лся сквозь пальцы и окутал ореолом его руку. Мальчик медленно поднял руку и обернулся к Уэйну, торжествующе вскрикнув:
— Взгляни, что получилось!
Не взглянуть было просто невозможно. Синий мир ожил, переполнился внезапной яростной активностью. С неба опустился король, повисший прямо над холмом. Слепые мыши выбежали из ям и двадцать шесть дроздов воспарили в небо. А на равнину вышли лучники с натянутыми луками.
Но ужаснее всего была пропасть, которая внезапно разверзлась на равнине. Из нее высунулось то, что напоминало гиганта, согнувшегося почти вдвое. Существо шло, шатаясь и спотыкаясь, будто страдая от невыносимых мучений.
Фигура казалась металлической, очень похожей на лучников, но она двигалась по головокружительной кривой, и сознание Уэйна помутилось.
— Это был кривой человек, и он пробежал кривую милю! — услышала свой крик Руфи.
Дзинь!
Стрела пронзила синеву, ударившись с глухим стуком в плечи безумно шатавшейся фигуры. Гигант споткнулся и упал вперед, его ослабевшие руки бессмысленно цеплялись за воздух. Существо потащилось обратно к своему укрытию на равнине. Его движения были по–прежнему безумными с точки зрения геометрии.
Внезапно лучники замерли. Они стояли твердо, неподвижно, их луки застыли под нелепыми углами. «Король» перестал вибрировать. Он висел над насыпью, застыв в синеве, как заледеневшая медуза.
Все движения замерли. Тишина была настолько абсолютной, что даже движение слепой мыши нарушило бы ее. Но мыши тоже застыли, попав в паутину безмолвия.
— О Небеса, он остановил часы!
Ошеломленный крик Брайса вывел из оцепенения людей, стоявших на насыпи. Но «король» не издавал ни звука, и все прочие обитатели равнины не шевелились. Орбан впервые усмехнулся.
— Я знал, что это должно было заработать, — обрадовался он. — Это не могло не сработать. Все начнется снова, всего через три минуты. Не удается остановить его надолго. Тебе нужно уходить поскорее.
— Ты имеешь в виду… — Брайс облизнул дрожащие губы. — Эта маленькая вещица, — он взмахнул рукой, — остановила все это?
— Размер не имеет отношения к силе и энергии, — сказал мальчик Орбан, как будто сам говорил с ребенком. — Чепуха, Я мог бы взорвать любой город на земле, крупный город, как Нью–Йорк и Чикаго — какой–нибудь штукой вдвое меньше этой!
Руфи пошатнулась.
— Я починил машины, теперь ты можешь все увидеть с той стороны, сказал Орбан. — Когда ты уйдешь, я сломаю машину. Идем, Кен. Тебе лучше преодолеть эту стену, прежде чем все начнется снова. — Все четверо двинулись в направлении, которое указал Орбан, со всех помчавшийся вперед.
Тревожные мысли, не имевшие отношения к разуму и логике, вертелись в сознании Уэйна, когда он бежал за мальчиком. Они обежали стену, мальчик Орбан впереди Брайс позади.
Стена не переменилась, но свергнутые Шалтаи–Болтаи напоминали яйца, выпавшие из холодильника. Их руки похожие на головастиков, перестали дергаться, а пролитые желтки замерзли.
Мальчик Орбан на мгновение остановился, ногой коснувшись яйца.
— Бедняга! — пробормотал он, покачав головой. Потом Орбан снова помчался вперед.
Когда в поле зрения показалась машина, мальчик Орбан тяжело дышал, на его лице отразилось сильное напряжение. Затем он развернулся и стал ждать, когда приблизятся лучники.
— Я не могу пойти с тобой, Кен, — сказал Орбан, когда Уэйн подошел к нему. — Я здесь дома. И так будет всегда!
Он переминался с ноги на ногу, пока говорил, а потом внезапно вытянул руку, словно отталкивая Уэйна.
Уэйн взглянул на него с ужасом.
— Но ты не можешь остаться! — воскликнул он. — Когда эти дьявольские лучники начнут снова…
Орбан кивнул головой и, прищурившись, посмотрел на стену.
— Я не смею уйти, Кен! Представь, что бы произошло, если бы я это сделал? Я бы стал легкомысленнее, и случилось бы куда больше несчастий. Люди могли бы погибнуть — все люди на земле. Я кое о чем слишком много знаю мне небезопасно доверять!
Мальчик Орбан обогнул машину, а потом двинулся н Кена, держа аппарат перед собой.
Эго было немного похоже на теплый душ. Свет окутал Уэйна и сжался вокруг него — наконец Уэйн понял, что находится уже не на равнине.
— До свиданья, Кен! — послышалось удаляющееся эхо. — Конечно, было здорово иметь друга!
Уэйн поднялся с пола и огляделся. Он был не один в комнате. Рядом с ним сидела Руфи. Брайс лежал на полу, а портал превратился в бесформенную глыбу металла в мерцающих отблесках света.
Брайс медленно встал на ноги и огляделся, сурово приподняв брови, как будто он осуждал меблировку квартиры Уэйна и собирался об этом сказать хозяину.
Потом Брайс подошел к стулу и сел.
— Хорошая квартирка у тебя, Кен, — сказал он.
Внезапно он утратил самообладание. Пот выступил на его лице и руках. Он вздрогнул.
— Он никогда не вернется, — прошептал Брайс. — Мы видели его в последний раз.
Уэйн встал, отшатнувшись от стены, и уставился на Брайса.
