Он еще не умер и не хотел умирать. Но если бы он мог таким образом избавить Джоан от мучительных мыслей, которые должны были проноситься у нее в голове в тот момент, он охотно пошел бы на смерть.
Будет ли хорошо, подумал он с внезапной решимостью, если сейчас вернуться к началу? Не обратно в джунгли и на пляж — даже его детство теперь казалось не таким далеким — но к тому моменту, когда нормальный мир исчез, а странный свет заструился над ними? Джоан в море, цепляется за плавающую холщовую сумку, выбрасывает свою свободную руку в отчаянном жесте и чудовище… чудовище…
А если что–то сотрясло основы времени и пространства? Что если огромный зверь слишком массивного объема, слишком высокого роста существовал в одном мире со всем прочим — с обычными животными и растениями, деревьями и скалами? Что если перенести его назад во времени или перебросить через некоторое невероятное пространство, потому что он не имеет права быть там, где он есть.
и если бы разрушение привело к таким катастрофическим последствиям, что они смирились с этим, посреди какого–то огромного всплеска неестественного света.
Как безумно было верить в это — и даже думать об этом?
Достаточно безумно, несомненно. Опасная мания… и он бы решительно выбросил такие мысли из головы, даже если бы не слышал просьб Джоан.
Она не могла знать, о чем он на самом деле думает. Он был уверен в этом. Но она старалась, как могла, удержаться на пути, ведущем назад к здравомыслию, убедить его, что должно быть некое логическое объяснение всего произошедшего.
Он знал, что ему придется отвергнуть почти все, что она сказала, просто потому, что не было никакой возможности объяснить, что произошло, и устоять в холодном свете разума. Но несмотря на это, он был благодарен. Почему–то было нечто утешительное в простом осознании: она разделяет его убеждения, и намного лучше говорить об этом, чем хранить молчание.
— Это означает, что мы были спасены, — сказала она. — Я не солгала тебе, Дэвид. Ты полагаешь… мы отключились и оставались без сознания очень долгое время. А они… ну, посадили нас на самолет, чтобы быстрее доставить нас в больницу. Но самолет сбился со своего курса и попал в аварию…
— Где, Джоан? На дальнем севере? Это должно было бы означать, что пилот исчез и бросил нас здесь, на этом выступе скалы, замерзать до смерти. Я задумался об этом на какой–то короткий момент. Но это уже совсем невероятно. Конечно, ты должна понимать…
— Но почему это так безумно? Он мог уйти, чтобы позвать на помощь.
— В этой замороженной пустыне? Как ты думаешь, какие у него шансы? И где самолет?
— Может, он упал недалеко отсюда. А мы вместе боролись, втроем, пока мы снова не потеряли сознание. Я имею в виду, мы могли очнуться на короткое время, и не сохранить воспоминаний о том, как мы, шатаясь, шли сквозь снег. Почему такого не могло быть? Если мы были в полубреду…
— Я скажу тебе почему, — сказал Дорман. — Ты упускаешь из виду кое–что крайне важное, практически исключающее такую возможность. Ты говоришь, что мы потеряли сознание в заливе, были подняты на борт лодки без нашего ведома, спаслись после крушения самолета в полусознательном состоянии и снова отключились после долгих блужданий по снегу. Если бы это случилось, шансы на то, что мы оба снова пришли в сознание почти в одно и тоже время — около тысячи к одному.
— Есть кое–что еще, — сказал он, увидев, что она качает головой, упорно отрицая, как будто отказываясь поверить, что шансы могут быть так высоки. — Я плыл к тебе и как раз добрался до тебя, когда свет закружился над нами. На самом деле я не потерял сознание. Случилось что–то, не похожее на потерю сознания. Я никогда не испытывал ничего подобного…
Он остановился, сжав ее плечо.
— Все вокруг меня, казалось, меняется — море и земля, пляж и джунгли. Это длилось и длилось. Сотни различных пейзажей вспыхивали передо мной и очень быстро исчезали. У меня возникло ощущение, что все произошло в считанные минуты.
Ее быстрый вдох сказал ему все, что он хотел знать. Он умолк на несколько секунд, а потом спросил:
Ты испытала что–то подобное?
Да, но… это могло быть…
Я знаю, что это могло быть. Но я вполне уверен, что не могло. Когда ты испытываешь потрясение и начинаешь воображать какие–то вещи, ничто не кажется таким реальным. Но то, что я пытаюсь тебе объяснить, никак не связано с ощущением реальности. Как мы могли испытывать одно и тоже и очнуться в одно и тоже время — если невозможное спасение на море и авария самолета, по–твоему, могли произойти на самом деле? Шансы против этого возрастут на десять миллиардов к одному.
Прошло так много времени, прежде чем Джоан снова заговорила, что Дорман почти поверил: ему удалось убедить ее, что ничего не получится, если цепляться за представления, не способные принести уверенность — даже если они окажутся правдивыми.
Холод был их злейшим врагом. Так как они были полураздеты, то трудно представить, сколько они смогут продержаться на морозе, даже если встанут и начнут энергично двигаться. Но, по крайне мере, им было чем заняться; Дорман выжидал только потому, что чувствовал: Джоан должна успокоиться и принять неизбежное. Было то, что необходимо сказать; если кто–то из них начнет странную борьбу за то, чтобы остаться в живых, питая ложные надежды, обманывая себя — тогда они столкнутся с большими трудностями.
