— Ты никогда не ходил на службу, отец? Вообще никогда?
— Нет, сын. Мой двойник работал за меня. Я внушил твоей матери сильную неприязнь и страх перед этим офисом, чтобы она никогда не столкнулась с двойником. Она могла бы заметить разницу. Но мне нужен был двойник, для безопасности. Твоя мама могла пойти в офис, несмотря на психологический блок.
— Она ушла, отец. Зачем ты послал за ней?
— Чтобы она не устроила сцену, сын. Этого я мог не вынести. Я заставил двойника вызвать ее по телефону, а затем лишил его всей жизненной силы. Она найдет его мертвым. Но теперь это не имеет значения. Когда она вернется, нас не будет.
— Было сложно создать двойника, отец?
— Не для меня, сын. На Марсе у нас много человекоподобных роботов, и все они предназначены для выполнения определенных задач. Некоторые безмерно изобретательны — или так могло показаться землянам.
Пауза. Потом тихий голос сказал:
— Я буду скучать по маме. Она старалась сделать меня счастливым. Она очень старалась.
— Ты должен быть храбрым и сильным, сын. Мы орлы, ты и я. Твоя мама воробей, маленький, серый. Я всегда буду вспоминать о ней с нежностью. Ты же хочешь лететь со мной, или нет?
— Хочу, отец. Еще как!
— Тогда идем, сын. Мы должны поспешить. Твоя мама может вернуться в любую минуту.
Салли неподвижно стояла, слушая голоса — так зритель мог замереть перед экраном телевизора. Зритель может видеть и слышать, но и Салли могла представить бледное, нетерпеливое лицо сына так четко, что ей не требовалось входить в комнату.
Она не могла пошевелиться. И никакая сила на Земле не могла сорвать с ее губ мучительный крик. Горе и шок могут парализовать разум и волю, но воля Салли не была парализована.
Как будто нить ее жизни перерезали, и только один огонек остался гореть. Томми был тем огоньком. Он мог остаться неизменным. Он мог уйти от нее навсегда. Но он всегда был и будет ее сыном.
Дверь комнаты Томми открылась, и Томми с его отцом вышли в коридор. Салли отступила в тень и смотрела, как они быстро идут по коридору к лестнице; их голоса стихли. Она слышала их вдалеке на лестнице, звук их шагов пропал, воцарилась тишина…
Ты увидишь свет, Салли, яркое свечение, заливающее небо. Должно быть, корабль очень красив. Восемь лет он трудился над ним, восстанавливая его, посвящая этому все силы. Он спокойно относился к тебе, Салли, но не к кораблю — кораблю, который унесет его обратно на Марс!
«Как там, на Марсе, — спрашивала она себя. — Мой сын, Томми, станет сильным, гордым путешественником, летающим к отдаленным планетам далеких звезд?»
Нельзя удержать мальчика от приключений. Застаньте его с книгой, и вы увидите тропические моря в его глазах, жемчужный корабль, Гонконг и Вальпараисо, блистающие на рассвете.
Нет силы, которая могла бы сравниться с силой матери, Салли. Терпи, будь сильной…
Салли стояла у окна, когда это произошло. Ослепительная вспышка, начавшаяся у края горизонта и распространившаяся по всему небу. Она осветила коттедж и замерцала над лужайкой, превращая крыши в расплавленное золото, а длинную линию холмов, окружающих город, в позолоту.
Она становилась ярче и ярче, озолотив даже склоненную голову Салли и ее отражение в стекле. Затем внезапно все пропало…
Шалтай–Болтай свалился во сне…
Кеннет Уэйн одевался к обеду, когда услышал стук. Он был громким, настойчивым; звук, казалось, означал следующее: «Нет смысла притворяться, что тебя нет дома, старик! Я слышу, как ты там ходишь!»
Уэйн тяжело вздохнул. У него не было желания обсуждать тонкости психологии с молодым Грэхемом или политональную музыку с длинноволосым доктором Рейделом. Он собирался пообедать с очаровательной девушкой, и хотел быть веселым и полным жизни, чтобы всеми фибрами души ощущать ее красоту.
Уэйн был одним из тех творческих молодых людей, которые привлекают к себе все новое — такими зачастую бывают педиатры. Но вместо детей люди приносили ему свои многообещающие идеи.
Уэйн говорил себе, что раздражаться из–за этого просто глупо. Один вид его смокинга должен был обескуражить разговорчивого посетителя. С гневным пожатием плеч он повернулся и пересек комнату тремя широкими шагами. Потом он широко распахнул дверь.
Мальчик, который стоял на пороге, был незнаком Уэйну. Мальчик? Нет, вряд ли можно назвать его юношей — он отрастил густую бороду, и от него веяло зрелостью. Но Уэйну показалось, что посетителю не больше восемнадцати–девятнадцати лет. Его ясные голубые глаза казались почти детскими, и это удивило Уэйна: такая открытость противоречила всеобщей усталости и цинизму. Уэйну исполнилось всего двадцать семь, но возраст висел на нем тяжким грузом. Взгляд Уэйна был мрачен, на лице появлялись морщины.
— Я Филипп Орбан, — сказал мальчик. — Я убежал. Они мучили меня своими вопросами.
Мальчик Орбан! Уэйн закрыл глаза, а Вселенная содрогнулась. Юный Орбан нес огромную светящуюся металлическую петлю. Прежде чем Уэйн начал протестовать, парень вошел в комнату и положил свою ношу на пол.
