюсть не захлопнулась, и он не вскочил, встревоженный. Ощущение нелепости мгновенно исчезло. Вернулось чувство собственного достоинства, окутавшее его как плащ.