Вещи, которые следовало сказать, факты, которые следовало принять… и вдруг Джоан сделала еще одну попытку объяснить произошедшее, теперь четко осознавая, что первая попытка потерпела неудачу, когда она столкнулась с неумолимой логикой Дормана.
— Дэвид, те горы льда должны тянуться на мили, сказала Джоан. — Они по форме не похожи на горы. Они больше похожи на то, как полагается выглядеть леднику — вертикальный пласт льда, очень толстый, несколько миль в длину. Некоторые из них именно такие. Ледники в Швейцарии сегодня выглядят немного иначе, но…
— Это ледник, — прервал ее Дорман. — Не может быть никаких сомнений. Размер, форма, толщина не имеют большого значения. Некоторые из них выгладят почти так же, как огромные, покрытые снегом горы. Другие намного тоньше, похожие на панели из стекла, наползающие на равнину, которая покрыта, как эта, снегом и льдом, посреди которых кое–где выступают голые камни.
— Те ледники в Альпах в среднем около четверти мили в толщину и шесть или семь миль в длину. Но есть один большой в Антарктике, называется Бирдмора, в две сотни миль длиной. Есть еще несколько маленьких в Норвегии, но ледник Тистиг огромен. Фактически…
Он посмотрел ей в глаза — и умолк.
— Я все это знаю, Дэвид, — сказала Джоан. — Я думала, что та стеклянная панель средней толщины — если ты так хочешь ее называть — больше похожа на ледник, чем на гору. Если ты хочешь, чтобы я сказала иначе: «абсолютно уверена»… Хорошо. Ты, кажется, действительно решил опровергать все мои слова.
В ее глазах на мгновение вспыхнул гнев. Но вдруг вспышка угасла, и руки Джоан сомкнулись вокруг плеч Дормана.
— Мне очень жаль, дорогой. Я не могла выбрать худшее время для того, чтобы вспылить. Но я изо всех сил стараюсь думать о чем–то, что поможет объяснить, как мы здесь оказались — как мы могли попасть туда, где мы есть. Теперь я понимаю, что мои рассуждения о спасении на море и авиакатастрофе довольно странные. Но это не так странно, как позволить себе поверить в сверхъестественное. Должно быть какое–то рациональное объяснение. — Она остановилась на минуту, а затем яростно продолжила. — Мы можем закончить тем, что поверим в волшебные ковры и потеряем всякую способность рассуждать. Но я бы не хотела, чтобы это произошло.
— Этому должно быть решительное объяснение, — сказал Дорман, кивнув. — Но чтобы найти его, мы должны начать с исключения всего, что не имеет смысла. Мы уже добились хорошего результата. Мы сузили список. Теперь, я думаю, мы на правильном пути, и ты достигла цели так же быстро, как я — может, немного раньше меня.
— И все–таки что ты имеешь в виду, Дэвид?
— Ты временами проявляешь удивительную сообразительность. Тебя осенило внезапно. Я смог увидеть это в твоих глазах еще до того, как мы начали говорить о ледниках. Вот почему я болтал чепуху, чтобы разобраться… ну, вывести тебя. Всегда можно добиться хорошего результата, когда двое умных и наблюдательных людей приходят к одному и тому же выводу.
— Я ценю этот комплимент. Но разве это не хвастовство?
— К черту ложную скромность, Джоан. Сейчас не время для этого. У нас у обоих хорошие мозги — и ты сама знаешь это.
— И к какому именно выводу пришел мой хороший мозг?
— К тому, который мне сложнее всего принять. Был своего рода невозможный для понимания временной сдвиг, и мы теперь находимся не в Мексике двадцатого века. Мы перенеслись обратно в эпоху оледенения. Трудно определить, в какое именно время. Ледниковых периодов было больше одного, и последний мог быть менее суровым, чем некоторые другие.
Теперь он смотрел мимо нее, его глаза расширялись в изумлении. Холщовая сумка, которую Джоан взяла на пляж, лежала совсем рядом с ее рукой. Она выглядела сухой, как и одежда девушки.
— Ты никогда не расстанешься с этой сумкой! — сказал Дорман. — Ты осознаешь, какое значение этот факт может приобрести в сложной последовательности событий, которую ты всерьез выстроила? Спасение на морс, полет на самолёте и авария, огромное количество людей беспокоились о тебе, двигая тебя, перенося тебя из одного места в другое. Этот мешок вырвали бы из твоих пальцев еще до взлета самолета, если не раньше. Ты не смогла бы прибыть сюда, все еще сжимая его.
Джоан снова начала дрожать.
— Дэвид, я ужасно замерзла — и напугана, — прошептала она, сжимая крепче его руку; ее пальцы впились в его кожу. — Если бы наша одежда промокла, мы бы уже замерзли. Мы должны быть благодарны за это, я думаю. Но больше нам не за что благодарить.
Вдруг она начала подниматься на ноги, с явным намерением заставить его встать вместе с ней и ощутить ледяные потоки воздуха, несшиеся прямо на них через замёрзшую пустыню.