У существа были четыре крепкие конечности и бедра такого обхвата, что по суше тварь могла бы, наверное, передвигаться прыжками, как кенгуру. Но как могло сухопутное животное противостоять атакам на воде с и огромной энергией, как оно могло столько времени продержаться в заливе? Это существо металось в том месте, где обилие волн и ярость ветра могли погубить зверя, не приспособленного к морю, которому оставалось бы только беспомощно барахтаться в воде. А эта тварь справлялась…
Тем не менее Дорман не до конца исключал возможность, что на самом деле это сухопутное животное; оно могло упасть в залив с края какого–нибудь высокого утеса, рухнувшего под его огромным весом, и поплыть к низкому участку побережья, где зверь мог бы снова исчезнуть в джунглях.
Дорман был уверен только в одном. Ни одно живое существо, когда–либо ходившее по земле или плававшее по морю, не могло занять так много места — а эту тварь он хорошо рассмотрел, когда она, обезумев от боли, в ярости подпрыгнуло над волнами, явив наблюдателям четыре пятых своего тела.
Тем не менее маленький человек осмелился приблизиться к зверю и направил против него все свои силы и смекалку. Он чувствовал также странную смесь любопытства и протеста, вызванного присутствием неизвестного; именно это сделало человека много веков назад таким победоносным покорителем дикой местности.
Дорману не было необходимости подниматься на борт, когда лодка покидала пляж двадцатью минутами ранее; он мог следить за происходящим из окруженной глиняной стеной деревни на противоположной стороне бухты, вместе с двумя сотнями взволнованных мужчин и женщин. На расстоянии почти в милю монстр был четко виден. Даже полуголые дети, которые выбегали из домов, чтобы забраться на скользкие от ила камни, могли разглядывать его расширенными от удивления глазами несмотря на предостерегающие крики родителей.
Гребцы также могли держать огромное животное в поле зрения, когда лодка входила в залив. Но прежде чем Дорман успел подняться на ноги, порывы ветра так раскачали нос корабля, что пассажиру, сидевшему на корме, удалось лишь мимолетно разглядеть бок чудовиБуря усиливалась. На мгновенье он поймал себя на мысли, что вспоминал большие ветра, которые ревели в годы его отрочества в Дакоте, до того, как он уехал на восток, чтобы стать специалистом–археологом в диких джунглях центральной Мексики. Раньше. Задолго до этого дня…
Ветер, казалось, теперь изменил направление, дул он так яростно, что устоять на ногах было почти невозможно — особенно когда руки Джоан так крепко обвились вокруг его колен.
Он попытался выпутаться из ее объятий, но хватка женщины внезапно стала такой крепкой, что ему пришлось в третий раз сесть и выслушать Джоан.
— Через десять минут мы можем быть уже мертвы, — продолжала она. — Поэтому я не стану молчать. Ты сделал это раньше — пошел на дикий, безумный риск совсем без причины. Эти люди — рыбаки. Они знают залив и опасность для них — обычное дело. Если они хотят себя убить, пожалуйста. Мы теряем больше, чем они.
— У них есть жены и дети! — бросился на нее Дорман — Сейчас слишком поздно для таких бесед. Вряд ли в твою пользу…
Думаешь, я этого не знаю? Я говорю, что я чувствую, потому что хочу, чтобы ты был также честен и признал один факт: ты эгоистичен и жесток! Ты думаешь только о себе. Ты должен понимать, что если лодка опрокинется, и об этом узнают акулы или это существо — ты рискуешь не только своей собственной жизнъю.
Мгновенье Дорман сидел неподвижно, чувствуя себя человеком, которому только что воткнули нож в сердце и который так и не понял, почему рана до сих пор не привела к смерти.
Было немало правды в ее словах; и ему не захотелось вскакивать на ноги, как он собирался сделать поначалу; он не освободился, не перехватил ее запястье и не разжал ее пальцы.
Судя по крикам гребцов, раненое чудовище снова приближалось к лодке. Но Дорман расслышал достаточно, чтобы понять: у него оставалась минута или две, чтобы примириться с той частью себя, которая в прошлом неоднократно оправдывала обвинения, которые сейчас Джоан швырнула ему в лицо.
Если бы случилась катастрофа, и он ушел под воду, не видя на грани небытия ничего, кроме смутных очертаний ее лица — было бы легче, если бы он смог признать свою вину и заслужить ее прощение.
И вдруг все это вернулось в огромных, почти ослепительных вспышках — словно изображения появлялись на освещенном экране перед близко сидящим зрителем.
Он снова увидел, как экспедиция, состоящая из двух человек, высаживается на берег двумя месяцами ранее — если измерять время по календарю; но казалось, прошли неисчислимые годы с тех пор, как он, археолог, специалист по доколумбовой эпохе, спустился по трапу маленького катера.
Глава 2
Он спускался первым, а Джоан шла прямо за ним; их багаж состоял из двух тяжелых чемоданов. Дорман нес самый тяжелый груз; в одной руке он держал серый тропический шлем, которой снял из–за жары.
