В лодке она отчаянно пыталась заставить его сесть, а теперь она делала ровно противоположное, и это немного его разозлило; в холодном потоке воздуха не было ничего такого, что оправдывало бы мужчину, который пытался укрыться от ветра. Конечно, это не трусость. Огромная глыба прямо перед ними могла обеспечить защиту, пусть и незначительную, от пронизывающего ветра. Если бы он был один, все могло сложиться совершенно иначе — и, конечно, сложилось бы. Он остался бы на равнине среди снега и льда, потому что он был человеком, наделенным чрезмерным безрассудством и глупостью.
Но было, безусловно, разумнее остаться в убежище из валунов, пока они не смогут решить, что им делать и как спастись от холода — и от смерти.
Дорман крепко сжал запястье Джоан и заставил ее снова сесть.
— Подожди, — сказал он. — Мы обязаны немного подумать о нашей самой серьезной проблеме. Не знаю, что с теплой одеждой, но, может, здесь есть что–то, чем нам удастся ее заменить. Без спичек нам никак не развести огонь.
Взгляд, который он устремил на Джоан, казалось, напутал ее своей суровостью, потому что девушка немного отодвинулась от Дэвида. Несмотря на то, что Дорман очень сильно старался скрыть от нее свои подозрения относительно мрачных перспектив, которые их ожидают, он не мог предельной серьезностью улучшить ситуацию — ситуацию, которая через час–другой, в крайнем случае, может утратить для них значение.
Пытаясь успокоить ее, он постоянно прилагал усилия, чтобы преодолеть нерешительность; теперь Дорман поднес к глазам бинокль, который, в отличие от сумки, мог лишь утонуть вместе с ним: настолько крепко держался на поясе водонепроницаемый корпус. Дорман ничего не почувствовал, когда очнулся в море, стараясь удержаться на воде — крепление оказалось надежным и не разболталось.
Он был очень легкий, каким и полагается мощному биноклю, а также компактным — просто прекрасный оптический прибор. Но когда Дэвид смотрел на равнину, то не чувствовал восторга, который он всегда испытывал от точности и безупречной работы прибора. Его обеспокоили только далёкие склоны, казавшиеся такими же близкими, как ровные пространства снега и льда, окружавшие валун.
Долгое время Дэвид смотрел молча; он видел только плоские поверхности поднимающихся и опускающихся склонов, ни один из них не был достаточно высоким, чтобы нарушить однообразие равнины, Дорман мог охватить взглядом огромные расстояния — три или четыре мили пространства открывались ему при малейшем повороте бинокля.
Затем он резко опустил прибор, повернулся и коснулся плеча Джоан.
— Там человек в толстых мехах, пересекает равнину в четверти мили от нас, — сказал он.
Она недоверчиво посмотрела на него.
— Дэвид, пожалуйста… не пытайся обмануть меня, только для того, чтобы я почувствовала себя лучше. Нам никогда не могло так повезти.
— Там один человек, — сказал Дорман. — Повезло ли нам — я не знаю. Мы не знаем. Мы не знаем, кто он и как он отнесется к нам.
— Как он выглядит?
— Большой, крепкого телосложения, примерно моего возраста. В нем нет ничего необычного — кроме того, что я не могу разглядеть черты его лица.
— Тогда откуда ты знаешь, что он примерно твоего возраста?
Это был глупый вопрос, банальный, неважный, и Дорман знал: только напряжение, в котором она находилась, заставило ее заговорить об этом.
— Просто у меня сложилось такое впечатление, — сказал он. — На самом деле для этого нет оснований. Молодой или старый, он может быть недружелюбным… опасным. Он может…
Дорман резко остановился и посмотрел на нее со странным выражением в глазах.
Без меховой одежды мы замерзнем до смерти через два или три часа, — сказал он. — Этот человек носит меховую одежду и это должно означать, что он знает, где мы можем взять еще меха. Но если он враждебен и откажется помочь нам… — Дорман заколебался, надеясь, что может не продолжать.
— Я знаю, что тебе придется сделать, — сказала Джоан, избавляя его от этой необходимости. — Либо его жизнь, либо наши…
— Только если он откажется нам помогать, — сказал Дорман. — Если мне придется убить его, чтобы выжить, я сделаю это. По крайней мере, попытаюсь. Он может убить меня. Ты понимаешь? То, что я говорю, шокирует
тебя?
— Должно быть, — сказала Джоан, — если бы тебе пришлось принимать такое решение в другое время, в другом месте. Но не здесь, Дэвид, не в этой ужасной пустоши, о которой мы ничего не знаем. Мы не знаем, каким диким, первобытным, жестоким он может быть. Хорошо — если он, в самом деле, не нападет на тебя, я полагаю, он не имеет права отказать нам в помощи, независимо от того, какой он бесчувственный. Но если он окажется опасным и тебе придется… Теперь это меня не шокирует, Дэвид.
— Если это заставит тебя чувствовать лучше… — сказал Дорман. — Может быть, мне удастся убедить его помочь нам, если я одержу победу в поединке…
Джоан покачала головой.
— Этого не будет, Дэвид. Либо его жизнь, либо наши — если он откажется сказать нам, где мы можем добыть себе теплую одежду. Не спрашивай меня, откуда я знаю. Мы оба знаем это, иначе мы не говорили бы так.
