Билл напрягся, но ничего не предпринимал. Послышался его голос, ясный, резкий и настойчивый.
— Ты знаешь что–нибудь об этом, Кенни?
Казалось, напряжение на лице Кенни усилилось, но в его глазах не было паники, естественного блеска страха.
— С чего ты решил, будто я что–то знаю? — спросил он.
Билл ничего не ответил. Он просто пялился прямо на ботинки Кенни. Он немного отступил и продолжал смотреть, как будто что–то жизненно важное ускользнуло от него и скрылось под сырой кожей башмаков Кенни.
— Какого размера обувь ты носишь? — спросил он.
Кенни, должно быть, заподозрил, что вопрос был так же опасен, как провод, ведущий к детонатору бомбы, готовой взорваться от малейшего движения. Его взгляд стал проницательным и насмешливым.
— Так парень, который сделал это, оставил следы на песке? — спросил он. — И следы оставлены большой ногой?
— Да, — ответил Билл. — Ты сообразителен.
Затем Кенни засмеялся, насмешка в его взгляде усиливалась.
— Что ж, — сказал он. — Полагаю, нам надо взглянуть на те следы, и, если тебе станет легче, я сниму свои ботинки, и ты сможешь сравнить.
Кенни, Билл и я медленно пошли от лачуги Молли к скважине под горячими, пылающими лучами солнца, под нескончаемый шепот, который мучительно пробирался нам под кожу.
Кенни все еще тревожно ухмылялся. Он посмотрел на следы и хмыкнул.
— Да, — сказал он. — Определенно, они большие. Самые большие следы, которые я когда–либо видел.
Он сел и начал расшнуровывать свои ботинки. Сначала правый ботинок, потом левый. Он снял оба ботинка и протянул их Биллу.
Поставь их, — сказал он. — Измерь. Посмотри мой размер, и черт с тобой!
Билл осторожно проверил. Было восемь следов, и он тщательно приложил обувь к каждому из них. Всякий раз оставалось свободное место.
Это окончательно оправдало Кенни. Он не был убийцей — на сей раз. Мы могли бы устроить в лагере самосуд, и Кенни погиб бы за преступление, которое совершил другой человек. Я закрыл глаза и увидел, как Ларсен раскачивается на крыше, черный капюшон закрывает все его лицо. Я увидел Молли, которая в свете дня стоит рядом со мной, и вместо лица у нее каменная маска.
Я открыл глаза. Кенни презрительно нам улыбался. Он принял наш блеф и победил. Теперь положение изменилось.
Холодок пробежал по моей спине. Теперь пялился Кенни, и он смотрел прямо на мои ботинки. Он немного отступил, не отводя взгляда. Он подчеркивал свой триумф так, что моя кровь прекратилась в лед.
Затем я заметил, что Билл тоже смотрит — прямо на обувь человека, которого он знал три года, которого любил и которому доверял. Но внутренняя теплота и дружелюбие Билла были словно гранитная плита, которую ничто не могло сотрясти.
Первым заговорил Билл.
— Думаю, тебе лучше снять их, Том, — сказал он, — Мы можем это закончить.
Конечно, я был большим. Когда я был ребенком, я быстро рос, и в восемнадцать я весил двести тридцать фунтов. Если обувь была большой, иногда я мог впихнуть ноги в двенадцатый размер, но я чувствовал себя гораздо удобнее в обуви на размер или два больше.
Еще хуже то, что я нравился Молли. Я был привязан к ней, но никто не знал, насколько сильно. Никто не знал, ссорились мы или нет, и каким безумно ревнивым я мог быть. Никто не знал, притворялась ли Молли, что любит Неда, а сама вздыхала по мне, и насколько опасной и сложной могла стать вся эта ситуация.
Я стоял очень спокойно — стоял и слушал. Сейчас шепот стал таким громким, что заглушал вздохи ветра. Я посмотрел на свои ботинки. Они были грязными, сырыми и выцветшими. День за днем я таскался от канала к лачугам под палящим солнцем, не позволяя себе думать об отдыхе, пока боль в ногах не становилась невыносимой.
Можно было сделать только одно — ответить на блеф Кенни так быстро, чтобы у него не нашлось времени обвинить меня еще в чем–нибудь.
Я протянул Биллу оба моих ботинка. Он посмотрел на меня и кивнул. Я ждал, слушая, как шепот усиливается и стихает; я смотрел, как Билл нагибается и прикладывает обувь к следам на песке.
Внезапно он выпрямился. Лицо его не выражало эмоций, но я видел, что он ведет ужасную внутреннюю борьбу с собой.
Твои ботинки почти подходят, Том, — сказал он, — Я не уверен — но восковой слепок должен довольно точно все рассказать.
Он схватил меня за руку и кивнул в сторону лачуг.
— Лучше держись рядом со мной.
Кенни медленно сделал шаг назад, он сжал зубы и попытался посмотреть в глаза Биллу.
— Восковой слепок, черт возьми! — сказал он. — Ты поймал убийцу. Я собираюсь посмотреть, как он получит то, что заслужил — прямо сейчас!
Билл покачал головой.
— Я сделаю это по–своему, — произнес он.
Кенни посмотрел на него, и резко засмеялся.
У тебя не будет шанса, сказал он, — Парни не поддержат это. Я собираюсь все рассказать, и тебе не стоит даже пытаться остановить меня.
Это было уж слишком. Я держал себя в руках, но тут испытал внезапное непреодолимое желание ударить кулаком по лицу Кенни, чтобы он завалился на песок. Я пошел на него, но он отпрыгнул и начал кричать.
