Тень, темная и зловещая, накрыла равнину.
Дзинь!
Яйца упали и раскололись. Над наступающей процессией разнесся протяжный, пронзительный крик. «Королевская конница» свернула поближе к стене.
Слишком поздно! Поверхность была усеяна умирающими яйцеобразными существами, они разбивались и из них выливались желтки. Ни одно существо не корчилось от боли. Все они разбились, вид плавающих желтков был просто ужасен.
Внезапно Руфи вскрикнула:
— Взгляни на это! Это одно из тех безголовых созданий. Оно идет на нас!
Синий лучник вышел из тени у подножия стены и замер в ярком свете.
Его руки и ноги казались зигзагообразными. Все тело было каким–то угловатым. У лучника была тонкая талия и широкие плечи, и он застыл в такой же позе, как Зевс, собирающийся метнуть молнию. Стрела с ужасным звуком сорвалась с тетивы. Уэйн и Руфи ощутили кошмарное прикосновение смерти, когда безголовая фигура снова скрылась в тени.
Они пошли дальше. Они направились прямо к холму, мимо шествия гарцующих кузнечиков и марширующих яиц; на их лицах застыл ужас. Еще стрела одна пролетела мимо, взметнув столбик пыли, когда она ударила в основание холма.
Потом они карабкались вверх по склону, а потом спускались вниз, ища укрытие среди голубых теней, которые, казалось, прыгали на них из мрака.
— Это придает храбрости, — произнес спокойный голос.
…Мужчина сидел на валуне, сжимая в руках ружье. Это был крупный человек, широкоплечий, с усталым лицом. Свою рубашку он разорвал и сделал из нее повязку. Он сидел и моргал, глядя на свете; в глазах его застыло мучительное страдание. У его ног валялись стреляные гильзы. Он криво улыбнулся и начал подниматься — но тут же передумал.
— Я Джеймс Брайс! — сказал он. — Как вы здесь оказались?
Он махнул рукой в сторону другого валуна.
Садись, парень. Сейчас ты в безопасности. Я сдерживаю их, тщательно рассчитывая каждый выстрел.
Уэйн помог Руфи взобраться на валун и на мгновение застыл спиной к Брюсу, тяжело дыша, окидывая взглядом равнину. Затем он повернулся. Слова полились потоком.
Когда он умолк, Брайс мрачно кивнул.
— Понимаю! Все ужасно от начала до конца. Мы в ловушке этого мира, о существовании которого мы никогда не мечтали. И нужно благодарить за все мальчика Орбана! Потом заговорила Руфи.
— Матушка Гусыня, — шепнула она. — Старые англий ские детские стихи. Мир, который существует только в сознании мальчика Орбана. Каким–то образом он сделал его реальным, трехмерным.
Брайс странно улыбнулся:
— Вы так думаете? Это неправда, но догадка делает вам честь. Это означает, что вы по крайней мере твердо стоите на ногах. Вы знаете, что реальность нельзя изменить с помощью заранее сформированных представлений. — Брайс принужденно скривил губы. — Каким может быть другое измерение с логической точки зрения? Могут ли там обитать мужчины и женщины, подобные нам?
— Ерунда, не так ли? Как будет функционировать разум в другом мире, на определенном уровне совмещенном с нашим? Вспомните фантазии, которые сохранились в детской литературе. Разве это не мир кошмаров и жестокостей, без всякой гармонии и логики?
Он быстро поднял взгляд вверх.
— Шалтай–Болтай сидел на стене, Шалтай–Болтай свалился во сне. Из–за чего он упал? Бедный Шалтай–Болтай! Поплачь о нем — беги к стене и погляди, как он тщетно пытается собрать себя заново. Нет ничего ужасного в старом Шалтае–Болтае. Но ваше сердце разбито. Чудное старое тупое яйцо. Где же жестокость? Я скажу вам. Картина, которая навевает дьявольские фантазии, это и есть основа жестокости. Разбитое, дрожащее, живое яйцо, страдающее, расколотое, лишенное желтка.
— Но, — Брайс решительно взмахнул рукой, — мир детского чтения подобен колоде карт Таро. Помните старые истории о детях, которых заколдовали и измучили жестокие гоблины. Это подлинный гротеск, превосходящий все прочие гротески. Детское сознание широко открыто этому — оно восприимчиво. Ребенок по–настоящему всматривается в тот мир, в его грезы. И знаете, почему? Тот мир действительно существует — это суровая научная реальность. Когда мы вырастаем, мы об этом перестаем вспоминать.
Губы Брайса сжались.
— Психическая восприимчивость ребенка не притупляется окружающим миром. Он растет в двух мирах одновременно до тех пор, пока не приспосабливается к нашей реальности. Но автор «Сказок Матушки Гусыни» запомнил свои сны лучше, чем большинство людей.
Брайс сделал примирительный жест.
— Реальные Шалтаи–Болтаи совсем другое дело. Живые яйцеобразные, которые стали жертвами жестоких охотников, они обречены на гибель, их маленькие напуганные собратья не могут их спасти. Такова их судьба. Весь этот мир — просто странный жестокий тир! Думаю, охотники были самодовольными хулиганами. Не верю, что они тут всему причиной.
— Счастлив это слышать, — мрачно вздохнул Уэйн.
— Те, кто создал этот мир — наверное, невидимые кукловоды. Вот что поразило меня, когда я только прибыл сюда: автоматизм всего происходящего. Похоже на часовой механизм. Все непостижимо и необъяснимо. Но внимательный человек сможет разобраться…
Я знаю, что вы имеете в виду, — прошептала Руфи.
