Но ее брат сейчас был далеко, он трудился на тихих Юкатанских равнинах; он не стоял рядом с огромной пропастью в земле, которую застилал свет, ставший почти ослепительным. Он не мог знать, какую ясность сознания она обрела, как трудно, почти невозможно было ей поверить, что увиденное — не более чем страх из ее сознания.
Из пропасти появилась большая голова, плоская и немного напоминавшая голову ящерицы, покрытую мехом.
Голова, казалось, скорее скользила, чем поднималась над краем кратера; она пробиралась вверх с удивительной силой. Но земля у края кратера крошилась, как буд–то голова принадлежала такому огромному телу, что чудовищная тварь не могла продолжать восхождение из глубины земли, не разрушив все препятствия на своем пути. А препятствия были весьма велики, как увидела Тлана — осколки камня взлетали высоко в воздух и длинные, острые трещины появлялись в земле, окружающей кратер. Одна из них имела форму морской звезды и распространилась по земле во всех направлениях, закапчиваясь маленькими кратерами в конце каждого звездообразного ответвления. Также поднялось облако пыли и, хотя оно не было таким же густым как то, которое осталось после падения машины, но оно закрывало свет и превращалось в какую–то огненную занесу; невероятное облако пронеслось над разгромленной землей и направлении залива.
Теперь огромная голова начала медленно раскачиваться взад и вперед; свет струился над ней, и размеренные движения все еще продолжались, когда Тлана, спотыкаясь, пошла вперед. Она бы упало, если бы ее не подхватил крепкие руки; в объятиях этого мужчины она избавилась от страха — она уже не верила, что может рухнуть на землю. По крайней мере, не сразу, не раньше, чем земля поднимется снова, и стоять на ногах будет уже невозможно при самой надежной поддержке.
В тот момент руки, которые сжимали ее, казались тверже и сильнее, чем могли быть человеческие руки — она прежде не могла представить ничего подобного. Это, должно быть, была иллюзия, потому что, какой бы силой ни наделен подхвативший ее человек, совсем недавно, после работы на солнце, он столкнулся с сокрушительным потрясением, и после пережитого у него почти не осталось сил. Но она уже не думала ни о каком потрясении, его сила казалась поистине титанической. Конечно, это была лишь иллюзия, но Тлана обрела поддержку, на которую не могла рассчитывать, и уже за одно это чувствовала благодарность.
По крайней мере, не было ничего иллюзорного в спокойных, уверенных движениях, когда он нес ее назад, подальше от стремительно разрушающейся и расширяющейся пропасти и чудовищного зверя, появляющегося из недр земли.
Она знала, что он так же потрясен, как и она, и вероятно, так же напуган. Было бы странно, если б он не испугался. Но он сохранял спокойствие, излучал внутреннюю, а также внешнюю силу, которая давала ему возможность совладать со страхом. Она могла чувствовать эту силу.
Он ничего не говорил; она тоже молчала. Перемещение, самое быстрое отступление от невообразимого ужаса, казалось единственным, что имело значение, и гораздо более важным, нежели все слова, какие они могли сказать друг другу.
Но это свет, а не гигантский зверь, преследовал их, настигал их, кружился над ними, пылал так ярко, что затмевал полуденное солнце. Это свет ослепил их и не дал им возможность устоять в тот момент, когда земля снова начала сотрясаться и наклоняться.
На мгновение, возможно, чуть дольше — на десяток секунда — Тлана почувствовала под ногами твердую поверхность; она стояла ровно и уверенно. Затем она повалилась вперед, равновесие тут же нарушилось, и она подумала, что еще одна пропасть открылась там, где свет, казалось, вдруг стал менее ослепительным.
Затем она закричала, она могла слышать свой крик и на миг решила, что погружается вниз. Но нет, нет, это не могло быть правдой, потому что неким странным образом, в глубине своего разума и тела, она осознавала, что летит по воздуху и даже поднимается. Затем все ощущения исчезли, и она уже не поднималась и не падала, а висела в дурманящей пропасти свинцовой пустоты.
Сознание вернулось к ней медленно, болезненно — как будто прошли бессчетные века.
Она лежала вытянувшись во весь рост, ее голова и плечи были слегка приподняты, и что–то твердое и холодное прижималось к ее позвоночнику. Она не знала, то ли это кочка на земле или одна из сломанных деталей разбитой машины — она чувствовала лишь то, что земля под ней перестала наклоняться и двигаться.
Мгновенье она лежала неподвижно, опасаясь: если она попытается подняться, волна головокружения захлестнет ее. Лишь тогда, когда она услышала совсем рядом звук резкого дыхания, нахлынувшие страхи отступили, и она быстро села.
Тлана была не одна. Человек, который сделал все возможное, чтобы помочь ей сохранить надежду, когда защита казалась невозможной, стоял менее чем в пяти футах от нее, немного покачиваясь, и изумленно озирался по сторонам.
Со всех сторон здесь распростерлась бесконечная равнина из снега и льда, и только вдалеке на ровной замороженной поверхности виднелся высокий утес, ослепительно сверкавший, будто отделанный миллионами алмазов огромных размеров, отшлифованными неким превосходным искусным мастером, который показал все свои способности.