Дорман больше ничего не сказал. Было достаточно правды в ее словах — и он осознал, что не стоит сбрасывать со счетов ее мнение и пытаться спорить с ее интуицией.
Он поцеловал ее, прежде чем спустился с уступа, снова крепко обнял на мгновенье, поцеловал ее волосы, губы и глаза.
— Я только что выиграла поединок битву с собой, Дэ вид, — сказала она. — Я просить тебя просто остаться
здесь и позволить мужчине идти своей дорогой. Я бы лучше замерзла до смерти с тобой, чем осталась бы одна. Тогда я подумала, насколько лучше бы было, если бы ни один из нас не умер…
— Я бы не стал тебя слушать, — сказал он.
— Я тоже это знала, конечно. И это помогло мне примериться с моим разумом.
— Я вернусь, — сказал Дорман. — Не выходи из–за валуна. Я не хочу, чтобы он тебя видел.
— Хорошо, дорогой. Но будь осторожен…
Дорману потребовалось всего мгновенье, чтобы перебраться от уступа к валуну, обойти его и выйти на замерзшую равнину. Как только Дэвид оказался в нескольких футах от валуна, он наклонился и поднял один из многочисленных больших и круглых камней, лежавших у основания огромной глыбы.
Глава 5
Когда Дорман двинулся по ледяной равнине, он мог рассчитывать только на силу своих рук и на тяжелый камень, если ему придется сражаться; легко было рассуждать о том, что все легенды на его стороне.
Все героические мифы, все рассказы о подвигах с незапамятных времен воздавали должное мужчинам, которые храбро сражаются за свою жизнь, вооруженные только грубым оружием или вообще без оружия. Вовсе обязательно быть великаном–убийцей, чтобы противостоять Голиафу, как противостоял прославленный тезка Дэвида Дормана. Одно уже то, что Дэвид даже не носил пращи и ничего не знал об особенностях своего противника — каким бы бесконечно хитрым и безжалостным тот ни оказался — уже давало ему право думать, что стал славным продолжателем древней традиции.
Но он не испытал никакого удовлетворения от этой мысли, вовсе никакого. Как он мог быть уверен, что человек, которого ему, вероятно, удастся одолеть в рукопашном бою — если случится чудо — не носит при себе оружие. Вполне возможно, что это не сильный и смелый мужчина, а какой–то бедный, перепутанный нищий, лишенный каких–либо примечательных качеств, в том числе и добрых чувств, отличающих истинных самаритян. Означает ли это, что неведомый человек заслужил, чтобы на него напали и убили?
Отказать в помощи напутанным чужакам, даже зная, что незнакомцы могут умереть — это, безусловно, не слишком хорошо. Но это, в самом деле, не преступление; вряд ли следовало за такое карать смертью.
Дорману потребовалось приложить усилие воли, чтобы выбросить подобные мысли из головы. Ему было необходимо напомнить себе, что он будет бороться за нечто большее, чем его собственное выживание; он будет отстаивать жизнь Джоан, так же, как свою, а на другой чаше весов будет жизнь неизвестного человека, который, если он окажется презренным и жестоким, просто лишится права на жизнь.
Это, конечно, выходило за рамки спора. И иногда о таких вещах совсем не обязательно думать — просто нужно действовать. Необходимо забыть, что у тебя есть совесть, чтобы избежать губительных колебаний.
У человека есть врожденный инстинкт самосохранения, как сказала Джоан. И это, вероятно, так и будет продолжаться, пока звезды не упадут с неба.
Он прошел треть пути по направлению к движущейся фигуре и остановился на мгновенье, чтобы еще раз поднести бинокль к глазам и посмотреть вдаль. Человек, казалось, приближался очень медленно. Он пробирался через то, что казалось необычайно массивным сугробом, и останавливался время от времени, чтобы наклониться и очистить пространство перед собой широкими взмахами рук.
Дорман не мог точно определить, в каком направлении он двигался, потому что один раз человек вернулся и пошел снова под углом к прежнему пути, который он, казалось, избрал минутой раньше.
Рядом с ним виднелось несколько неровностей ландшафта, которые могли обеспечить убежище, в том числе три огромных, покрытых снегом валуна и то, что представлялось длинным каменным строением с неровными, словно обломанными краями. Его вершина выступала над поверхностью льда, как колючки гигантского дикобраза, позолоченные солнцем, и в основании сооружения, которое не полностью скрывал лед, виднелись глубокие щели, из которых исходило тусклое мерцание. Казалось, солнечный свет разбился на ряд крошечных огоньков, танцующих в глубинах расщелин, в которых в противном случае царила бы непроглядная тьма.
Было что–то странное и мрачно угрожающее в строении, которое при обычных обстоятельствах вызвало бы у Дормана любопытство и заставило бы исследовать объект с близкого расстояния. Но сейчас все внимание Дэвида было приковано к закутанному в мех человеку.
Дорман был совершенно уверен, что человек двигался к какой–то цели, которая была крайне важна для него, цели, которая была, очевидно, скрыта от глаз резким подъемом равнины в ста футах или около того от места, где мужчина упорно работал.