Я точно не помню, что он кричал. Но он сказал достаточно, чтобы затянуть петлю на моей шее. Все мужчины и все женщины, стоявшие между лачугами и скважиной, обернулись, чтобы посмотреть на меня. Я видел шок и пламя ярости в глазах тех мужчин, которые обычно сохраняли спокойствие. Теперь они не были спокойны — все они.
4
Все это случилось так быстро, что я был пойман врасплох. Под суровым марсианским солнцем эмоции людей становились такими же нестабильными, как дюны, которые наметает ветер.
Безумная мысль промелькнула в моей голове: Молли тоже в это поверит? Присоединится ли она к этим безумцам с их дикой жаждой мести? Она была мне нужна, это было так внезапно подавляюще. Простой взгляд на ее лицо помог бы мне, но все больше и больше людей выходило из лачуг, и я не видел ее позади. Они направились прямо ко мне, и я знал, что даже Билл не сумеет остановить их.
Нельзя спорить с лавиной. Она наползала прямо на меня, по пути набирая обороты — не один человек и не дюжина, а целая стена человеческой ненависти и глупости.
Билл стоял на своем. Он поднял ружье и начал кричать, что те следы могли быть и не от моих ботинок. Я записал это на его счет и решил, что никогда не забуду.
Я понял, что мне придется сделать рывок. Я бежал изо всех сил, глядя на искры солнечного света на растущих дюнах и на глубокие впадины, которые прицельно выпущенная пуля могла быстро превратить в погребальный курган.
В воздухе раздался треск оружейных выстрелов. Прямо на моем пути песок взлетел гейзером, когда в него попали пули. Кто–то не был метким стрелком или поддался слепой ярости, из–за чего рука дрогнула. Многие сорвались — выстрелы учащались и на мгновение стали почти непрерывными; их глухой треск заглушал шепот и завывания ветра.
Затем внезапно все звуки замолкли. Абсолютная тишина опустилась на пустыню — неестественная, пугающая тишина, как будто сама природа перестала дышать, ожидая, что раздастся чей–то крик.
Должно быть, я обезумел, когда обернулся. У движущейся мишени есть шанс, но неподвижная мишень доступна, и жизнь ее висит на волоске. Но все же я обернулся.
Между скважиной и лачугами происходило что–то, остановившее смерть на полпути. Одну из лачуг охватило пламя, кричала женщина, а мужчина рядом с ней боролся с. чем–то огромным и бесформенным, резко выделявшимся на фоне рассвета.
Человек? А не был уверен. Это напоминало монстра с выпуклостью между плечами, что придавало тени, метавшейся по песку, вычурный и искаженный вид. Я ясно видел тень с расстояния в триста футов. Она удлинялась и укорачивалась, как будто разъяренный осьминог постоянно менял размеры, наращивая щупальца и меняя их форму.
Но это был не осьминог. У него были руки и ноги, и он сжимал мужчину железной хваткой. Теперь я все видел. Я смотрел и видел, как остальные повернулись ко мне спиной; их слепая ненависть ко мне исчезла, столкнувшись с невообразимым кошмаром.
Внезапно я понял, что силуэт — это человек. У него была голова и плечи, и тело, на котором двигались мышцы, и руки, которые могли бить и калечить. Он отбросил от себя беспомощного мужчину, судорожно сжав все мышцы. Я никогда не видел, чтобы человеческое существо так двигалось, но в этой ярости его человеческая сущность становилась все заметнее.
Затем случилось нечто ужасное. Женщина закричала и бросилась к звероподобному маньяку, протянув руки. Меняющаяся фигура нагнулась, схватила ее за талию и подняла в воздух. На миг я подумал, что существо собирается отбросить ее, как и мужчину. Но я ошибся. Оно швырнуло женщину на песок с такой животной жестокостью, что та мгновенно обмякла.
Затем бесчеловечный безумец повернулся, и я увидел его лицо. Если когда–либо чудовищная жестокость и злобная хитрость отражались на человеческом лице, то именно они сияли в глазах, обращенных в мою сторону, безжалостных в необоримой ненависти. Я не мог отвести взгляд от этого лица. Ненависть была физически ощутима, даже в слепящей дымке солнечного света, которая сглаживала четкие контуры физических объектов. Но там виднелось и нечто большее, нежели ненависть. В этом лице было что–то потрясающее: как будто зло, которое опустошило его, оставило жгучее клеймо самого Люцифера!
На мгновение безумец застыл неподвижно, его ужасная жестокость не вызывала сомнений. Затем к нему направился Джефф Уинтерс. Джефф прилетел на Марс один и с каждым днем становился все более одиноким. Это был задумчивый, замкнутый человек, скрытый и угрюмый, с толикой дикости, которую обычно он мог контролировать. Он шел к безумцу как щенок терьера, лохматый, свирепый, презирающий смерть.
Большая фигура быстро повернулась, подняла руки, опустила сжатый кулак на череп Джеффа. Джефф рухнул как разбитый гипсовый слепок. Казалось, его тело сломалось и разрушилось, и он развалился на песке.
Он не встал.
На поясе Фрэнка Андерса висели два пистолета, и он быстро вытащил оружие. Никто не знал, что за человек был Андерс. Едва ли он когда–нибудь жаловался или выставлял себя на посмешище. У паренька были рыжеватые волосы и холодные синие глаза; и он никогда не давал промаха.