Солнечный свет был почти таким же ослепительным, как преследовавшее их свечение, явившееся из глубин земли в исчезнувшем мире. Но это не солнечный свет заставил Тлану непрерывно моргать и плотно прикрывать глаза. Дело было во взрыве и полной неизвестности, окружившей ее теперь; закрыв веки, в темноте, она р а остатки храбрости, пытаясь привыкнуть к этому миру и признать его реальность.
Глава 1
Солнце померкло, луна спрятала свое лицо
Когда, в течение дня и ночи, пришел зверь
и поселился среди нас. Затем он ушел,
Огромный зверь из иного мира, и мы
Радовались и солнце снова нам светило.
Легенда толътеков — примерно 900 год н. э.
Когда маленькая рыбацкая лодка поднималась и падала на волнах, Дэвид Дорман мог разглядеть сквозь дымчатую завесу голые, мокрые, блестящие спины гребцов, их напряженные мышцы, вырисовывавшиеся в ослепительном солнечном свете, словно натянутые канаты. Уключины были покрыты пеной, и каждый раз, когда лодка наклонялась и погружалась вниз, все больше воды перехлестывало через борта и заливало восьмерых пассажиров.
Было что–то безумное в монотонном дуновении ветра, сильного, но не шквалистого, который мог резко перейти в шторм и сделать опасную борьбу в десять раз опаснее. Но вот бесило Дормана больше всего: удивительная цепочка обстоятельств, которая дала ему возможность принять участие в такой потрясающей битве на море, все еще вынуждала его довольствоваться ролью простого наблюдателя.
Дорман встал, как только лодка начала приближаться к гигантскому морскому зверю. Женщина, находившаяся рядом с ним, дергала за пляжную куртку, отчаянно пытаясь заставить его сесть; взъерошенные ветром волосы падали на глаза и наполовину ослепляли ее. Он хотел присоединиться к рулевому на носу лодки и встать к гарпунной пушке; он чувствовал, что заслужил право, по крайней мере, взглянуть с близкого расстояния прямо в лицо опасности.
Но Джоан Рейнс не отпускала:
— Дэвид, послушай меня, — умоляла она. — Ты должен послушать. Мне тоже придется встать? Ты хочешь рискнуть и лишиться меня? Потому что если это единственный способ, мне придется добраться до тебя…
— Нет лучшего способа удостовериться, что мы свалимся за борт вместе! — выкрикнул Дорман; он повысил голос, несмотря на то, что из–за кратковременного затишья в этом не было необходимости. — Просто продолжай меня бесить…
Она мгновенно отпустила его руку.
Холодный страх проник в сознание Дормана; он тут же пожалел о сказанном. Он не хотел причинять ей боль — и видит Бог, он не хотел потерять ее. И если бы это произошло сейчас…
Вдруг снова началась качка.
Дорман почувствовал такое облегчение, что резко сел и прижал женщину к себе. Он провел пальцами по ее мокрым волосам, наклонил ее голову назад и прильнул к ее губам своими. На мгновенье ее тело напряглось, но затем она расслабилась в его объятиях. Дорман был уверен, что это был лучший способ положить конец ее тревогам.
Он осторожно и медленно отпустил ее. Снова поднявшись на ноги, Дэвид убедился, что она не попытается встать, и продолжал крепко сжимать ее плечи.
Джоан не сдалась. Она схватила его за запястье и снова усадила рядом с собой.
Дэвид, выдохнула она, когда лодка окунулась в Двадцатый раз, и еще больше брызг перелетело через и захлестнуло их. — Почему мы явились сюда? Почему мы не могли просто остаться на берегу и понаблюдать? Зачем ты связался с этой безумной экспедицией, вторая в конечно итоге нас всех погубит?
Прежде чем Дорман успел сказать что–нибудь в ответ, лодка так сильно накренилась, что Джоан пришлось отпустить его. Дэвид снова поднялся на ноги, оглядывая бурные воды залива — сине–зеленые в том месте, где они встречались с небом, и практически черные там, где волны взбивались пеной рядом с приближающимся морским чудовищем.
Оно казалось достаточно впечатляющим на берегу, когда Дорман впервые разглядел его в мощный бинокль. Но теперь, в краснеющей воде, с двумя гарпунами, торчащими из туловища, оно представляло такое страшное зрелище, что не удивительно, как одно лишь приближение к этому существу привело сидевшую рядом женщину в состояние, близкое к истерии. Но Дорман поймал себя на мысли, что изучает монстра с увлечением.
По сравнению с ним бронтозавр выглядел бы карликом, и на его фоне самый большой из живых китов и огромная белая акула–людоед (которая известна тем, что вырастает до шестидесяти футов в длину) показались бы ничтожными морскими гномами.
Оно походило на млекопитающее больше, чем на рыбу, потому что было покрыто шерстью слегка красноватого оттенка. На самом деле, оно было совершенно лишено схожести с рыбой, за исключением выделяющегося, веерообразного нароста — мало, чем отличавшегося от спинного плавника; нарост тянулся по всей длине его туловища, от нижней части гигантской плоской головы до кончика огромного хвоста.