У его помощницы и коллеги, которая по возрасту была чуть младше Дормана, в глазах сверкали веселые, шаловливые искорки. Но он не улыбался. Почему, подумал он, ведь еще ничего не произошло, ничто не могло внушить ему мысль, что джунгли могут быть врагом — это казалось абсолютно невероятным.
Затем сами джунгли захлестнули его, он погрузился в бескрайние тропические леса; он, как и Джоан, был пигмеем в мире чудовищных теней.
Две обваливающиеся пирамиды, поросшие яркой растительностью, почти не разрушали ощущения мрачности, исходившего от деревьев, которые возносились, казалось, к самым небесам и, хотя в тот момент лес казался безжизненным, он знал, что поблизости находились ягуары, пумы, обезьяны, броненосцы, гигантские змеи и бесчисленное множество птиц.
Настал один из тех странных, редких моментов, когда лес казался абсолютно сонным, и только две «голые обезьяны» передвигались между деревьев.
Не то чтобы он и Джоан были на самом деле голыми, но они носили намного меньше одежды, чем в тот день, когда впервые спустились с катера.
Они прибыли, почти ничего не зная о мексиканских джунглях, несмотря на то, что в снах призраки давно похороненного прошлого казались в сто раз более угрожающими.
Внутренним взором он смог охватить очень большой участок джунглей. Когда видение пропало, две пирамиды оказались ближе, и исследователи поднимались на вершину той, которая лучше сопротивлялась разрушительному воздействию времени.
Затем они оказались внутри пирамиды, в ограде храма с каменными стенами; посетители рассматривали огромную гранитную фигуру, которая не имела ни малейшего сходства с Уицилопочтли, крылатым ацтекским богом войны. Она была почти бесформенной, с большими конечностями и сплюснутой головой, которая делала изваяние похожим больше на зверя, чем на человека. Но было невозможно точно определить, что должна была изображать скульптура — настолько неуклюжей и бесформенной она казалась.
Изваяние было таким огромным и так сильно пострадало от времени, вдобавок они натолкнулись на него так неожиданно, что Джоан вздрогнула и прижалась к нему, и лишь мгновенье они стояли, глядя на статую. Затем оба снова быстро вышли на солнечный свет и спустились по ступеням пирамиды так быстро, что Джоан потеряла равновесие и упала бы, если бы Дорман ее не подхватил.
Внезапно джунгли исчезли и в воображении Дормана возникли свет, звуки и цвета — это случилось так же внезапно, как внезапно нахлынул мрак.
Он сидел на пляже рядом с Джоан, рисуя круги на песке указательным пальцем и вглядываясь в сияющие воды залива. Поначалу там не на что было смотреть, разве что на две маленькие рыбацкие лодки, покачивающиеся ближе к горизонту. Затем шесть рыбаков быстро выбежали на пляж, туда, где на песке была подготовлена лодка, лежавшая в шести футах от линии прибоя.
Один из них остановился на мгновение, чтобы взять Дормана за плечо и указать в сторону залива.
Он быстро поднялся на ноги, поднося бинокль к глазам, в то время как рыбак продолжал двигаться дальше. Дэвид не возражал, когда Джоан выхватила у него бинокль; он увидел достаточно. Он был на полпути к лодке прежде чем она осознала, что его рядом с ней больше нет.
Затем она побежала за ним, а он, оборачиваясь, махал ей, предлагая вернуться обратно. Но она отказывалась и не обращала ни малейшего внимания на его приказы. Она ненадолго остановилась, чтобы подхватить холщовую сумку, которую он по глупости взял с собой, собираясь изучить ее содержимое во время солнечных ванн. Дорман был рад, что она это сделала, хотя не так уж беспокоился о цветных слайдах и мелком оборудовании, которое в ней находилось; его больше волновала Джоан; но сумку он тоже не хотел терять.
В деревне, окруженной глиняной стеной, водились и воры, так что если бы мешок остался лежать на видном месте на песке…
Теперь Дэвид кричал Джоан, заставляя ее вернуться, размахивая руками еще сильнее. Но она не слушала. Она оставалось упрямой, а он сидел в лодке, и гребцы отталкивались от берега, когда он с ужасом увидел, что Джоан преодолевает прибой с явным намерением перепрыгнуть через борт и присоединиться к нему.
Он мог сделать две вещи. Он мог выпрыгнуть из лодки, прежде чем она уйдет на глубину, подхватить Джоан на руки, независимо от того, как сильно она будет сопротивляться, и отнести ее обратно на пляж, позволив рыбакам отправиться без него. Или он мог остаться в лодке и не дать ей подняться на борт.
Но он не сделал ни того ни другого; вместо этого, он приказал команде приналечь на весла; не удивительно, что его слова не остались без внимания. Возможно, их бы возмутило появление женщины на борту, они постарались бы предотвратить это, если бы не были так заняты преодолением линии прибоя.
Один из гребцов стоял на корме, направляя лодку последним движением весла, когда Джоан наполовину вскочила, наполовину переползла через борт и уселась перед ним с холщовой сумкой между ног. К тому времени было уже слишком поздно останавливать ее, не подвергая опасности ее жизнь, тем более не стоило думать, что она почувствует в миле от берега, когда первый гарпун ударится с глухим стуком о тело чудовища и Джоан испытает непреодолимое желание переложить вину на плечи других.