Все циклично. Дрозды поднялись как глиняные голуби, они летели стаями через определенные промежутки времени, а когда яйца падали, другие занимали их места на стене. Мы не очень далеко проникли в этот мир. Старая Матушка Хаббард, возможно, обитает где–то здесь вместе с голодной собакой, которая на самом деле не собака. Может, эта самая собака продолжает стеречь пустую нору у подножия скалы. Он яростно лает, но уходит без костей. Буфет пуст. Потом стрела пронзает собаку и собака мертва. Джек и Джил становятся мишенями для безголовых лучников, когда поднимаются на горку. Джек и Джилл живут в детских стихах. Они могут быть угловатыми, деревянными, но они ужасно уязвимы Ведро воды опрокидывается и вода, как ртуть, растекается по земле. Джек и Джилл выбрались, вырвали стрелы и пошли, шатаясь, назад на холм, чтобы набрать больше воды, их лица исказились от мучений. А может вместо Джека и Джилл погибла другая пара!
Тощее лицо Брайса стало смертельно бледным сейчас в холодном голубом свете.
— Эти адские часы заведены, и они идут и идут, — добавил он.
— Мальчик Орбан знал, на что похож этот мир, — подумав, сказал Уэйн.
— Он называл лучников «голубыми лучниками». Как он сюда добрался?
— Вспомните его странную историю! — ответил Брайс. — Вот в чем дело, дружище! Он…
Брайс застыл, внезапной насторожившись.
— Они идут сюда, — предупредил он. — Пригнитесь. Они приближаются, стреляя довольно аккуратно. Но выстрелы их прогоняют.
Пока он говорил, три голубых лучника появились в поле зрения между стеной и курганом. Они вышли из тени и на мгновение застыли неподвижно на равнине. Холодный пот выступил на спине Уэйна. Луки взметнулись над насыпью, на тугих блестящих металлических дугах выделялись наконечники стрел. Стрелки одновременно изготовились и выстрелили. В полной тишине все выстрелы прозвучали как один — словно удар хлыста.
Потом раздался глухой рев. От выстрела Брайса курган сотрясся, лучники исчезли из вида. Когда дым рассеялся, два лучника лежали ниц, но врагов стало впятеро больше. Брайс тихо бормотал проклятия, поглаживая забинтованную руку.
— Подстрелили, когда я высунулся наружу, — пробормотал он. — От усилия рана вскрылась. — И почему это оказалась моя правая рука?
— Эй, дайте–ка мне попробовать! — сказал Уэйн, протянув руку к оружию.
— Я и сам смогу управиться с этим! — протестующе хмыкнул Брайс. Но Уэйн уже целился в безголовые фигуры, его губы нервно сжались.
Дзинь!
Одна стрела рассекла воздух в мгновение, показавшееся вечностью. Затем дюжина и еще десяток стрел пролетели над испуганными людьми.
Уэйн вышел из себя и выстрелил не один раз, а четыре, его горло сжалось от гнева. Вспышка энергии озарила равнину. Сердце Уэйна билось все сильнее, он убеждал себя: «Этим птицам просто повезло. Интересно, они понимают, как им повезло, или их это не волнует!»
Руфи прошептала:
— Двадцать четыре дрозда, запеченные в пирог! Когда пирог разрезали, птицы начали петь! Вот ведь какое лакомое блюдо поставили перед королем! — Она резко повысила голос. — Кен, как ты полагаешь, кто был этим королем? Мы не видели его! Здесь ли король?
Символическая деталь, — отрезал Врайс. — Повторяю: Мир Матушки Гусыни — это просто мир, увиденный искаженным детским воображением. Автор Матушки Гусыни преобразовал то, что увидел в средневековой сказке. Мы никогда не увидим короля, потому что у нас с ним нет ничего общего.
Небо, казалось, потемнело, пока говорил Брайс. Уэйн опасливо озирался по сторонам, не в силах сдержать дрожь.
— О, нет! воскликнула Руфи.
Но высоко в небе все–таки что–то было — и оно медленно спускалось вниз к холму. Что–то шарообразное, похожее на сияющую корону, и трясущееся, как желе.
Оно опускалось все ближе и ближе, медленно сотрясаясь при каждом движении.
Оно светило очень ярко. Это существо не было королем, короны оно не носило. Это был плавучий сфероид, с прожилками, полупрозрачный, наполненным сложными движущимися деталями, которые издавали непрерывное жужжание.
Безумие, казалось, овладело Уэйном, когда он смотрел на это. Он поднес руки ко рту и прокричал: «Кто ты?»
— Кто ты? — отозвалось эхо.
— Кто ты?
— Кто ты?
— Если оно скажет: «Кто я?», я умру! — истерически выкрикнула Руфи.
— Кто я? — дернулся сфероид. — Я умру!
— Подожди! — Брайс сжал руку Руфи и поднес палец к губам. — Это иллюзия — не больше. Просто ответ эха. Твое тихое «если оно скажет» в конце концов превратилось в крик. Оно повторило только последнюю часть. Оно не изменило вопрос. Оно просто повторяет то, что слышит!
— Нет, не так, — простонала Руфи. Сейчас оно собирается сказать «ты умрешь».
— Нет, если ты не закричишь первой, сказал Брайс, чуть заметно улыбнувшись. — Смотри, я покажу тебе.