Брайс сделал примирительный жест.
— Жаль, что я не сказал ему несколько добрых слов на прощание. Это было меньшее, что я мог бы сделать.
— Почему? — Уэйн с трудом понимал свои слова.
— О, это парадокс, все правильно, — проворчал Брайс. — Такой же, как парадокс путешествия во времени. Скажем, человек живет сейчас и отправляется в прошлое. Не правда ли, это означает, что он всегда существовал в прошлом. Но как он может вернуться туда, где он всегда был?
Руфи встала и испуганно посмотрела на Брайса.
Какое же отношение это имеет к мальчику Орбану? — спросила она.
— Пойми, ты вошла сегодня в другое измерение, — сказал Брайс медленно. — Пойми, это было измерение вне времени — с нашей нынешней точки зрения. Разве вы в каком–то смысле не существуете в том, ином мире с самого сотворения мира этого? Разве вы не застыли в этом мире, не стали его частью с самого начала?
Если кто–то из нашего мира увидел тот мир столетия назад, разве он не отыщет нас здесь? Думаю, отыщет. — Брайс на мгновение замолчал и выглянул в окно спальни Уэйна.
За стеклом начиналось мрачное октябрьское утро. Брайс посмотрел на Уэйна, затем на Руфи, как будто призывая их забыть, что они только что вернулись из совершенно другого мира.
— Вы видели те ужасные королевские часы, движущиеся под небесами! — продолжил он. — Механические устройства повторяют звуки. Предположим, что мальчик, который никогда не должен был оказаться в том мире, попал там в ловушку. Предположим, его крик донесся до самого неба, когда стрелки начали двигаться быстрее.
— Предположим, он выкрикнул свое имя, в гневе и жестокой гордости, безрассудно, не думая, что без этого можно обойтись. Его имя, сейчас и навсегда, задолго до того, как он родился в нашем мире, в наше время, заставило его вечно играть роль в этом вечном мире.
— И? — Уэйн понизил голос до шепота. — Маленького Орбана звали Филипп, но отец не называл его так. У всех хороших мальчиков есть прозвища.
Руфи вскрикнула:
— Нет! О, нет!
— Предположим, королевские часы лишь повторяли имя, — мягко сказал Брайс. — Предположим, мальчик лежал убитым на равнине, и «Король» повторял его имя снова и снова. И маленький мальчик, который напишет «Матушку Гусыню», увидел мир в детских снах и услышал имя. Автор Матушки Гусыни, должно бьггь, был мальчиком, одаренный богатым воображением.
— Вспомните — он видел ужас лишь смутно. У ужаса было имя знакомой птицы. Почему бы не той птицы, которая лежала на равнине, той птицы, о которой все в мире спрашивали: — Кто убил петуха Робина? Не я? Не я?» Все в ужасе, потому что петух Робин был чужаком в этом мире.
— Ты имеешь в виду…
— Уникальность петуха Робина нематериальна, но все это напрямую связано с автором Матушки Гусыни. Он представил себе остальное, протестующие голоса, всеобщий ужас и раскаяние. Он сочинил об этом фантастические детские стихи.
Брайс взглянул на Руфи.
— Теперь ты знаешь, кем был петух Робин? — спросил он.
Рут приблизилась к Уэйну, прежде чем заговорить, как будто она не могла остаться наедине с таким грузом ужаса и с такой тяжестью на сердце.
— Отец называл его Робин! — прошептала она. — Робин! Робин! Мальчик Орбан — он и был Петухом Робином!
Темное пробуждение
Эго было подходящее место для встречи с чаровницей. Длинная полоса пляжа с песчаной дюной, возвышающейся поодаль, высокий белый шпиль и отражающие солнце крыши маленькой деревеньки в Новой Англии, которую я только что покинул, чтобы окунуться в море. У меня был отпуск — это всегда хорошее время, чтобы задержаться в гостинице, которую ты сразу полюбил, поскольку ни одно неприятное замечание не сопутствовало твоему прибытию с изношенным и потрепанным чемоданом, а ты сразу увидел дубовые панели, которым был век или даже больше.
Деревня казалась сонной и неизменной; это было просто потрясающе посреди лета, когда ты насытился шумом города, дымом, суетой и невыносимыми посягательствами бригады «сделай одно», «сделай другое».
Я увидел ее во время завтрака, она была с двумя своими маленькими детьми, мальчиком и девочкой, которые занимали все ее внимание до тех пор, пока я не сел за соседний столик и не посмотрел прямо на нее. Я не мог не сделать этого. На дефиле гламурных моделей все взгляды были бы прикованы к ней. Вдова? — думал я. Разведенная? Или — я отгонял эту мысль — счастливая замужняя женщина, которую не волнуют случайные взгляды?
Конечно, это было невозможно выяснить. Но когда она подняла взгляд и увидела меня, она слегка кивнула и улыбнулась, и на мгновение все показалось неважным, кроме страха, что она слишком красива и что мой взгляд откроет мои сокровенные мысли.
Вновь прибывших в маленьких деревенских гостиницах часто приветствуют благожелательной улыбкой и кивком, только чтобы успокоить их и заставить почувствовать, что они совсем не чужаки. Я не обманывался на этот счет. Но все же…
Встретив ее сейчас, между дюной и морем, опять вместе с детьми, я был не готов к продолжению знакомства; разве что еще одна улыбка и кивок ожидали меня. Я появился из–за дюны, возникнув так внезапно, что она могла испугаться и поприветствовать меня просто от удивления.