— Закрой дверь, — попросил Орбан. — Закрой поплотнее! Если они попытаются войти, скажи им, что меня нет в этой комнате.
Уэйн автоматически закрыл дверь. Когда он повернулся, губы Орбана побелели.
— Почему ты пришел сюда? — спросил Уэйн. — Ты же понимаешь, что я никогда раньше тебя даже не видел?
Малыш Орбан кивнул.
— Я прятался в чулане в пустом доме. Но замерз и проголодался. Мне пришлось уйти оттуда. Меня увидел полицейский, и мне пришлось завернуть сюда. Я никогда раньше не видел тебя, но ты мне нравишься. Скажешь им, что меня здесь нет?
Уэйн сделал отчаянный жест.
— Хорошо! — воскликнул он. — Успокойся и расслабься!»
Уэйну казалось, что перед ним невероятно маленький гном в высокой шапке, появившийся из иного измерения и готовый исчезнуть во вспышке света.
Конечно, это был абсурд! Мальчик Орбан не был одним из уродливых мутантов–суперменов, о которых размышляли писатели–фантасты. Он казался вполне обычным мальчиком, который с младенчества попал в ловушку дурманящей черноты космоса.
Но какую назначат цену за голову мальчика, о котором написано пять миллионов слов? Молодой Орбан совершил серьезное преступление. Жестокое преступление! Избавиться от человека, заставив его исчезнуть — это ничуть не лучше, чем хладнокровное убийство!
Уэйн уставился на сияющую металлическую петлю, его глаза расширились, в них виднелось недоверие.
— Именно эту машину ты построил? — спросил он; звук собственного голоса поразил Уэйна.
— Это дверь, которую я сделал! — заявил Орбан. — Я не пускал в нее доктора Брюса. Он споткнулся и упал.
— Но как ты ее сделал? — поинтересовался Уэйн. — Ты же никогда не видел инструментов.
— Они были в мастерской моего отца, — тотчас ответил Орбан. — Я знал, как ее сделать. Доктор Брюс не умер. Он живет в синем мире.
С виду изобретение казалось невероятно простым. Оно состояло из единственной металлической петли, образующей идеальную арку, вроде гигантской калитки для крокета. Легко было разглядеть, что петля — полая; ее пронизывали отверстия, из которых исходило жуткое сияние.
— Ты должен помочь мне ее спрятать, — почти приказал Орбан. — Если я не заберу доктора Брюса из синего мира, лучники убьют его!
Уэйн повернулся и сжал плечо паренька.
— Ты говоришь, что голоден. Возможно, мы сможем тебе в этом помочь.
— Я голоден, — признался паренек. — В синем мире есть еда.
Уэйн обдумывал это в течение минуты, а затем обнаружил, что его гость метнулся на кухню.
Он оставил его в покое, когда тот пожирал стакан молока. Нет, он не пил молоко. Мальчик Орбан погружал в молоко крекеры и съедал их. Это было одно и то же.
Уэйн почувствовал, что нуждался в поддержке холодной печати. Подтверждение истории Орбана в черном цвете. Он нашел вырезку, обследовав все ящики письменного стола, а затем заглянув под промокашки. Она была смята и запятнана, как будто кто–то над ней пла кал горькими слезами. Там было написано:
ИСТОРИЯ ОРБАНА Руфи Стивенс
Младенец с рождения качался в колыбели длиной в двести футов! Маленький мальчик потерялся в огромной ракете, дрейфовавшей в космосе. Она летала на орбите, а он с восьми лет подчинялся полученным инструкциям и питался вполне достаточно для того, чтобы сохранить искру жизни.
Не было никаких болезнетворных микробов, которые он мог бы подцепить в космосе!
Там не было кори, коклюша, скарлатины, только инструкции в голове — долгое забвение! О чем он думал все эти годы? О чем он мечтал?
Филипп Орбан родился в этой ракете. Его отец построил первый ракетный корабль с внешним корпусом достаточной твердости, чтобы противостоять опасностям миллиардов миль путешествия в пространстве.
Но привод мощности давал сбои, и корабль мог никогда не завершить свое путешествие. Он вышел на кольцевую орбиту в поясе астероидов и в течение семнадцати лет дрейфовал в пространстве.
Мать мальчика умерла, когда ему было три года — мгновенно, от сердечного приступа. Отец мальчика вел регистрационный журнал. Мы знаем, что он вышел в открытый космос, когда мальчику было восемь. Обычный текущий ремонт — но он не вернулся. Не вернулся никогда!
Мальчик все помнил. Пищевые концентраты следовало потреблять экономно, дважды в день. «Тебе сейчас семь лет, сын! Нет — завтра восемь! Вполне достаточно, чтобы самому позаботиться о себе!»
Это задело его. Он никогда не играл с другими детьми, не наряжался на Хэллоуин, не ходил на рыбалку к ручью. Он никогда не видел рассвета, алеющего над стогами сена, или луны, серебрящей морскую гладь.
На этом корабле были книги. Странный набор книг. Староанглийские детские стихи, Матушка Гусыня, братья
Гримм, Льюис Кэрролл. И книги «Как создать это». Как создать это, словно бы мальчик был Майклом Фарадеем или Эдисоном, или Штейнмицем, или Маллсоном. Однако Филипп Орбан прочитал все книги на этом корабле. Психологи, которые наблюдали за ним теперь, не говорили, почему их так взволновали прочитанные заметки мальчика. Наконец люди обнаружили корабль, взяли на буксир и доставили обратно на землю. Они вернули Орбана домой.